Джули пристёгивает кольцо палки к ошейнику матери. Внезапно мне становятся понятны её намерения.

— Джули, — говорю я, пока она ведёт мать за ошейник, держа на безопасном расстоянии, как бешеную собаку.

— Что, — она выходит из прохода и идёт вглубь университета к выходу.

Я иду за ней, стараясь не встречаться глазами с несчастными заключёнными, корчащимися вокруг. Может, нам стоит освободить их тоже? Но что потом? Я слышу пронзительный крик из раций погибших охранников. Что бы здесь ни произошло, оно будет продолжаться, пока кто-нибудь не заставит этот голос замолчать. Сегодня мы не сможем спасти всех.

Я вижу, как халат Одри развевается над дырой в её боку. Сегодня мы не сможем спасти никого.

— Что? — снова спрашивает Джули, оглядываясь на меня. — Говори.

Слова застряли в горле. Нет, её мать никогда не сможет к ней вернуться. Да, брать её с собой — безумие. Но да, конечно, мы всё равно возьмём. Если я думаю иначе, то я — чудовище.

— Ничего, — отвечаю я. — Идём.

МЫ МЧИМСЯ ВНИЗ по ступенькам колледжа Уэйн Каунти, как дети в последний день семестра — холодный отголосок беззаботных летних традиций. Я слышу голоса давно умерших студентов и могу почувствовать, как они протискиваются мимо меня. Я слышу визги юных красоток — наполовину сформировавшихся куколок в коконах утверждений. Они кажутся абсолютно не такими, как девушка рядом со мной, несмотря на то, что она того же возраста. Я слышу басы, звучащие из навороченных автомобилей, — обезьяноподобные парни ассоциируют громкость с мужественностью. Толчки, смех, хвастовство, насмешки — все проверяют друг дружку, царапаются и клюются, сражаясь за своё положение. Я вижу и чувствую это сквозь дымку времён, сквозь неясные очертания наложенных друг на друга моментов, намешанных городом вокруг меня. Через улицу от колледжа — буквально в соседних дверях — находится Детройтский Институт Погребения. В квартале отсюда стоит полуразрушенное здание, вывеска на котором гласит: «ПОХОРОННЫЙ ДОМ ПЕРРИ». Я моргаю и тру глаза, но это действительно так.

«Я не сплю?» — спрашивала меня Джули, и тогда я отвечал ей весело и уверенно. Теперь уверенность исчезла.

Меня немного успокаивает дорожка из пластиковых солдатиков. Я представляю, что я солдат, в нашей стране есть лидер, и у меня есть чёткие приказы и веские причины им следовать. Наверное, кварталов десять я наслаждаюсь этой уверенностью, затем солнце садится, и моя армия растворяется в темноте.

— Дерьмо, — выдыхаю я.

Ворованный фонарик светит узким лучом, и вскоре мы теряем след. Одри спокойно идёт следом за дочерью, но Джули держит палку двумя руками, чтобы контролировать внезапные выпады то в свою сторону, то в обратную. Если мы будем продолжать так идти, то она выскользнет, — это всего лишь вопрос времени.

Джули вытаскивает из-за пояса пистолет и стреляет в воздух с характерным ритмом: Паф. Паф-паф. Затем смотрит на небо и прислушивается.

Несколько секунд спустя откуда-то из-за реки раздаётся: Паф. Паф-паф.

На лице Джули проскальзывает облегчение, и я понимаю, что мрачный приступ фуги не совсем похоронил её личность. Она испугалась так же, как и я, когда представила себе весь ужас ночи на призрачном кладбище города.

Ориентируясь на реку, мы возвращаемся на главную улицу и находим свой мотоцикл там же, где его оставили. На сиденье под куском бетона лежит записка:

Мы смотрим на Одри, потом на мотоцикл, потом друг на друга.

— Ты поведёшь, — говорит Джули. — Я сяду сзади, а её посажу между нами. Сбитая с толку Одри скалит зубы, еле сдерживая ярость.

Мне не нужны слова, чтобы указать на ошибку в плане. Я показываю на рот Одри и на свою шею.

Джули ненадолго задумывается, потом протягивает мне палку и зарывается в груду автомобильных обломков. Она появляется, держа в руках изрешеченный пулями мотоциклетный шлем, вытряхивает оттуда старый череп и водружает потрёпанный белый шар на голову матери.

