– Ваше высочество, разрешите пригласить вас на тур вальса!

Татьяна звонко рассмеялась, хотя на глазах блестели слёзы. Ей сделалось радостно оттого, что «корнет Петя», как продолжали называть его сёстры, оказался не настырным и самоуверенным нахалом, который думает только о себе, а тонким и тактичным, всё понимающим мудрым человеком, желающим защитить её доброе имя от пересудов света. Именно таким она хотела его видеть, и Пётр оправдал её ожидания.

– Ваше высокоблагородие, господин Георгиевский кавалер! Я записываю вас на все танцы первого бала после войны!..

Они расстались весело и непринуждённо. И, встречаясь в тесном госпитальном мирке или на прогулках в царскосельских парках, только издали улыбались друг другу особой улыбкой, которая была понятна лишь им двоим да ещё сёстрам Татьяны.

Синий литерный поезд с золотыми орлами на вагонах всё мчал и мчал без остановок на юг. За полуоткрытым окном у письменного стола сидел сорокашестилетний человек в холщовой гимнастёрке, профиль которого знала вся страна. Когда состав с двумя локомотивами проскакивал, не сбавляя хода, маленькие станции, верноподданные этого человека замирали на платформах, стараясь углядеть его лицо за хрустальным блеском чистейших стёкол. Если им это удавалось, то они либо низко кланялись поезду, либо кричали от восторга «ура!».

Иногда он вставал к окну, чтобы посмотреть, нет ли на станции воинских эшелонов, и оценить, хотя бы на ходу, внешний вид солдат и их экипировку. Если эшелоны стояли на запасных путях, пропуская царский поезд, то в них, в открытых дверях теплушек и окнах вагонов, радостными криками взрывались ликование и энтузиазм солдат, увидевших воочию, может быть впервые в жизни, то Высшее Существо, обожать которое их учила Церковь и родители, весь патриархальный уклад глубинной русской жизни. Даже ехидные глаза городских грамотеев, волею воинских начальников включённых в мобилизационные списки, теплели и наливались почтением, когда попадали в мощное поле общего восторга бывших крестьян, одетых теперь в такие же холщовые гимнастёрки, которую они видали на нём…

Вечером, перед лёгким ужином, царь отвлёкся наконец от бумаг и немного поиграл с Ниловым, Саблиным и Мордвиновым в домино. Он лёг спать пораньше, предвкушая почти целый завтрашний день в вагоне, когда можно спокойно поработать, почитать и погулять на каких-то станциях. А самое главное – без помех подумать над прошлым и будущим в этой войне, над теми шагами, которые следует предпринять, чтобы выйти из стратегического тупика, в которое завело Россию неудачное верховное командование Николаши и его соратников, породивших уже большое недовольство в войсках. Отходя ко сну, он вспомнил строки из донесения Охранного отделения, читанного им сегодня перед обедом. В донесении сообщалось, что среди московских извозчиков распространены такого типа разговоры с седоками: «Вся Россия знает, что генералы – изменники, а то бы русские войска давно были бы в Берлине». Охранное отделение писало и о том, что беспокойство стало проникать в деревню. Оно привело слова одного из уполномоченных по закупке продовольствия внутри России: «Говорят – надо повесить Сухомлинова, вздёрнуть 10 – 15 генералов, и мы стали бы побеждать…»

…Мощные паровозы неловко дёргали и тормозили небольшой состав, но Николай ничего не чувствовал на удобной кровати в своём купе-спальне. Утром он проснулся в отличном настроении и после утреннего кофе с рвением вновь принялся за деловые бумаги, чтобы скорее их закончить и наконец спокойно поразмышлять.

К полудню, то есть к завтраку, который всегда дома, в Александровском дворце, или в пути бывал без излишней роскоши – суп или борщ и ещё две горячие перемены, – все бумаги, кроме одной, были прочитаны, обдуманы и расписаны. Оставалась только записка министра иностранных дел Сазонова о последних шифровках послов. Её-то Государь и отложил на десерт. Он даже не стал курить за столом, по своему обыкновению, после завтрака, а сразу ушёл в кабинет. Здесь, удобно устроившись в углу мягкого кожаного дивана по ходу поезда, он закурил любимую турецкую папиросу из того большого запаса, который турецкий султан прислал ему ещё до войны в Ливадию через своих послов. И поразился совпадению своих мыслей, рождённых воспоминаниями о султане, с текстом записки Сазонова. Министр писал о Турции, о мнении союзников по поводу Дарданелльской операции англичан[143]. Хотя десант британских войск и терпел на берегах пролива поражение за поражением по вине Первого лорда Адмиралтейства Черчилля, который без всякой подготовки выбросил его на скалы под жерла устаревших, но крупнокалиберных турецких пушек, и тысячи англичан погибли, а другие тысячи должны были отступить, Лондон и Париж пели гимны победам британского оружия. Им вторил и российский министр иностранных дел.

