Кого-то из участников этой процессии Пётр знал как военачальников, например командира Санкт-Петербургского военного округа и начальника гвардии великого князя Николая Николаевича или увлекающегося авиацией великого князя Александра Михайловича, мужа Ксении, сестры царя. Некоторых, особенно высочайших особ женского пола, он узнавал по журнальным портретам, а иных мог только предполагать, исходя из тех занятий словесностью в казармах, где не только офицеры, но и унтеры должны были чётко излагать солдатам, кто есть кто в Царствующем Доме Романовых.

В самом конце торжественного выхода, когда Пётр уже отчаялся увидеть предмет своих воздыханий, вдруг раздался сначала девичий смех, а затем, под руку с министром Двора бароном Фредериксом, показалась в дверях великая княжна Ольга Николаевна. Вслед за ней, тоже под руку с каким-то старцем в расшитом придворном мундире, вышла в Белый зал и Татьяна Николаевна. То ли для великих княжон не хватило достойных послов, то ли по протоколу девицам из Августейшей Фамилии не полагалось вступать на паркет бала без надёжного сопровождения доморощенных хранителей придворного целомудрия, но Ольга и Татьяна были единственными, кто появился с двумя дуэньями мужского пола в генерал-адъютантских аксельбантах.

Сначала Ольга, а затем и Татьяна заметили рослого уланского корнета, на голову возвышавшегося над группой гостей, толпившихся по обе стороны торжественного выхода. Ольга даже обернулась к Татьяне, поравнявшись с Петром и одарив его лукавой улыбкой. Старшая сестра хотела, наверное, что-то сказать младшей, но, увидев, как покраснели вдруг и Пётр и Татьяна, решила промолчать.

«Ольга красива, – отметил про себя Пётр, – но Татьяна чуть выше её ростом, стройнее…»

И действительно, вторая Дочь царя, пропорционально сложённая, с тонкой талией, сияющими серыми глазами под копной тёмно-русых волос, украшенных, согласно бальному этикету для девиц, отнюдь не драгоценностями, но живыми цветами, вплетёнными, как и у Ольги, в элегантную причёску, была потрясающе хороша. Сердце у храброго корнета ушло куда-то в пятки, хотя сначала оно хотело выпрыгнуть из груди только потому, что Пётр понял: его помнили, его узнали…

«Зачем я послушала Павла и уехала из Парижа? Зачем я здесь уже несколько недель унижаюсь, сижу, как в заточении, в этом пустом дворце без двора, на который имею право? Зачем, наконец, я ходила к этому страшному Старцу Григорию, который, как говорили, имеет столько влияния на Государыню, но ничего так и не смог сделать для моего триумфального возвращения к главному Двору, а через него – и в этот капризный и трусливый петербургский свет. Ведь если упрямец Николай, помешанный на чистоте принципов самодержавия и равнородности браков своих родственников, не кивнёт одобряюще этой старой развалине Фредериксу, меня не пустит на порог ни одна великая княгиня, ни одна из самых выживших из ума и давно отставленных старух фрейлин!..» – горько думала стройная и обаятельная красавица с зелёными глазами, причёской в виде широкого нимба из белокурых волос, покрытых маленьким тюрбаном зелёного муара с огромной изумрудной заколкой.

Это была когда-то самая обворожительная из всех полковых дам гвардейских полков, знаменитая «Мама Лёля», бывшая жена полковника Пистолькорса, адъютанта родного брата царя Александра Третьего, его высочества великого князя Владимира Александровича. Она, не имевшая титулованной голубой крови в своей родословной, исключительно силой обаяния и гибкого ума сумела создать на своей даче в Красном Селе, центре летних манёвров гвардии и Петербургского военного округа, и в доме на Большой Морской улице такой выдающийся по составу гостей салон, который не снился и многим великим княгиням.

