Да, в отличие от недалёкого умом русского Верховного Главнокомандующего великого князя Николая, поставившего свой штаб в дурацком лесу близ забытого Богом белорусского местечка Барановичи, или французского главнокомандующего Жоффра, избравшего, неизвестно в силу каких причин, для своей Главной квартиры один из самых маленьких и захудалых городков у восточной границы Франции – Витри-ле-Франсуа, великий император германцев задолго до войны назначил местом пребывания себя как Верховного Главнокомандующего и своего штаба исторический центр Германии – почти двухтысячелетний город у слияния могучего Рейна и доброго Moзеля – Кобленц.

На выдающееся стратегическое значение этого места обратили внимание ещё древние римляне, основав поселение и крепость. Франки построили здесь королевский замок, чужие армии многократно проходили через Кобленц. Им владели шведы и французы. Последние иностранные захватчики – наполеоновская армия, – уходя из крепости Эренбрайтштайн на правом берегу Рейна, взорвали её, использовав при этом 30 000 фунтов пороха…

«Как хорошо было решено Венским конгрессом, когда он, после победы над Наполеоном, отдал Кобленц Пруссии, то есть нам – Гогенцоллернам… – всякий раз думал, приезжая сюда, к месту слияния Рейна и Мозеля, Вильгельм Второй, – и как правильно сделал мой прадед, Фридрих Вильгельм, когда сто лет тому назад, получив эту Рейнскую область, снова восстановил германскую крепость Эренбрайтштайн во всей её мощи!.. Здесь мой дед Вильгельм собирал армии перед франко-прусской войной… И я тоже войду в германскую историю разгромом наших извечных врагов – Франции и Англии… Именно я, Вильгельм Второй, построил здесь, при слиянии Рейна и Мозеля, замечательный огромный памятник моему деду Вильгельму Первому, объединившему железом и кровью Германию[137]… Немецкий народ назвал это место, естественный стратегический оплот против Франции, – Германский Угол… И я снова, действуя именно отсюда, из Германского Угла, раздавлю Францию, как мой дед в 1870 году… Кобленц – это наш символ, и поэтому он всегда будет Главной квартирой германской армии во время войны… А после победоносных битв под моим водительством благодарный немецкий народ построит в Германском Углу ещё более великолепный памятник мне – великому внуку первого объединителя Германии…»

Такие мысли всё ещё бродили к Рождеству 1914 года в голове у Кайзера, хотя положение на фронтах отнюдь не говорило о близкой победе Центральных держав. Фронт на Западе стабилизировался. От моря до Альп силы германцев и Антанты пришли в равновесие. Возможность быстрого решения в чью-то пользу – исключалась. При позиционной войне, которая полностью вступала в свои права, военная техника давала преимущество обороняющимся. Французы и англичане наконец смогли отбивать атаки немцев с большим уроном для германской армии. Воюющим сторонам становилось всё яснее, что в конечном итоге исход войны будут решать мощности военной промышленности, запасы стратегического сырья и продовольствия, людские ресурсы.

Обстановка диктовала Кайзеру и его штабу искать стратегическое решение на Востоке. Тем более что политическое и военное положение «медлительного блестящего секунданта» – Австро-Венгрии, в результате даже незавершённых побед русской армии в Карпатах, было критическим. Армия Дунайской монархии не смогла бы выдержать нового генерального сражения. Вильгельм и его окружение понимали, что надо было срочно спасать коалицию Центральных держав и принимать меры к тому, чтобы военными ударами и хитрой политикой разрушать коалицию Сердечного Согласия, выводя из строя Россию.

На второй день Рождества, отведав на завтрак истинно немецких добротных блюд – филе несолёной селёдки с зелёной фасолью и отварным картофелем, посыпанное немалым количеством свиных шкварок и петрушки, наваристого супа из бычьих хвостов и жареной свинины «по-рейнски» с картофельными клёцками, гороховым пюре и яблочным муссом, Кайзер совершал моцион по выверенному маршруту: из внутреннего сада-перголы замка Штольценфельз во внешний двор и обратно.

