Друзья отлично, совсем как в довоенные времена, позавтракали, вспомнили знакомых по царскосельскому госпиталю и лазарету великих княжон Марии и Анастасии, но пока самих «высочайших» особ – Императора, Государыни и Её Дочерей – не касались. По семейной традиции Пётр проводил вечер Рождества всегда с дедушкой, в его квартире на Фурштадтской. Зная, что у Лебедева в Петрограде ни кола ни двора, а семья его постоянно живёт в Москве, куда Иван собирался заехать на пару дней после выполнения поручений по своей командировке, Пётр пригласил друга на праздничные дни к деду, уверив, что старый сенатор будет очень рад повидаться с ним после того, как познакомился в лазарете, посещая Петра.

От Кирочной до Фурштадтской один квартал по Литейному, и Лебедев удивился, когда Петер кликнул лихача. Оказалось, что у Фаберже на Морской Лисовецкий заказал серебряную, с перегородчатой эмалью в цвет уланского мундира и своим графским гербом рамочку для фото в качестве рождественского подарка дедушке. Пока один приказчик вставлял в приготовленную рамку фото гвардейского штаб-ротмистра, Лебедев подошёл к другому служащему и попросил его упаковать в рождественскую подарочную коробку и бумагу какую-то вещицу.

Лихач быстро домчал господ офицеров обратно на Фурштадтскую. У подъезда, фыркая газолином, стоял огромный тёмно-зелёный «паккард».

– А-а!.. – протянул Пётр. – Выезд господина Гучкова ждёт хозяина!..

– Как? – изумился Лебедев. – Этот авантюрист здесь квартирует?..

– Воистину так… – отозвался Пётр и пошутил: – Если хочешь с ним повидаться, то можешь немного подождать… Он очень любит знакомиться с офицерами…

– Не испытываю такого желания, – брезгливо скривил губы Иван.

Друзья, не воспользовавшись подъёмной машиной, взбежали по широкой лестнице, устланной ковровой дорожкой. Камердинер Ознобишина Прохор отворил им тяжёлую дверь квартиры. Он ещё не успел доложить хозяину о приходе дорогих гостей, как Фёдор Фёдорович, одетый по случаю праздника в придворный мундир, появился собственной персоной на пороге гостиной. За его спиной была видна большая наряженная ёлка.

Сенатор крепко обнял внука и облобызал его, поздравив с Великим праздником. Потом протянул руку Лебедеву, чуть помедлил и, привлекши Ивана к себе, тоже крепко обнял его, словно старого друга или родственника, и троекратно поцеловал. Пётр в это время клал под ёлку свой свёрток от Фаберже.

Лебедев, улучив момент, тоже положил под ёлку свой свёрточек, оказавшийся четвёртым, и подумал при этом, что, Слава Богу, догадался приготовить добрейшему Фёдору Фёдоровичу подарок, предположив, что Пётр обязательно поведёт его из Офицерского собрания в гости к деду…

Ознобишин подвёл сначала дорогих гостей к столику с подносом, на котором искрилось в тонких бокалах шампанское, перекрестился, провозгласил тост за Рождество Христово и чокнулся с офицерами. Потом он поставил свой бокал, взял гостей под руки и повёл к ёлке вручать рождественские подарки. Тут он с искренним удивлением обнаружил, что появился ещё один, лишний свёрток, – вероятно, подарок ему от гостя. Старик, живший почти отшельником, был очень тронут вниманием Лебедева. Он вручил Петру его свёрток, а потом смущённо попросил Лебедева принять от него в честь Рождества сущую безделицу.

Подполковник принял подарок с благодарностью, но посмотрел сначала вместе с Петром его коробочку. Там оказались плоские золотые наручные часы с секундомером знаменитой швейцарской фирмы «Омега».

– Теперь я никуда и никогда не опоздаю! – пошутил Пётр, прилаживая браслетку часов к себе на руку.

Лебедеву тоже пришлось вскрыть свой свёрток. В сафьяновой коробке лежал золотой портсигар с чеканным чернёным узором из маленьких двуглавых орлов, поверх которого рельефом выделялся крупный овальный лавровый венок с двуглавым орлом в середине – знак Николаевской Императорской военной академии Генерального штаба. Ивану стало неловко, что он получил такой дорогой подарок от мало знакомого ему человека, хотя Пётр давным-давно так расхвалил ему своего дедушку, что подполковник заочно уже сроднился с ним. Он хотел что-то особенное сказать Фёдору Фёдоровичу, но, пока искал подходящие слова, Ознобишин взял остающиеся два свёртка и с детским любопытством принялся разворачивать сначала подарок Петра.

