Под ярким солнцем, которое встретило их за татарским селением Эреклик, темнота на душе Государя испарилась вместе с остатками тумана. Стало припекать. Несмотря на ветер от езды в открытом моторе, он сбросил кожаный плащ и остался в мундире. Разговаривать с флигель-адъютантами ему не хотелось. Государь любовался видами, открывавшимися с каждого витка серпантина. Он велел остановить мотор на смотровой площадке у Ай-Петри и вылез немного размять ноги.

Подойдя к краю площадки и заглянув в бездну, он увидел, что туман рассеялся и над Ялтой. Уютный городок у бухты казался совсем малюсеньким, а «Штандарт» на синем зеркале воды подле тонкой полоски мола смотрелся как чёрная стрелка, приклеенная к нему. Выкурив папиросу, Николай Александрович дал команду продолжать путешествие.

Не доезжая до Симферополя, остановились у выселок деревни Саблы. Здесь бывшие общинники-крестьяне выделились на хутора сразу после Столыпинской реформы. Теперь их хозяйства, по сравнению с жалкими хатами и посевами оставшихся в общине крестьян, выглядели островками процветания и богатства: на каждом хуторе было полно скота, крепкие лошади тащили за собой не сохи, а металлические плуги и бороны, риги и закрома были полны прошлогоднего урожая.

«Правильно я сделал, что крепко тогда поддержал Петра Аркадьевича с его реформой, защитил от всех левых и правых, в том числе и великих князей, кто хотел сохранить в деревне общинный уклад… Воистину частная собственность в деревне производит из людей чудо – они становятся заботливыми хозяевами своего добра… – радовался Государь увиденному. – Ну что ж! Мне надо и дальше укреплять собственников-крестьян, содействовать Крестьянскому банку, отдавать ему казённые и удельные земли для распределения за минимальную плату среди крепких крестьян! И пусть себе великие князья жадничают и сердятся, что я раздаю земли крестьянам из уделов… Бог даст, разовьём Россию ещё больше!..»

В Симферополе Государь задержался, чтобы принять депутации дворянства и земства Таврической губернии, позавтракал в раскинутой на земле имения Супруненко палатке.

От Симферополя колонна моторов взяла прямо на север, к Перекопску. Мягкая грунтовая дорога шла с лёгким понижением и совершенно прямо. Кегрес развил рекордную скорость почти сто вёрст в час.

Насколько хватало глаз, расстилалась весенняя степь. Серебристые пирамидальные тополя и купы фруктовых дерев, разбросанные там и сям до самого горизонта, обозначали места, где среди буйства трав, озимых полей, бахчей и виноградников прятались в слабую тень хутора и посёлки.

Там, где на лугах стояла ещё не выжженная южным солнцем трава, были разостланы самой природой яркие пёстрые ковры – это цвели миллионы диких тюльпанов, преимущественно жёлтого и алого цветов.

В селениях, через которые буквально пролетала колонна, жители были, видимо, предупреждены заранее об Августейшем проезде. Небольшие группы свободных от сельскохозяйственных работ людей в праздничных нарядах стояли на улицах посёлков и приветствовали Государя.

Белые малороссийские мазанки были покрыты соломой, но по мере приближения к Перекопску на них всё чаще можно было видеть добротный крепкий камыш. Горько-солёные озёра манили искупаться своей голубизной. Кое-где их берега белели, словно выпал снег, – это была высохшая соль. Затем справа показались языки воды и белые от соли отмели Сиваша, или Гнилого моря.

В заштатных городишках Юшуни и Армянске на улицах Кегресу пришлось заметно снизить скорость. Здесь вышли встречать царя сотни местных жителей. В уездном Перекопске вдоль главного проспекта были выстроены воспитанники учебных заведений. За их спинами толпились купцы, мещане, работный люд. Около казённого здания, очевидно уездных присутственных мест, собрались чиновники и их жёны.

Кегрес остановил авто перед строем лучших людей городка. Его Величество, ещё на въезде в город снявший кожаный плащ и шлем с очками, легко выпрыгнул из мотора и был встречен неизвестно откуда появившимся уездным предводителем дворянства, супруга которого поднесла Императору хлеб-соль.

