В открытую дверь из гостиной заглянула уморительно скорченная рожица Анастасии.

– Будем ли мы сегодня обедать? – притворно захныкала она.

– Да, мои дорогие!.. – утвердил Император. – Не знаю, как вы, а я – страсть как голоден!

– Дети, марш переодеваться!.. – скомандовала Александра Фёдоровна, и младшие вприпрыжку, а старшие чинно и гордо, как и подобает великим княжнам, отправились по своим каютам. Счастливая жизнь на борту началась.

Два дня в Севастополе Аликс ужасно скучала, несмотря на то что находилась на прочной и тёплой палубе «Штандарта», которая, казалось, всегда придавала ей силы. Где-то в чреве корабля уютно и почти неслышно гудела машина, исправно подавая свет, тепло, холодную и горячую воду. Созданный вкусом Государыни интерьер помещений Царской палубы и кают детей ласкал взгляд и успокаивал душу.

Перемена обстановки и климата благотворно действовала на расстроенное здоровье Императрицы. Особенно Александру Фёдоровну радовало то, что Алексей почти совсем поправился после своих малых и больших приступов и теперь, на борту яхты, вёл себя совершенно так, как должен вести здоровый и весёлый мальчик. Он играл с юнгами, интересовался устройством корабля и его машин и подружился со многими матросами-специалистами, задавая им толковые вопросы.

Но всё равно скука наползала на Императрицу, словно туман с моря, когда делается холодно и промозгло. Укорять Ники в отсутствии внимания она не могла, поскольку он целых два дня делал в Севастополе свои царские дела: принимал смотры молодых солдат в крепости и молодых матросов на эскадре, осматривал новый эскадренный миноносец «Беспокойный», ещё не сданный заводом. На другой день вместе с Ольгой и Татьяной он отправился на Северную сторону, на закладку большого дока Его имени, побывал на боевых кораблях флота.

Александра Фёдоровна много времени проводила с детьми, а вечера – с мужем. Днём в своём кабинете она быстро и набело писала письма своим английским и немецким родственникам. Писать Элле ей не хотелось. Хотя сестра и старалась часто наведываться в Царское Село и частенько приезжала пить чай или обедать в Александровский дворец, Аликс старалась не выходить в эти дни к столу. Её оскорбляло и унижало то, что родная старшая сестра, единственный человек, кроме Ники, на которого она могла бы опереться в России, приняла сторону её врагов, клеветников, оговаривающих чистый и светлый образ Григория, спасающего своими молитвами и каким-то особым воздействием Её Маленького.

«А ведь Элле было хорошо известно то, что составляло государственную тайну, – Алексей болен гемофилией, болезнью нашей любимой бабушки королевы Виктории, – подумала вдруг Императрица. – Элла должна была знать, что ни один медик не способен был вылечить эту болезнь, и если Святой старец оказывает помощь её племяннику, то и Елизавета обязана высоко чтить его. А она? Вместо помощи и поддержки Элла усердно посещает дворы её врагов – «Гневной», тёти Минни, черногорок Анастасии и Милицы, салоны Ирины Шереметьевой, тётки Феликса Юсупова Елизаветы Феликсовны Лазаревой, поддакивает там сплетням обо мне, своей сестре, а потом несёт эти сплетни дальше, в московские салоны, где всегда осуждали царя и царицу…

Понятно теперь, почему бедняжка Мария, дочь Павла, которая выросла без отца и матери и которую воспитывала Элла[88], так дурно поступила, бросив своего мужа, сына шведского короля герцога Зюдерманландского, и маленького сына!.. Ведь говорили же, когда она венчалась с бедным принцем Вильгельмом Шведским в Царском Селе, что «младшая» нисколько не любит своего мужа, а вышла замуж только затем, чтобы бежать из московского «монастыря» Эллы… А ведь милые и гордые шведы так тепло её приняли в своей стране!.. Можно понять и простить многое, но бросить свою крошку в чужой стране?! Кто же мне докладывал, что, приехав в Швецию, она словно сорвалась с цепи?.. Ах да! Это было во время нашего визита в Стокгольм в десятом году… Тогда мне жаловалась кронпринцесса Маргарита, что эта вздорная девчонка заражена необычайным самомнением, хотя у неё, как говорится по-русски, – Аликс вспомнила подходящую к случаю пословицу из словаря Даля, который очень любила листать, – «ни кожи, ни рожи», а один только острый язык… Да-а! И ещё говорили: Мария ведёт себя так, словно желает, чтобы весь офицерский корпус и придворные этой прелестной, но суровой страны оказались у её ног!.. Интересно, что сейчас в Петербурге сплетничают обо всей этой скандальной истории?.. Не повредит ли она нашим хорошим отношениям со Швецией? Ведь Вилли так хочет перетащить нейтральную Швецию в лагерь Центральных держав[89] и натравить её на Россию!.. Наверное, «Старшая» помогла ей бежать из Швеции от мужа и подержала её в Петербурге, как поддерживает всех, кто творит зло Ники и мне!..»

