— Мама говорила, они строят совсем другие города.

Я не могу связать эмоции в её голосе, противоречивые аккорды гнева, печали и любви.

— Они основывались на других ценностях. На других показателях успеха. Они должны были стать посланием миру.

Фреска доходит до самого верха стены, где когда-то солнечная панель питала одинокую жёлтую лампочку, которая сейчас не горит.

— Интересно, как долго это продолжалось? — она поднимает голову, чтобы посмотреть на лампочку. — Интересно, что его убило?

Она обходит двор по периметру, пробегая пальцами по кирпичу стен, и я делаю несколько шагов вслед за ней.

— Мы могли бы приехать сюда. Мы были так близко. Судя по знаку, в пятнадцати километрах… — у неё твердый, но тихий голос, будто она кричит издалека. — Папа бы не уехал. Мама кричала на него, но… — она медленно кружится, разглядывая фреску — инертный остаток былого движения. — Неужели это то, что нужно было, чтобы её удержать? — её подбородок дрожит. — Она оставила нас ради этого?

— Джули, — мягко говорю я, привлекая её внимание. — Зачем мы здесь?

Она смотрит на меня. Открывает рот, будто, наконец, собирается мне ответить, но замирает. Наклоняет голову и прислушивается. Я тоже это слышу.

Двигатели. Шорох шин по песчаному покрытию. В этом призрачном городе есть кто-то живой.

Мы выходим со двора как раз тогда, когда автомобили скрываются за углом: два белых фургона без окон и опознавательных знаков, за исключением геометрической мандалы, нарисованной на боках.

В голове раздаётся щелчок, будто звук незаряженного пистолета. Они ехали за нами сто шестьдесят километров от самой границы? Или они уже были здесь?

Я смотрю на Джули. Её лицо ничего не выражает. Глаза округлились, и она дрожит.

И бежит за фургонами. Я кричу:

— Подожди! — но знаю, что она не послушается, и уже бегу следом.

Фургоны притормаживают в середине следующего квартала, из боковой улицы выезжают ещё два, чтобы к ним присоединиться. У этих есть окна, и перед тем, как они уезжают друг за другом, я мельком успеваю увидеть, что они везут. Людей.

Около дюжины в каждой машине, сидящие тесным рядком, как пассажиры- попутчики.

Это не поисковый отряд. Во всяком случае, они ищут не нас. Мы наткнулись на другую группу.

Джули бежит следом за облаком пыли, оставленным фургонами. Оно вьётся между мусором, как протоптанная животными лесная тропинка, и ведёт вглубь города. Я не оставляю попыток поймать её взгляд, надеясь расшифровать её намерения, но она смотрит прямо вперёд, абсолютно неприступная. Когда пыль становится слишком прозрачной, чтобы идти по её следу, мы выходим из переулка позади большого здания, а фургоны оказываются прямо перед нами.

Поначалу я переживаю, что Джули бросится к ним, как во сне, но она в ясном уме и ныряет за мусорный бак. Задыхаясь от запаха его содержимого, я прислушиваюсь к лающим командам и шарканью ног. Фургоны стоят задом к зданию, заслоняя мне обзор на происходящее, но и так понятно, что они выгружают пассажиров. Минутой позже дверь с грохотом захлопывается, фургоны отъезжают и мы остаёмся одни на пустой парковке.

— Джули, — шепчу я. — Надо возвращаться. Позвать остальных. Джули мотает головой.

— Мы не знаем, что там внутри. Нельзя просто…

Она вскакивает на ноги и идёт к зданию. Я иду за ней, стиснув зубы и пытаюсь настроиться на Эйбрама Кельвина, Эвана Кёнерли и их паранойю, осматриваю окна в поисках снайперов и максимально оцениваю ситуацию. Но всё спокойно.

Джули останавливается напротив входа. Это лестница. Крутой узкий колодец, ведущий во тьму.

Она спускается.

— Джули, стой!

В темноте растворяются её ноги, затем талия и плечи.

— Джули!

На какое-то мгновение остаётся только голова — масса золотых волос, плывущих по чёрному пруду. Затем чернота поглощает и её.