Необычайная тяга и страсть к светской жизни, глубокое изучение особенностей психологии своих самых высоких гостей и элегантное угождение их вкусам и пожеланиям сделали эту незаурядную женщину центром компании, где стремились провести свой свободный вечер и гвардейские офицеры из лучших семей Петербурга, и молодые великие князья, и даже сам Наследник Цесаревич Николай Александрович…

Не всякой своей даже уважаемой родственнице из царствующих домов Европы так мило и так часто писал письма и записки Наследник престола, тогда ещё юный гусарский ротмистр, а теперь Государь Император Всея Руси!.. И первой из «неравнородных» жён ворвалась она, как злой вихрь, в Семью Романовых накануне пятого года, разведясь со своим полковником Пистолькорсом и вскружив голову сорокалетнему вдовцу, великому князю Павлу Александровичу…

Как было вознаграждено её честолюбие и энергия, когда «Мама Лёля» сумела увлечь «дорогого Павла» красотой, необыкновенным обаянием и преданностью… и, конечно, тем, что всегда остаётся в отношениях мужчины и женщины интимной тайной. В общем, Ольга Валерьяновна не просто взяла в свои крепкие ручки мягкого и влюбчивого великого князя, но и сумела оторвать его от высокороднейшей, красивейшей и умнейшей женщины Москвы – жены его брата Сергея Елизаветы, так страдавшей от любви грубого и резкого с женщинами мужа к его молоденьким и пухленьким адъютантам.

Пусть был скандал, когда они с Павлом, невенчанными, но уже прижившими ребёночка, уехали из России, и адъютанты мужа, ещё не лишённого тогда своим венценосным племянником всех великокняжеских прав потому, что формально они не были ещё мужем и женой, а только любовниками, до которых никому не было дела в преддверии бунта девятьсот пятого года, рыскали по всей Европе в поисках русского православного священника и нашли наконец такого… Пусть их венчание в маленькой греческой церквушке в Вероне подняло такую волну скандала в Доме Романовых, что Николай лишил своего дядю, великого князя, в наказание за ослушание и нарушение брачных канонов династии, и генерал-адъютантского звания, и всех должностей, и даже учредил опеку над его малолетними детьми – Марией и Дмитрием…

Но сколько можно злиться и не прощать столь романтической любви?! Ведь говорила же ей перед отъездом из России добрая подруга и наперсница великая княгиня Мария Павловна Старшая, что Ники долго сердиться не в состоянии, что через год-два Павлу всё будет возвращено и Лёля займёт достойное место… Но прошло уже десять лет скитаний из Парижа в Канн, из Канна – в Вену или Берлин и снова в Париж, но никакого улучшения в положении нет и пока не предвидится… Подумаешь, парижский и лондонский свет их принял и полюбил! Они ведь любят всех «бояр рюсс», которые поят их шампанским и устраивают развлечения… Что из того, что после гибели Сергея от бомбы террориста Ники вернул Павлу генерал-адъютантский мундир и разрешил ненадолго приехать в Россию на похороны брата… Но самый дивный, самый гордый и самый замкнутый, самый капризный и высокомерный свет в мире – петербургский – остаётся закрыт и глух к страданиям самой достойной и светской из всех женщин – супруги, хотя и морганатической, но дяди Императора!.. Наверное, это всё происки злючки Аликс, которая простить не может, что в юности её муженёк писал тёплые письма «Маме Лёле» и, как все гусары, был немножко влюблён в неё… Ах, если б не такая большая разница в возрасте между ними, она влюбила бы тогда в себя Наследника Цесаревича, и посмотрела бы Европа, как Романовы выкрутились бы из этого положения!.. Алиса спасибо должна была ей сказать, что она сама не занялась им или не подложила какую-нибудь такую красотку, с которой бы он забыл эту простушку и назойливую интриганку Кшесинскую!..

«Но что делать теперь? Ведь я сижу здесь, в этом старом дворце Павла, как в позолоченной клетке, где повсюду к тому же развешаны ещё портреты его покойной первой супруги, греческой королевны! И никак не могу посетить даже свою старую подругу и покровительницу «Старшую», не говоря уже об Аничковом или Александровском дворце… Хотя старая императрица и намекнула мне через Павла, что она-то готова меня принять и забыть всё, но вот Ники и Аликс!..

Господи! Опять надо идти к этому Старцу Григорию с поклоном и просьбой ещё раз замолвить словечко перед царицей за меня, грешную… Опять слушать его слова, на которых, конечно, есть печать Божия, но это-то и тревожит душу… Особенно когда он своими сине-серыми глазами, словно ледяными иглами, пронзает тебя насквозь! Но он придаёт своей молитвой за меня и Павла хоть какую-то надежду, что карантин вокруг нас будет закончен и я займу подобающее мне место, ну хотя бы в Аничковом дворце… Тогда и Мария Павловна откроет мне свои объятья, а что до остальных великих князей и княгинь, а особенно их молодёжи, то они так запляшут под мою дудку на моих приёмах, что весь свет петербургский трястись будет от зависти!..