В Лазареву субботу – канун Вербного воскресенья – царская яхта всё ещё стояла на якорях в центре Севастопольской бухты под лазоревым южным небом. На море был штиль, сияло солнце.

Ранним утром Николай Александрович побывал на Северной стороне с дочерьми, но вернулся к завтраку, на который были приглашены все высшие командиры флота. Ещё до начала этой протокольной трапезы Государь и Наследник, по своему ежедневному обыкновению, сняли пробу пищи, которую приготовили для команды.

Корабельный кок вынес на верхнюю палубу к грот-мачте поднос, на котором стояли мельхиоровая миска с наваристым флотским борщом, матросский графинчик с водкой и серебряная чарочка, лежали две деревянные ложки. Император, одетый в белый морской китель, и его сын, в матросской форме, зачерпнули по первой ложке вкусного горячего варева и с удовольствием его проглотили. ОТМА, стоявшие чуть поодаль от основной группы офицеров, окруживших Papa и брата, от зависти сглотнули слюну. Девочки, так же как и вся их семья, любили простую, народную пищу, и теперь они мысленно представили себе букет и вкус чудесного густого борща с кусками варёного мяса в нём.

Николай Александрович с удовольствием опрокинул в рот чарочку водки, съел ещё одну полную ложку борща, вытер усы и кивнул коку в знак того, что остался доволен снятой пробой. Алексей, подражая отцу, кивнул так же, как он. А Анастасия, только для сестёр, уморительно передразнила обоих. Девицы тихонечко прыснули, стараясь не обратить на себя внимания.

После парадного завтрака Государь никуда больше не поехал. Он с удовольствием гулял по верхней палубе, любуясь боевыми кораблями, белыми уличками Северной стороны, карабкающимися в гору, солидными зданиями на Южной стороне, грозным бастионом, запирающим вход в бухту.

Дети достали из своих шкафов роликовые коньки и уже вчера опробовали их на гладкой, словно отполированной верхней палубе. Сегодня они уже весело гонялись друг за другом из конца в конец стодвадцатиметровой палубы. Глядя на их ловкие движения, Николай почему-то подумал: «Вот ведь как велика и широка моя страна!.. Четыре дня назад дети так же лихо скользили на коньках по замёрзшему пруду в Александровском парке, а теперь в лёгких белых платьях порхают, словно бабочки, под благословенным солнцем юга…»

Аликс, по своему обыкновению, посидела с вышиванием пару часов в плетёном кресле на корме под тентом. Она наслаждалась покоем, здоровым румянцем на щеках Алексея, когда он время от времени подкатывал на роликах к ней, чтобы получить нежный материнский поцелуй.

Ближе к вечеру с северо-запада подул прохладный бриз. Государыня спустилась в свою гостиную и села за пианино. Как только она взяла первые аккорды, грусть снова навалилась на неё, и она ясно поняла наконец, отчего мается её душа. Ей не хватало Ани Вырубовой!..

…Несколько недель тому назад обер-гофмейстерина Елисавета Андреевна Нарышкина, называемая в Семье попросту – мадам Зизи, выразила недовольство Императрице тем, что в петербургском свете стали вдруг говорить о слишком близких отношениях между Государем Императором и лучшей Подругой Государыни, фрейлиной Анной Вырубовой. Аликс сначала не обратила на этот разговор внимания, но потом, в какой-то неожиданный для себя момент, вдруг словно прозрев, увидела, как преданно и влюблённо смотрела Аня своими большими голубыми глазами на Ники. В сердце стареющей женщины ударил укол ревности.