— Итак, вот оно, — говорит она.

Я вылетел прямо через окно. А она нет. Неважно. Я чувствую, как черви пробираются вверх по моим ногам в пах. Короткая агония и онемение.

Я сажусь рядом с ней.

— Заражён? — спрашивает она. Киваю.

— Кажется, я тоже заражусь.

Почему я прячусь? Почему это всегда драка или полёт? Почему я выбрал этот адский мир зверей, когда имел честь быть человеком?

— Хватит пуль для нас? — спрашивает она. Киваю.

Звёзды прекрасны, но я не отрываю взгляда от грязи.

— Роза.

Даже в своем угасающем состоянии она изображает удивление, услышав звук своего имени.

— Что?

— Прости, Роза.

Она смотрит на меня искоса со смесью недоверия и непонимания.

— Ты извиняешься? — она кашляет кровью. Кровь подходит к её платью. — За что?

Черви проникают в мой живот, и нервы темнеют. Тошнота, наконец, исчезает вместе со всем остальным. Я исчезаю.

— За твою жизнь. За мою. За всё, — я разрешаю течь слезам. Мне нужно, чтобы они вытекли прежде, чем тоже исчезнут. — Я не могу придумать ничего, о чём бы не сожалел.

Роза смотрит на меня, смотрит, как мои глаза наполняются слезами. Затем плюёт кровью мне в лицо.

— Да пошёл ты, Атвист. Вали со своей предсмертной исповедью. Думаешь, всю жизнь можешь быть монстром, брать всё, что захочешь, а потом стереть свой долг на выходе? Пошёл ты.

Черви заползают мне в грудь, но, кажется, избегают сердца, придерживают его, чтобы я мог всё прочувствовать. Я смотрю на пистолет в своей руке.

— Что, если я не уйду? Что, если я останусь подольше и смогу оплатить его? Она смеётся сквозь рваный кашель.

— Оплатить? Если ты останешься, то увеличишь его вдвое.

— А что, если как-нибудь…

— Никак. Чума превращает хороших людей в монстров. Представляю, что она сделает с тобой.

Кажется, теперь черви где-то в моём горле. В лёгких. Желание дышать исчезает.

— Послушай меня, — говорит Роза. Её ледяные голубые глаза фиксируются на моих, вырывая меня из отчаянных фантазий. — Ты выстрелишь в меня, а потом в себя. Сейчас же.

Пистолет дрожит в моей руке.

Роза смотрит на меня не просто с отвращением — с разочарованием. С ненавистью к моим неуместным надеждам.

— Ты всегда был так уверен, что тебя никто не полюбит, — она берёт мою руку и приставляет пистолет к своему лбу. — Что ж, наконец, ты хоть в чём-то прав, — она нажимает мой палец на спусковом крючке.

Теперь я готов. О, Господи, я готов. Я поднимаю окровавленный пистолет, подчиняясь её последнему желанию, но, следуя примитивным инстинктам выживания, черви проникают в мою руку, и она коченеет. Пистолет падает мне на бедро.

Я почти исчез. Я — это сердце и голова, плавающие в пространстве, окружённом холодными звёздами. И когда моё сердце делает свой окончательный безумный удар и исчезает, я слышу свои мысли, будто громкий голос отделяется от разлагающегося разума, чтобы дать последнюю команду:

«Ты вернёшься. Ты найдешь способ. Ты вернёшь всё, что украл, и даже больше».

* * *

Я в глубокой чёрной пустоте, неподвижен, как и косяки мусора вокруг меня. Мои ноги дергаются. Ступни отталкиваются. Я поднимаюсь к свету над головой и выбрасываю руку. Я выталкиваюсь на поверхность и хватаю воздух. Кричу. Но мои конечности бесполезны. Я снова тону, как тонут трупы, руки плавают где-то надо мной.

Кто-то хватает их. Кто-то вытаскивает меня из воды на что-то плавучее, а затем я опускаюсь на колени на твёрдый асфальт, кашляю, фыркаю и дышу. Наконец, когда мне начинает хватать воздуха, я падаю и перекатываюсь на спину. Небо тёмное. Её мокрые волосы танцуют на ветру. В глазах слезы, а из носа течёт кровь, но она улыбается.

— Р, — говорит Джули. — Мы не умерли.