Я ПОКАЧИВАЮСЬ у края лестницы, застыв в иррациональной панике. Я не вижу дна. Это просто лестничный пролёт, обычное подвальное помещение в унылом муниципальном здании, но он растягивается, уходит в глубину, становится круче — и вот это уже не лестница, а бездонный колодец, чьи скользкие каменные стены исчерчены мерзкими кровавыми надписями и следами когтей, холодный, сырой и…

Я не хочу туда спускаться. Но там Джули. Неважно, чего я боюсь, она осталась с этим один на один.

Я ныряю на глубину.

Когда я достигаю дна и встаю на твёрдый пол, у меня подкашиваются ноги, поскольку я ждал ещё одну лестницу. Изучение искусства ходьбы шаг за шагом — как воспоминания из детства. Вот только это не детские воспоминания. Длинные ноги в чёрных брюках, спотыкаясь, бредут по лесу, прочь от мёртвой женщины…

— Джули! — шепчу я.

— Что? — её мягкий безэмоциональный голос раздаётся эхом в узком туннеле, как бормотание лунатика.

Когда мои глаза привыкают к темноте, я замечаю впереди бледный свет. Подбегаю к ней. Она безвольно держит фонарик, освещая разве что свои ноги.

Я решаю пойти другим путём.

— Где ты взяла фонарик?

— У Эйбрама.

Она продолжает шагать очень быстро, почти бежит, её взгляд не отрывается от пола, освещаемого овалом света.

— Ты украла фонарик?

— Иногда я ворую. Я раздумываю.

— Зачем?

— Потому что мир ворует у меня. Он украл у меня всё, — она дважды моргает, и я замечаю, что у неё мокрые глаза, хотя взгляд совсем пустой. — Здорово оказаться на другой стороне.

Она останавливается. Проход заканчивается каким-то подвальным складом.

Груды коробок, одряхлевшие и превратившиеся в папирус, старинные бежевые мониторы — типичный офисный набор за одним исключением: стальной столик на колёсах, на котором лежат скальпели, крючки, ножницы и пилы — липкие от тёмной жидкости. На полу тонкий слой пыли, вверх по лестнице ведёт цепочка следов.

Джули достаёт из клетчатой «кобуры» дробовик. Наверху лестницы находится дверь, и я уже готов ещё раз попросить Джули быть осторожной, но она даже не останавливается. Она пинает засов, и дверь распахивается. Джули встаёт в боевую позицию с оружием наготове.

Я неуклюже следую за ней, безоружный, ничего не умеющий, ни к чему не готовый. Но никакой школьный курс единоборств не смог бы подготовить меня к этому.

Видимо, мы находимся в университетской библиотеке. Высокие потолки, окна с витражами, столы и полки из тёмного дуба. Когда-то это место было величественным, предназначенным для глубоких стремлений, но его величие было разрушено — не временем и разложением, а утилитаризмом. Люминесцентные лампы на алюминиевых профилях свисают с потолка, избавляя от бронзовых ламп на стенах. Дорогие деревянные столы дополняют ряды складных металлических, и их белые столешницы смеются над окружающей античностью. Ну, и, конечно же, окна, защищенные пластиковыми листами.

Но, возможно, я ухожу от главного. Возможно, избегаю самых характерных особенностей комнаты, поскольку устал обрабатывать эти изображения. Возможно, мне нужна отсрочка от душераздирающего безумия этого мира, поэтому я сосредоточился на декорациях.

Потому что библиотека полна зомби. Их не меньше двух сотен. Голые, с резиновыми ошейниками на шее. От стен и полок — от всего, что способно выдержать извивающихся и корчащихся зомби, — тянутся стальные тросы. Хотя некоторые из мёртвых до жути спокойны. Столы завалены несовместимыми вещами: сверкающие стальные медицинские (или пыточные?) инструменты соседствуют с переносными магнитофонами, наборами для макияжа, телевизорами, игрушками и баночками с человеческими пальцами.

Свисающие флуоресцентные лампы выключены; свет проникает только через витражи — гнетущее голубоватое свечение, наполняющее огромную камеру тенями. Джули обходит периметр, и я следую за ней. Мёртвые повсюду. Не только в читальном зале, но и поодиночке спрятанные в проходах, словно про запас. По моим оценкам их уже около трехсот. Различных возраста, рас и пола, но с одной общей чертой: они не высохшие. Большая часть совершенно невредима, а их состояние выдают лишь свинцовые глаза и жалобные стоны. У некоторых есть повреждения: пулевые ранения, укусы, одна-две отсутствующие конечности, но их тела остаются бледными и гладкими, будто они умерли только вчера.