После этих слов Безобразов словно проснулся, открыл глаза и уставился на Петра.

– В назидание могу вам рассказать историю, которая случилась с моим товарищем кавалергардом, не буду называть его имя, во времена благословенной памяти Императора Александра Второго. На своё несчастье, мой сослуживец, тогда такой же молодой, как вы, корнет, попал на замечание из-за княжны Долгоруковой[86]. Впоследствии она стала морганатической супругой Императора… Так вот, княжна была очень хороша собой, и мой приятель, сам того не заметив, увлёкся ею и провёл около неё целый вечер. На следующий день он стоял в этом кабинете примерно на том же месте, что и вы. Ему было сказано: тебя представили княжне Долгоруковой… Ты мог и, скажем, должен был пригласить её на вальс… Но афишироваться целый вечер? Это просто невежественно!.. Разве ты не знаешь, каково её положение при дворе?.. Ты позоришь полк… Ступай и намотай себе это на ус… К счастью, Офицерское собрание после этого случая не отказало ему в чести носить гвардейский мундир… А ведь могло быть и хуже…

У Петра упало сердце. «Неужели они уже знают, что я влюблён в великую княжну Татьяну Николаевну, и хотят меня предупредить таким способом, чтобы я не наделал глупостей на балу?! Да откуда же им знать об этом, ведь я никому, кроме дедушки Ознобишина, не рассказывал об этом, а он меня никогда не выдаст! Наверное, старички свою молодость вспомнили…» – решил корнет и поблагодарил господ генералов за приглашение на бал и за подробную инструкцию о поведении гвардейца в Императорском дворце.

Его командир обратился с каким-то служебным вопросом к Безобразову, отчего корнет заключил, что с ним разговор окончен. Он щёлкнул каблуками, привлекая к себе внимание, и гаркнул:

– Разрешите идти?

Оба генерала поднялись, чтобы пожать на прощанье ему руку. Корнет немало подивился такой вежливости старых служак, но потом вспомнил поучения деда, который говорил, что в свете всегда делаются очень внимательными и любезными по отношению к тем, на кого была обращена монаршья благосклонность. Идя к двери, Пётр потрогал рукой холодный металл знака, который он так и не успел разглядеть, и понял, что неожиданное отличие, назначенное ему каким-то образом самой Императрицей, вероятно, и вызвало этот приступ заботы о нём двух старых придворных генералов.

Следующий день и утро перед балом прошли у Петра словно в тумане. Он машинально выполнял все служебные обязанности, машинально двигался, ел, пил, тренировал свою лошадь в манеже до тех пор, пока луч света не прорезал на минуту этого тумана: адъютант полка вручил ему плотный конверт с вензелем вдовствующей императрицы и красочно исполненным приглашением. На свободное место посреди яркой картинки в русском стиле красной тушью было вписано его имя. При передаче Сашок, намекая на их вчерашний разговор, бросил Петру:

– С тебя дюжину шампанского в Офицерском собрании…

– Две дюжины! – ответил Пётр и вызвал артельщика, чтобы тотчас отдать соответствующее распоряжение. Но, памятуя советы генералов, даже вечером накануне бала он не притронулся к любимому напитку гвардии, вызвав подначки приятелей. Друзья долго к нему приставали, требуя обмыть новенький памятный знак, но Пётр проявил недюжинную твёрдость и отказал всем домогавшимся чокнуться с ним. Его позиция в конце концов была уважена.

Утром генерал повторил инструкции команде, собиравшейся на бал, но Пётр словно оглох. В его голове молотом стучало: «Что будет? Что будет?» Ведь он никак не сможет скрыть от светских кумушек своё истинное отношение к Татьяне Николаевне. Не повредят ли ей в общественном мнении даже самые рыцарские чувства юного корнета?

В лёгких санках лихача примчался он в Аничков дворец за час до назначенного времени. По дороге он боялся, что приедет слишком рано и надо будет ожидать под дверью.