Открыв коробку с монограммой Фаберже, Фёдор Фёдорович увидел чудесное произведение наипервейшего русского ювелира и издал возглас восторга. Дивная эмаль, чеканное обрамление рамки, в которую был вставлен портрет внука с погонами штаб-ротмистра и белым Георгиевским крестом на груди, прикрытый овалом цельной, тонко шлифованной пластины горного хрусталя, так понравились Ознобишину, что он сразу же водрузил подарок на самое видное место на каминной полке.

Потом он принялся за свёрточек Лебедева. Петру тоже стало очень интересно, что же за экспромт придумал его друг?

Когда открыли такую же коробку, как с рамочкой от Фаберже, в ней оказался на белом шёлке маленький, умещающийся на ладони, воронёный, с узорчатой золотой гравировкой, покрывающей весь металл, кроме перламутровых щёчек рукояти, браунинг калибра 6,35 модели 1906 года… Густой растительный орнамент и перламутровые пластинки на маленьком, но мощном пистолете, казалось, меняли его грозную сущность на что-то игрушечное или художественное.

Ознобишин, гвардеец-улан в молодости, лихой командир-кавалерист во время русско-турецкой войны, страстный охотник в служилые костромские и петербургские годы, понимал толк в оружии. Он благоговейно взял обеими руками маленький пистолет и, оборотясь к Лебедеву, только спросил:

– Заряжен?..

Иван утвердительно кивнул.

Фёдор Фёдорович, демонстрируя гостям неожиданную для него сноровку, ловко вынул обойму, затем оттянул затвор так, чтобы из патронника выбросило в сторону, на диван, золотистый латунный патрон с никелированной пулей, а затем, положив безопасную уже игрушку на свою ладонь, стал любоваться ею и внимательно разглядывать художественную гравировку. Среди замысловатых переплетений орнамента на боковине затвора он заметил какую-то надпись готической вязью, но даже сквозь очки не смог её разобрать.

– Прохор, принеси из кабинета лупу!.. – скомандовал он и обратился к Лебедеву: – Сердечно вам благодарен!.. Как уважили старика, ведь оружие – это страсть моя!.. И такую красивую штучку подарили!..

Ивану стало очень приятно, что его подарок понравился старому вояке.

…До назначенного времени праздничного обеда оставалось ещё часа два. Лаская на ладони маленький, словно игрушечный, пистолетик, подобрав с дивана патрон и вставив обойму в рукоять, Ознобишин поклонился, сделал широкий жест от сердца левой рукой и пригласил дорогих гостей отведать в его кабинете старинного испанского вина.

Аромат, царивший в этой комнате, показался Лебедеву композицией каких-то необыкновенных духов, о чём он и спросил Петра. Улан рассмеялся и открыл секрет:

– Если ты двадцать лет подряд будешь поливаться французскими духами «Русская кожа», курить датские сигары «Ольсен» и каждый вечер случайно проливать на ковёр хоть несколько капель коньяку «Хеннеси», то и образуется именно такое амбре, как в кабинете дедушки…

Хозяин дома, не расставаясь с подарком Ивана, уселся в своё кресло с высокой спинкой, друзья поместились перед ним вокруг столика, в центре которого на серебряном подносе стояла покрытая паутиной и толстым слоем пыли пузатая старинная бутылка, а рядом с ней – чистый пустой хрустальный караф.

– Этому хересу – ровно двести лет! – с гордостью сообщил сенатор гостям. – Мне удалось купить корзину этого вина у потомков светлейшего князя Меншикова, прямо из-под носа великого князя Владимира Александровича, гурмана и знатока вин, в год коронации нашего Государя… У него очень редкий для шерри цвет – тёмно-рубиновый…

Ознобишин положил наконец рядом с собой на стол новую игрушку, взял замысловатый, с какими-то рычагами, старинный штопор и крахмальную салфетку, осторожно, стараясь не шелохнуть бутылку, обхватил её горлышко салфеткой и медленно вонзил остриё штопора в пробку.