БРУКЛИНСКИЙ МОСТ качается, как гамак, пока мы бежим через него, цепляясь за перила, чтобы нас не сдуло. Я чувствую себя невесомым и растерянным. Вижу сквозь дождь знакомые лица, но я потерял весь контекст. Я — человек, который бежит сквозь шторм за женщиной, которая меня спасла, и пока этого достаточно.

Как только мы пересекаем мост, старые коричневые камни Бруклина закрывают нас от ветра, и я чувствую, как вес возвращается ко мне. С этим приходит и некоторое понимание, я осознаю, что нашей группе не хватает части.

— Где Томсен? — перекрикиваю я вой ветра.

Джули тяжело дышит и не может выговорить слова. Только качает головой. Она куда-то нас ведёт. Все идут следом за ней, бросая взгляды на улицы, туннели и парковки её старого квартала, затем мы выходим на плоское пространство набережной Бруклин Хайтс. За перилами должен быть привлекательный для туристов вид на горизонт Нью-Йорка, но там ничего нет. Дождь стёр город из реальности, оставив только серую пустоту.

М пинает дверь в магазин сувениров и мы вваливаемся внутрь. Он закрывает дверь, подпирает её стендом с открытками и внезапно наступает тишина. Ветер воет, дождь стекает по окнам, но по сравнению с хаосом снаружи, это монастырь. Я слышу своё дыхание. Оно стабильное и ритмичное, даже если я о нём не думаю. Чудеса. Я слышу и дыхание остальных тоже. У всех оно разное, с различной скоростью и громкостью, но у Джули громче всех. Сухая хрипота так ужасно похожа на звуки, издаваемые трупом. Её сумка исчезла, её куртка, её ингалятор…

Я беру её за руку и усаживаю на скамейку. Поглаживаю по спине, пока она изо всех сил пытается ухватить воздух.

— Мы в порядке, — говорю я ей. — Мы это сделали. Можешь расслабиться. Она хватается за горло, вытаращив глаза.

— Просто думай о воздухе. Как будет хорошо, когда он попадёт в лёгкие. Мягкий и прохладный, — я делаю медленный вдох и выдыхаю: чистое, идеальное дыхание, будто ленивый бриз. — Думай о дыхании. Об этом удовольствии. Об этой привилегии. Ты глотаешь небо.

Она закрывает глаза, сжимает губы и хрипота становится мягче. Нора утвердительно кивает мне. Она немного впечатлена. Наконец, Джули делает судорожный выдох и встряхивает головой.

— Зомби рассказывает мне, как дышать, — бормочет она. — Что дальше? Она опускает голову мне на плечо.

* * *

Через час шторм проходит. Дождь прекращается, ветер стихает. Мы выходим из магазина и идём к краю набережной. Стоим у перил — все скамейки заняты высохшими скелетами в одеждах, которые им больше не по размеру. Некоторые сидят одни, некоторые с партнёром, у всех в руках оружие, дыры в головах. Хорошее место, чтобы сказать «прощай».

Отсюда разрушения кажутся минимальными, но я по-прежнему вижу изменения. Новая тишина. Мерцание воды там, где должны быть толпы людей. Манхэттен превратился в Венецию. Влюблённые будут обниматься в гондолах, пока таксисты сплавляют их по Бродвею. Если кто-нибудь из них снова поселится здесь.

— Они были в автобусе, — говорит Джули, глядя на город. — Спраут, Джоанна и Алекс. Дети были в автобусе, — я следую за её взглядом. Она смотрит в сторону госпиталя. В сторону горы водянистого щебня на месте, где он когда-то был.

— Уверена, Одри тоже у них, — мягко говорит Нора. — Она Преимущественно Мёртвая. Ценный образец.

Джули наблюдает за размывающейся горой. Течение постепенно уносит её.

— Она у них, — говорит Томсен.

— Боже, — вздыхает Джули, хватаясь за грудь. — Откуда, чёрт возьми, ты…

Неважно, откуда появилась Томсен. Она стоит у перил в нескольких сантиметрах от нас, прижимая лицо к биноклю. — Я видела её раньше, за больницей, позади госпиталя. Они загружали Мёртвых в машины. Ценные образцы.

В одной руке она держит бинокль, в другой — портативный радиоприёмник. Либо она нашла его там, откуда пришла, либо достала из своих многочисленных карманов, а охрана не потрудилась его конфисковать. Какая угроза исходит от радио, если ты управляешь единственным каналом?

Она включает его, и федеральная частота разгоняет тишину.