Но дворец сиял всеми огнями, которые только в нём могли зажечь, небольшая толпа стояла у ворот на Невском, несмотря на лёгкий морозец, пощипывавший уши, и глазела на прибывающие кареты и моторы. Бывалый лихач остановил санки на мгновенье у главного подъезда, высадил Петра и тут же освободил место двигавшемуся за ним мотору с княжескими вензелями на дверцах.

У корнета отлегло от сердца, что он не будет единственным гостем в пустой бальной зале.

Лакей в вестибюле, одетый в камзол с позументами и золотыми государственными орлами по красному полю, белые панталоны и чулки, чёрные лакированные башмаки, критически осмотрел корнета, видимо не зная новичка в лицо. Затем он убедился, что к изнанке уланской шинели булавкой приколота визитная карточка с именем владельца, и полушёпотом сказал ему, в каком углу вестибюля он сможет получить свою шинель и головной убор после бала.

Неширокая мраморная лестница с довольно узким красным ковром вела в бельэтаж, где перед гостями вдруг открывался большой Белый зал с хрустальными люстрами и зеркальным паркетом. На хорах музыканты придворной капеллы тихонечко пробовали свои инструменты, настраивая их после уличного холода. В зале и гостиных, по анфиладе которых Пётр прошёл, осматривая место будущего «сражения», пахло особыми придворными духами и живыми цветами, целый вагон которых был, вероятно, специально для этого бала доставлен из Ниццы и размещён в салонах и гостиных.

Памятуя о приказе «группами не собираться!», корнет отошёл к окну, выходящему на Невский, и с биением сердца стал ждать в одиночестве, когда же покажется кортеж царских моторов. Часы пробили девять, но до начала бала оставалось ещё очень много времени. Ведь Николай Александрович с Государыней и двумя старшими Дочерьми только в этот момент выехал из Царского Села в Аничков дворец. Неопытный корнет всего этого не знал, и лишний час ожиданий показался ему вечностью.

Битый час корнет граф Лисовецкий слонялся по салонам и гостиным Аничкова дворца в ожидании начала бала. У одного из бывалых гвардейцев он узнал, что, поскольку бал даётся вдовствующей императрицей в честь её двух старших внучек, великих княжон Ольги и Татьяны, которым уже пора начинать выходить в свет, появления старой государыни, а возможно, и царя с царицей не ожидается. Но если высочайший выход состоится, тогда дирижёр бала, молодой барон Мейендорф, начальник конной гвардии и любимец вдовствующей императрицы ещё по руководству балами при жизни её супруга Императора Александра Третьего, будет составлять после первого контрданса танцующие пары.

Кавалергард посоветовал румяному корнету, который, видимо, в первый раз попал на придворный бал, уже сейчас пригласить даму на самую центральную часть праздника – мазурку, чтобы вообще не остаться на бобах. Ведь дам могло и не хватить на всех танцующих. Воспользовавшись любезной разговорчивостью товарища по оружию, Пётр узнал у него и некоторые важные для себя детали. Во-первых, по этикету не полагалось приглашать на танец великих княгинь. Если августейшие особы женского пола сами останавливали свой выбор на каком-то госте, то её официальный «кавалер», то есть гофмейстер малого двора, передавал приглашение великой княгини её избраннику.

Корнет спросил его относительно приглашения великой княжны, но лихой кавалергард ответил, что, поскольку Царские Дочери только начинают выходить в свет, протокольных прецедентов ещё не установлено. При этом гвардеец с таким любопытством посмотрел на Петра, что тот поспешил перевести разговор на другую тему и спросил, откуда же будет выходить вдовствующая императрица и августейшие особы.

Кавалергард, который по случайности оказался одним из двух помощников дирижёра бала барона Мейендорфа, с удовольствием принялся разъяснять новичку и географию залов, и место высочайшего выхода, и кто где будет стоять во время полонеза, контрданса и мазурки, откуда надо заходить в танце и прочие детали. Лекция по бальной тактике и стратегии была для корнета чрезвычайно поучительной. Он немедленно сделал для себя выводы.