За Перекопском начались почти нетронутые человеком знаменитые целинные ковыльные степи.

Из-за летнего безводья – ничтожные, пересыхающие летом речки не давали воды как раз в те месяцы, когда она более всего необходима, – здесь было невозможно ведение регулярного хлебопашества и скотоводства. Лишь в северной части губернии, там, где лежала экономия Фальц-Фейнов, протекала наибольшая из этих рек – Конка…

Восемь десятков вёрст, остававшихся до Аскании-Новы, Кегрес преодолел менее чем за час. В половине пятого путешественникам предстала необычайная картина: среди океана ковыльной степи открылся оазис в виде обширного парка.

Императорский мотор миновал скромную арку из зелени, проследовал мимо обширных клумб к фасаду одноэтажного, увитого цветущими лианами дома Фальц-Фейнов. Здесь навстречу царю и его маленькой свите вышли два брата и сестра с дочерью.

Уютное и со вкусом оформленное помещение для Государя было приготовлено в левом флигеле дома. К удивлению Николая Александровича, здесь были даже водопровод и канализация.

Скоро подали в столовой очень вкусный обед, приготовленный, как оказалось, кухаркой Фальц-Фейнов. Затем, не теряя времени, гостей повели осматривать достопримечательности экономии. Сразу за домом, со стороны огромной веранды, находилось небольшое озеро с сотнями фламинго и белыми лебедями.

– Как это всё интересно! – не уставал повторять Николай Александрович, обходя роскошный парк с магнолиями, олеандрами и рододендронами, где начинали цвести акации, каштаны и скромная лещина… Ботанический сад незаметно переходил в зоологический парк, где перед глазами Императора проходили отары овец обыкновенных и каракулевых, красавицы зебры из Трансвааля, зубры из Беловежской пущи, американские бизоны, цейлонские буйволы, африканские зебу, антилопы…

Александр Эдуардович рассказывал, как его старший брат использует все эти породы для опытов, скрещивая их с домашним скотом, и какие новые свойства у животных в результате этого появляются…

Государь почти не отрывал от глаз бинокля и лишь изредка задавал наводящие вопросы.

Потом прошли на искусственные болота с дупелями, дикими гусями, бекасами и другой болотной дичью. На лодках осмотрели искусственные пруды, полные громадных зеркальных карпов и прочей рыбою.

Назад к дому, на ужин, шли другой дорогою. Она вела мимо фазанника, в котором поражала необыкновенная расцветка более чем сорока видов этих птиц – лиловая, голубая, фиолетовая… Полюбовались на загон, где содержались, словно овцы, африканские страусы, а рядом в просторных клетках вызывающе кричали другие заморские птицы – какаду, грифоны, орлы…

За ужином Николай Александрович, как и за обедом, буквально обворожил хозяев и создал своими вопросами и нескрываемым восхищением к рукотворным чудесам Фальц-Фейнов приятную для всех атмосферу праздника.

Перед сном пунктуальный Государь, как всегда, подвёл итоги дня в дневнике:

«Голова ходила кругом от стольких впечатлений и поразительного разнообразия животных!..»

Наутро, после раннего завтрака, Император сел с хозяином имения в автомобиль и отправился в степь осматривать стада породистых и одомашненных животных. Потом он ещё раз полюбовался птицами на пруду. Хозяин устроил для него также выводку лучших производителей своего конного завода. Как офицер-кавалерист, Государь понимал толк в лошадях. Всё виденное привело его в крайний восторг. И когда в десять часов утра колонна из трёх моторов Императорского гаража тронулась в обратный путь, он только и говорил со своими спутниками о впечатлениях, полученных им в дивном уголке Херсонщины.

Выходя из мотора у Ливадийского дворца, Николай Александрович поблагодарил Воейкова за хорошую организацию поездки, а затем сказал:

– Владимир Николаевич! Пригласите на завтрак к нам всё семейство Фальц-Фейнов и заготовьте, пожалуйста, к этому времени грамоты о возведении братьев в потомственное дворянство! Я хочу таким образом подчеркнуть заслуги семьи Фальц-Фейнов перед Россией!..