Амос с досадой воткнул лопату в сугроб и пошел к дому.

Стенька же до сумерек бродил по улицам и переулкам города. Безусловно, побывал он и в Кремле, где не только любовался храмами, но и потолкался на площади у каменной церкви Спаса на Торгу, где мелкие торговцы продавали мед, воск, овощи и бакалею. По рассказам своего отца, Андрея Гаврилыча, он запомнил, что церковь была посвящена Преображению Спаса. Храм был ружным — то есть не имел прихода. Наименование же «На Торгу» означало ее местоположение — на торговой площади города[54]. Эта церковь всегда привлекала и торговцев, и покупателей, в том числе и на знаменитых Ростовских ярмарках — ибо многие полагали своим долгом перед открытием торговли помолиться в храме.

Неподалеку от храма плотничья артель возводила временный легкий дощатый балаган, где чей-то купец будет торговать своими товарами. Работали споро, сноровисто, ибо ярмарка на носу.

Кстати, плотники стучали топорами по всему центру города, где и развернется основная ярмарочная торговля. Триста балаганов и тысяча частных лавок заполонят нутро земляной крепости. Остальная же торговля разместится на обширной площади, коя окружает крепость.

В Ростове есть что купить: сало топленое говяжье, мед, воск, сальные свечи, мыло льняное, масло коровье, рыба свежая, сахар, чай, солонина, краска кубовая, льняная пряжа, бумажная пряжа, деготь… На ярмарочных же «толкучках» — сдобы всякой всячины: калачи, сбитни, пряники, баранки, пироги…

А уж про ростовских огородников и говорить не приходится: славятся на всю Россию. Их приглашали везде, где нужно было развертывать огородничество.

Даже граф Аракчеев при устройстве военных поселений вознамерился организовать обучение 12 кантонистов выращиванию овощей. С такими же просьбами обращались к ростовским огородникам и другие губернии. Об их искусстве выращивания овощей заговорили даже за рубежом. Ростовские огородники содействовали развитию и распространению овощеводства, поселяясь в больших городах или их предместьях. Ежегодно с ростовской ярмарки увозили большое количество семян лука, чеснока, цикория, зеленого горошка, огурцов, свеклы, капусты, моркови…

Но больше всего Стеньке, в первый свой приезд, запомнились «столбы» — народные гуляния парней и девок, съехавшихся со всех окрестных селений, и в первую очередь молодожены. Отведав лакомств, молодые люди, взявшись за руки, парами степенно гуляли по центральным улицам города друг за другом, двумя встречными потоками — «столбились». Были среди них и те, кто уже были помолвлены.

Приближение ярмарки чувствовалось во всем: Ростов едва ли не удвоился. Всюду сновали заранее прибывшие на торги купцы, перекупщики, мелкие торговцы из близлежащих сел и деревенек… А уж нищих да убогих людей, жаждущих хоть чем-то поживиться на одной из крупнейших ярмарок России — не перечесть.

Ярмарка, как это было и раньше, должна начаться за две недели до Великого поста, и две недели она будет продолжаться, превращая Ростов в суматошный город — с непременной шумной купеческой гульбой (в трактирах и ресторациях гвалт несусветный), с лихими выездами на тройках, с цыганскими пениями и плясками, медведями, каруселями…

Чинный, степенный Ростов Великий, с его еще многими старозаветными устоями не узнать. В ярмарочные дни он как бы сбрасывает с себя патриархальную чешую, становясь бойким и расторопным, ибо становится центром российской торговли, принимая именитых купцов не только с Ирбита и Нижнего Новгорода (где также проходят знаменитые ежегодные ярмарки), но и богатых торговых людей с многих городов Руси-матушки. Всего свыше семи тысяч купцов! А с ними приказчики, торговые сидельцы, удалые ямщики. Честь-то какая! Вот уж воистину один из самых древнейших городов отечества в эти дни оправдывает свое название — Ростов Великий.

Ростовцы же рады-радешеньки: в городе гостиницы нет, поэтому громадный наплыв торговых людей осядет в их домах. На целых две недели, кои принесут хозяину избы такой бешеный доход, что ему и за год не заработать, а посему домовладельцы ждут не дождутся дорогих гостей.