— Мама, не кусаться.

Свирепые тёмно-серые глаза Одри таращатся из окошка шлема. Джули захлопывает визор.

Наша троица на мотоцикле выглядит как нелепый бутерброд: Джули едва держится на задней кромке, а я, сгорбившись, сижу на бензобаке, прижимаясь к нему на каждом дорожном ухабе. Я слышу, как Одри шипит внутри шлема. Изредка она ударяется о мой затылок, но Джули держит меня руками за талию, прижимая руки Одри к её бокам, как смирительная рубашка. Я еду со своим неудобным грузом так быстро, как могу, ориентируясь по звёздам и памяти, и к тому времени, как гаснет последний проблеск солнца, мы уже оказываемся на месте.

Нора ходит по дороге взад-вперёд, наблюдая за горизонтом. Когда мы подъезжаем к самолёту, она бежит к нам, и, кажется, она так сосредоточена на Джули, что не замечает нашу гостью.

— Лучше скажите, что с вами случилось что-то ужасное, — говорит она, встряхивая копной локонов, — потому что если вы удрали, чтобы просто потрахаться, клянусь богом… Ого, — она вытягивается по струнке. — Это кто?

Мы слазим с мотоцикла. Джули цепляет палку к ошейнику Одри.

— Джули. Кто, чёрт подери…

— Нора, — происходящее так нереально, что Джули не в силах сдержать нервный смех. — Это… это… это моя мама.

Она снимает шлем. Одри скалится, показывая Норе обломанные жёлтые зубы.

Нора отскакивает назад. Не сомневаюсь, она узнала это лицо, если не по старому фото, то по жуткому сходству с лицом Джули — его юность странным образом сохранилась, даже когда в эти черты просочилась гниль. Красота сорокалетней женщины, замаринованная чумой.

— Мама, — говорит Джули. — Это Нора. Она — самый лучший человек, которого я когда-либо встречала. Пожалуйста, относись к ней хорошо.

— Привет, — едва слышно шепчет Нора, застыв от шока.

По лестнице с рюкзаком спускается Эйбрам. Он смотрит на нас.

— Как? — пищит Нора.

— Мы нашли… объекты, — отвечает Джули и начинает подталкивать Одри к самолёту. — Сотни закованных в цепи зомби. Выглядит как какой-то эксперимент. Будто большая версия того, что мы видели в домике Эйбрама, — она смотрит на него.

— Знаешь что-нибудь об этом?

Эйбрам не отвечает.

— Какие зомби? — любопытство Норы берет верх над шоком. — Оживающие?

— У нас не было времени проверить остальных. Но мама… ну…

Одри начинает извиваться, хвататься за ошейник и издавать захлёбывающиеся звуки.

— Преимущественно мёртвая, — говорит Нора. — Или Совсем…

Джули ничего не говорит. Мы проходим мимо Эйбрама. Он стоит там, где стоял, всё ещё держа язык за зубами. Но когда мы подходим к грузовой рампе, он, наконец, произносит:

— Просто чтобы убедиться, что я правильно вас понял… — у него ровный голос. — …вы хотите взять на борт самолёта взрослого зомби. В придачу к двум несовершеннолетним, которых мы уже везём. Итого у нас три плотоядных трупа, которые делят с нами самолёт. Я всё правильно сказал?

Джули смотрит на него.

— Это моя мама.

Эйбрам делает длинный усталый выдох.

— С меня хватит.

Он берёт Спраут за руку, набрасывает через плечо рюкзак и направляется к нашему мотоциклу.

— Эй, — говорит Джули. — Она крепко связана, она никому не навредит. Эйбрам продолжает шагать.

— Эй! — она суёт мне палку Одри и идёт за ним. — Ты куда?

Нора смотрит на меня и закатывает глаза: «Опять двадцать пять», но нет, это не тот же спор между теми же людьми. После того, что только что испытала Джули, нельзя предугадать, что здесь произойдёт. Только отчаянный непредсказуемый момент, вращение, скольжение, падение.

— Эйбрам!

Он останавливается и оборачивается. Он не выглядит разозлённым, просто уставшим и измученным, как учитель средней школы, которому надоели драмы, провоцируемые гормонами: каждый день новая беременность, новое самоубийство, новая перестрелка.