Где-то внутри кабины солдат поворачивает цепную пушку, установленную на носу вертолёта, и начинает прокашивать в толпе брызгающие полосы. Спасать людей в грузовиках уже поздно, но здесь собрались все жители аэропорта, и он пользуется возможностью уничтожить гнездо. Ещё одной угрозой меньше.

Мёртвые неплохо стараются. Они забираются на крышу ближайшего автомобиля и тянутся к шасси. Некоторые даже пытаются прыгать, но пилот держит вертолёт вне досягаемости, хотя намного ниже, чем ему нужно на самом деле.

Наверное, он получает удовольствие, наблюдая за этими отчаянными попытками, в то время, как их сбивает стрелок. Я вижу его лицо за лобовым стеклом. Он садистки улыбается, как ребёнок, поджигающий муравейник.

К громким выстрелам цепной пушки добавляются тяжёлый звук автомата. В окне второго этажа я вижу, что это Джули стреляет из АК-47. Наверное, она знает, что против бронированного вертолёта это бесполезно, но мы всегда совершаем подобные отчаянные поступки, когда не остаётся никаких других вариантов. Её пули сбивают с вертолёта краску и оставляют пятна на лобовом стекле, так что Джули всего лишь уменьшила его стоимость в случае перепродажи, не более. Стрелок не обращает на неё внимания, пока ей не удаётся пробить лопасть винта. Пушка поднимается, и, когда пули ударяют в пол вокруг неё, наполняя воздух битым стеклом и кусками обшивки, Джули бежит в укрытие. Довольный собой, стрелок возвращается к Мёртвым.

Я тащу детей к терминалу, полный решимости спасти хотя бы этих двоих, но когда протягиваю руку, чтобы открыть дверь, я слышу крик. Грубый, жалобный, похожий на вой собаки, нечленораздельный, но трепещущий от эмоций. Я смотрю вверх.

Моя жена стоит на балконе диспетчерской вышки, прямо над вертолётом, опираясь на перила. Она смотрит на меня, и я понимаю, что звуком, который я слышал, был её зов. Звук, которым один человек пытается докричаться до другого, не используя слова и имена. Но теперь ей не нужны слова. Она кричит снова с такой тоской, что мне всё становится понятно.

Прощай.

Она прыгает. Летит лицом вниз, широко раскинув руки, волосы развеваются в ясном летнем небе. Она падает на размытый диск вращающихся винтов и испаряется. Тёплая жидкость брызжет мне в лицо. Я слышу, как об асфальт смачно шлёпаются тяжёлые куски, но этот звук милосердно заглушает визг разбивающегося вертолёта. Помятый ротор скрежещет, затем что-то щелкает. Вертолёт кувыркается и, вращаясь, летит в бетонное основание здания. Он не взрывается, но с глухим хрустом бьётся о стену и искорёженной кучей падает на землю.

Наступает тишина. Оставшиеся Мёртвые успокаиваются и привычно опускают плечи. Их ярость проходит, а моя нарастает, разрывая меня по швам. Я смотрю на кровавую бойню, взгляд скачет от трупа к трупу — они смотрят в ужасный небесный рот, мозги стекают по затылкам. Они боролись, двигались вперёд, но маленькие кусочки свинца стёрли их за несколько минут, разбросали по земле и по моей одежде останки женщины, которая никогда не говорила мне, как её зовут.

Женщины, которую я встретил во сне, на которой женился, не перекинувшись ни единым словом. Мы стали парой по правилам, которые ни один из нас не понимал. Она не должна ничего для меня значить. Я не знал о ней ничего: ни кто она, ни кем бы хотела стать, если бы появилась возможность. Наверное, это всё. Она пыталась превратиться во что-то прекрасное, а эти жестокие глупые дети вылезли из своих куколок просто потому, что могли.

Я бегу к вертолёту. Открываю дверь кабины и хватаю пилота за грудки, вытаскивая из ремней безопасности.

— За что? — рычу я в сантиметре от его лица.

На секунду его взгляд сосредотачивается на мне. Краем глаза я вижу кусок стали, который торчит из его бока, и мёртвого второго пилота на соседнем сиденье, но я фокусируюсь на лице первого. Сейчас оно ничего не выражает, но я вижу отголосок слабой ухмылки, с которой он смаковал убийство слабых.

— Зачем вы это делаете? — моя голова превращается в жаркую тёмную котельную. — Почему никак не остановитесь?