Он вышел на воздух из-под сводов замка, стилизованных Шинкелем[138] в духе средневекового романтизма, когда сизые тучи, пришедшие с Северного моря, уже пролились дождём и на небе появились голубые просветы. Изредка через эти просветы солнечные лучи достигали земли, и тогда Прусский Орёл над воротами внешнего двора начинал нестерпимо сиять золотым блеском. Суеверный Вильгельм принял это за добрый знак и пришёл в хорошее настроение. Он всегда помнил легенду о том, что в дни великих побед Наполеона над ним в небе реял орёл. Немецкие шутники говорили, что для этого на треуголку императора привязывали кусок мяса. Здесь же Прусский Орёл был хоть и не живой, но блестящий и сияющий символ былых прусских побед. Он обязательно должен был принести счастье и Вильгельму Второму.

Радостному блеску его глаз способствовало и то, что император вспомнил очень неглупую записку Циммермана, которую читал ещё месяц тому назад. Помощник статс-секретаря по иностранным делам на одиннадцати страницах совершенно секретного меморандума развивал мысли о целях и задачах императорского правительства в начавшейся войне.

«Разумеется, – размышлял Кайзер, мерно вышагивая по каменным плитам дорожек, – молодой и способный дипломат вложил в строки своего меморандума мои мысли, которые я сам поленился облечь в строгую форму документа… Именно моя идея всегда была – вбивать клин между нашими противниками и провоцировать их на переговоры о сепаратном мире… Циммерман правильно уловил, что идея сепаратного мира с какой-то державой Антанты не должна прямо исходить от нас, поскольку будет свидетельствовать о нашей слабости… Но с другой стороны, он написал в меморандуме, что отношения во враждебной коалиции пока совершенно безоблачны и до сих пор ни в одной из стран Согласия не замечено никаких позывов к сепаратному миру… Даже в России, где всегда сильна была «немецкая партия»… Чёрт побери!.. Пожалуй, пора уже принимать кардинальные меры, чтобы приблизить встречу с желанной Нике – богиней Победы… Использую-ка я некоторое затишье на Западном фронте по случаю праздника и созову совещание военных и политиков для разработки специального плана мероприятий по расколу Антанты и выводу России из войны… А почему именно России? – спросят господа оппоненты… Тогда я им отвечу: «Постоянная склока, которая идёт в высших слоях Российской империи – даже во время войны! – делает это государство особенно уязвимым для внутренних и внешних враждебных сил!.. А мой кузен – идеалист Ники – до сих пор не ввёл жёстких мер против тех, кто во время войны разлагает тыл… Поэтому мы должны многократно умножить внешние силы мощными ударами нашей армии по России и поддержать всеми доступными нам средствами внутреннюю оппозицию, которая вновь поднимает свой голос против правительства и царя… Как это было накануне войны, когда мой посол Пурталес предрекал революцию в Петербурге и кое-кому из «революционеров» даже помогал деньгами… К сожалению, нам тогда не удалось вывести Россию из большой политической игры в Европе и оставить Францию один на один с нами… Но теперь… Что вы предлагаете, господа?..»

…С востока вновь прорвался луч солнца, заставивший ярко заблестеть крылья Прусского Орла. Император остановился прямо под ним и знаком подозвал адъютанта, державшегося в почтительном отдалении от монарха. Стрелы усов Вильгельма, вчера ещё несколько поникшие, как и его настроение из-за русских успехов в Восточной Пруссии, теперь снова воинственно топорщились.

– Граф! – почти прорычал он. – Завтра в полдень соберите здесь, в замке Штольценфельз, – и он принялся перечислять, кого хотел бы увидеть и услышать, – шефа моего штаба фон Фалькенхайна, статс-секретаря по иностранным делам фон Ягова и его помощника Циммермана, начальника Отдела IIIB полковника Николаи, депутата Рейхстага Эрцбергера, создавшего Центральное бюро военной пропаганды за границей… Да, ещё пригласите кронпринца Вильгельма – пусть поучится государственным делам… Его армия всё равно сейчас отдыхает, а не сражается… И принца Прусского, моего брата, командующего морскими силами… Может быть, он скажет что-нибудь умное, что с ним иногда случается!.. – громко заржал над собственной остротой великий Кайзер. Адъютант, привычный к грубости его величества, деликатно хихикнул.