С иронической улыбкой, спрятанной под усами, прочитал Николай записку Сазонова. В отличие от него, Государь видел дальше и понимал значительно тоньше явления международной жизни. У него давно созрело предположение, что неудачная Дарданелльская операция была ответным ходом англичан на его собственный стратегический план разгрома Турции и вывода её из войны.

Сразу же после того, как Оттоманская империя подлым нападением на Одессу и Николаев германских крейсеров «Гебен» и «Бреслау», якобы проданных Турции, заявила о своём участии в войне на стороне Центральных держав, царь понял, что самым важным для России становится турецкий фронт, поскольку именно он сжал роковое кольцо неприятельской блокады. Со вступлением Турции в войну экономическое положение России могло стать катастрофическим. Как образно сказал генерал Головин, Россию можно было уподобить дому с заколоченными дверьми и окнами, в который можно было проникнуть только через трубу. Лишь разгром Турции создавал надежду на сокрушение Австро-Венгрии и Германии.

Государя удивляло, что его полководцы в Ставке и опытные дипломаты у Певческого моста не осознали важности этой задачи и немало сопротивлялись, когда он стал настаивать на проведении десантной операции против Константинополя. В конце концов он добился того, что Ставка согласилась с ним и начала хотя и медленно, но готовить спасительный десант.

Представители британской армии в Барановичах, разумеется, на самом раннем этапе планирования прослышали об этой операции. Результат оказался неожиданным. Заботясь о своих личных выгодах, Лондон готовил мощный удар по Турции на Ближнем Востоке, стремясь захватить пути к мосульской нефти. Но, узнав через многочисленную и хорошо поставленную разведку в России о плане Николая захватить Константинополь, Черчилль сумел убедить главнокомандующего Китченера[144] как можно скорее, раньше русских, высадить десант на Проливах, обозначить у Константинополя британское присутствие, которое после войны станет решающим, чтобы не пустить туда русских.

Дарданелльская экспедиция Первого лорда Адмиралтейства началась поэтому в спешке и тут же потерпела фиаско.

Между тем, под давлением Государя и при полном непонимании и отсутствии поддержки стратегов в Ставке и Генерального штаба в Петрограде, в начале апреля по указанию царя в портах Чёрного моря сосредоточился 5-й Кавказский корпус и ожидался 11-й армейский корпус. К весне превосходство России на Чёрном море стало подавляющим. «Гебен» вторично за войну был подбит у входа в Босфор. У германо-турок оставался один «Бреслау» против пяти русских линейных кораблей. Надо было только посадить войска на корабли, форсировать почти беззащитный Босфор и осуществить двухвековую мечту, ставшую насущной необходимостью, – открыть ворота в Средиземное море.

Но после прорыва 19 апреля германских и австро-венгерских армий Макензена и эрцгерцога Иосифа Фердинанда у Дунайца и Горлицы панические настроения овладели русской Ставкой. Хотя Государь и настаивал на осуществлении десанта в Турцию, великий князь Верховный Главнокомандующий всё-таки расценивал явления войны не стратегически, а с точки зрения мелкого столоначальника, то есть захвата или удержания незначительных географических пунктов. Для оказания помощи 3-й армии и сохранения в своих руках нескольких гуцульских посёлков Николай Николаевич отменил десант и распорядился перебросить 5-й корпус генералу Иванову на Юго-Западный фронт, повелев «ни в коем случае» не отступать за реку Сан… Великий князь обрекал тем самым Россию на удушение и затягивание войны на долгие годы. Но в его проспиртованных и наполненных матерщиной мозгах даже не шевельнулась мысль о том, что Царьград нужен России больше, чем полуразрушенное карпатское местечко Дрыщув…