У некоторых хозяев купцы уже заранее застолбили свое временное обиталище, особенно те, кто ездит на ярмарку каждый год. Таким был ирбитский купец, заводчик Пахомий Дурандин, кой девятый год приезжал на Ростовскую ярмарку и постоянно останавливался у Амоса Фомичева. Купец был настолько богат, что, отбывая домой, всегда давал Амосу солидный задаток, приговаривая:

— Нравен мне твой дом, Амос Никитич. И товар в подклете можно уложить, и сам дом просторен, есть, где с друзьями и арфистками отдохнуть. Никого не пускай!

— А если цену вдвое больше предложат, Пахомий Семеныч?

— А я дам втрое!

— А коль не прибудете? Все-таки Урал.

— Прибуду. Разве что недуг свалит, тогда заранее стафет[55] пошлю, но того быть не может.

Разные останавливались торговые люди в домах ростовцев, но никто из них внакладе не был…

Дважды побывал с отцом на ярмарке Стенька и каждый раз ему особенно запомнились перекупщики и Конская площадка. Перекупщики — своими назойливыми зазывными голосами, ибо за несколько дней, на специально выделенной площади, им надо было распродать десятки пудов свежей рыбы и мяса. Хватали за полы кафтанов, полушубков и армяков и настойчиво предлагали свой товар:

— Покупай, пока не поздно, самое лучшее мясо!

— Рыба-свежец! Сама в рот просится. За полцены!

Но «за полцены» — лишь для круглого словца. Ростовца не проведешь: у озера живет, озером кормится.

Тут как тут весовщики от городской казны. Принимаются взвешивать товар, потом выносят строгий вердикт:

— Тридцать пудов рыбы и двадцать пять пудов мяса. С рыбы за «местовое» — три рубля, семьдесят пять копеек за пять дней, с мяса — тридцать копеек в сутки.

Перекупщики норовили «умаслить» весовщиков, совали мзду, но за ходом «операции» зорко наблюдал один из городовых.

А Стеньке в тот час подумалось: «Чай, и городовые не святые. Каждый на своем деле прибыток имеет».

Наверное, так и было.

Отец обычно уходил в овощные ряды, но туда Стеньку и арканом не затащишь. Другое дело — Конская площадь!

Стенька шел к лошадям, а вокруг шумела ярмарка — крикливая, ухарская. Гремят баяны и гармошки, щелкают ружья в тире, зазывно кричат коробейники и торговые сидельцы из лавок, палаток и ларьков…

Шум, гам, веселье!

А вот показался на площади высоченный среброкудрый цыган с бурым лохматым медведем. Скаля крепкие сахарные зубы и размахивая широкополой войлочной шляпой, цыган задорно выкрикивал:

— Не жалей медяки, православные! Потеху покажу

Православные (особенно много ребятни) тесно огрудили косолапого. Медведь огромен, у него подпилены зубы, сквозь ноздри продето железное кольцо с цепью.

— А ну, Михайла Иваныч, поклонись честному люду да покажи, каким Господь Бог тебя умишком наградил, — вновь громко выкрикнул цыган и потрепал косолапого за мохнатую шею.

Медведь поднялся на задние лапы, замотал мордой.

— А теперь покажи, Михайла Иваныч, как ростовские девицы-молодицы белятся, румянятся, в зеркальца смотрятся, прихорашиваются.

Медведь неуклюже сел на землю, одной лапой потер себе морду, а другой — перед ней завертел. В толпе засмеялись.

— Добро, Михайла Иваныч, — цыган сунул медведю кусок сахара и подмигнул толпе. — Теперь покажи нам, друже, как купцам-толстосумам по ночам не спится, как они за мошну свою трясутся.

Медведь заходил по кругу, завертел мордой в разные стороны, словно чего-то опасался. Позвякивали кольцо и цепь-змейка. Зверь повалился на землю, прижался ухом к выбитой земле и задрыгал задними лапами.

— Ловко! — крикнул Стенька. — Не спится по ночам сквалыгам!

— Ловко! — поддержала детину толпа. — Ай да цыган!

В шляпу цыгана посыпались медяки.

Потеха кончилась. Толпа повалила к торговым рядам, а Стенька направился к барышникам, разместившимся на Конской площади с коновязью, коя была устроена в два ряда. Он уже знал, за каждую продаваемую лошадь, привязанную во втором ряду, брали по три копейки в сутки, а за лошадь, привязанную в первом ряду (они были наиболее дорогие), в два раза больше