Он открывает рот. Раздается прерывистый хрип. Кажется, его глаза смотрят сквозь меня.

— Почему?! — кричу я и трясу его. — Какая у вас цель? Кто вами руководит? Я чувствую, что внутри меня гул ярости смешивается с шумом из подвала.

Дверь грохочет.

— Где Атвист? — я кричу в его лицо, вытаскиваю кусок стали и втыкаю ему в грудь. Дверь внутри меня сражается со своими замками, и через щель между створками я вижу огонь, обгоревшую плоть и извивающихся червей.

Я сую руку в зияющую рану и ковыряюсь, пока не нахожу лёгкие.

— Скажи мне!

Я сжимаю их, направляя воздух в его горло.

— Скажи!

Я слышу шаги за спиной, и пылающая красная тьма перед глазами рассеивается. Я осознаю, что кричу на мертвеца, мой кулак где-то у него в груди, а друзья смотрят на меня и испуганно молчат.

Я втыкаю кусок стали в череп пилота, медленно встаю и отворачиваюсь, вытирая руку об штаны. Джули, М и Нора таращатся на меня. Эйбрам с дочерью ждёт у двери в терминал, больше поражённый, чем обеспокоенный. Мне очень хочется извиниться, найти хоть какое-то оправдание тому, что они только что видели, но мне слишком противно. Не столько от себя, сколько от всего остального. Моё отвращение к миру так глубоко, что отвращение к себе тонет в нём, даже не вызывая ряби.

— Надо уходить, — говорю я, глядя в пол.

Долгое молчание нарушается только тихими стонами Мёртвых. Они бродят вокруг нас как лунатики, разглядывают асфальт и ковёр из трупов, и, похоже, не знают о нашем присутствии. Словно они залезли в такую глубокую яму, где до них не дотягивается даже запах жизни.

— Куда? — тихо спрашивает Джули.

— В мир. Здесь ничего не осталось.

— А что там?

— Мы не знаем. Поэтому и надо идти.

Я не смотрю им в глаза. Прохожу мимо и встаю напротив Эйбрама.

— Аксиома владеет территориями на побережьях. А что между ними?

Он осматривает меня с головы до ног, раздумывая, насколько серьёзно стоит ко мне отнестись.

— Почти ничего, — отвечает он. — Брошенные города. Опустевшие территории. Возможно, несколько убежищ.

— Возможно?

— Последние отчёты приходили несколько лет назад. Сейчас Аксиома держится у берегов, но все знают…

— Да никто ничего не знает, — огрызаюсь я. — Мир вырос. Город стал страной, страна — планетой. Там обязательно что-то будет.

Все смотрят на меня, ошеломлённые моей внезапной многословностью, но я так сосредоточен, что забываю стесняться.

— Что, например? — спрашивает Нора.

— Люди, — наконец, я разрешаю себе посмотреть ей в глаза, потом в глаза Джули и Эйбрама. — Помощь. Может, даже ответы.

Джули кивает.

— Аксиома завладела нашим домом и всем, что вокруг. Они планируют идти дальше, и мы не сможем остановить их самостоятельно.

— Я не планировал их останавливать, — говорит Эйбрам.

— Точно, твой домик, — она встречает его взгляд с пугающей зрелой сталью в глазах, которая скрывается под юным легкомыслием. Я всегда немного волнуюсь, когда это вижу. — Может, ты и прав. Может, если прятаться достаточно долго, Аксиома сгорит сама по себе. Но я думаю, что сначала они сожгут остальную часть континента. Что ты хочешь подарить Спраут на восемнадцатилетие, когда вы выйдете из бункера? Выжженную землю, которой управляют сумасшедшие?

— Я не вижу других вариантов, — выдыхает он.

— А ты их ищешь? Там могут оказаться армии повстанцев, процветающие города, люди, распространяющие лекарство… Мы понятия не имеем, что там есть.

Эйбрам смотрит на неё так пристально, что не замечает, как Спраут отделяется от группы.

— Папочка, — говорит она, забираясь на колесо 747-го. — Пошли уже куда-нибудь.

— Мура, слезай! — он подбегает и стаскивает её вниз. Мои ребятишки смотрят на маленькую девочку, осознавая, что она на них очень похожа, но они еще шокированы гибелью матери, которая на их глазах превратилась в брызги. Меня мучают угрызения совести, когда я замечаю, что капли на их лицах красного оттенка. Тёмные, почти пурпурные, но не чёрные. Она была так близко.