Эйбрам кричит что-то бессвязное, и я слышу в передней части самолёта быстрые шаги. Джули поднимает пистолет, но Эйбрам не обращает на неё внимания и начинает собирать детали с пола. Одри бросается к нему, но Джули дёргает её за ошейник.

— Прицепи её куда-нибудь, — сдерживая злость говорит Эйбрам. — Или я вырву ей мозги голыми руками.

— Что она сделала? — спрашивает Джули, вытаращив глаза.

— Разобрала кабину. Сорвала рычаги со стержней, — он собирает в рубашку столько деталей, сколько может поместиться, и возвращается назад.

— Мама, — жалобно говорит Джули, крепко сжимая поводок из кабеля. — Ну зачем ты это сделала?

Невозможно прочесть эмоции на лице Одри, если они там вообще есть. Они похожи на гнев и неповиновение, а при небольшом изменении угла обзора превращаются в печаль. А может, никаких эмоций нет. Просто случайные движения лица, в которых нет ничего.

Джули протягивает кабель через крючок на полу, за который крепилось кресло, и закрепляет так, чтобы Одри едва могла подняться. Одри бесстрастно смотрит, как дочь привязывает её, но, кажется, Джули мучается.

— Прости, мама, — бормочет она, словно мать обвиняет её в чём-то. — Прости.

Я решаю дать им минутку. М и Нора нависли над Эйбрамом и наблюдают, как он устанавливает на место всё, что можно, соединяет разорванные провода изолентой, а поломанные части закрепляет скотчем.

— Мы можем… помочь? — предлагает М.

Эйбрам игнорирует его. Торопливость его движений указывает на опасность нашего положения, и мне кажется, что причиной этому стали два мягких сердца: моё и Джули. Две крупные ставки против жестокой реальности. Должны ли мы чувствовать себя глупо, если рискуем жизнью ради вещей, которые важнее, чем жизнь?

Я возвращаюсь в середину самолёта. Иду вниз по лестнице. Прохожу через дверь в грузовой отсек. Иду мимо возвышающегося чудища, который когда-то был моим домом, и выхожу из тени крыла в оранжевый свет вечернего солнца. Я прислоняюсь спиной к переднему колесу, наблюдая, как рой Мёртвых сочится с улиц и объединяется в толпу на взлётной полосе. Возможно, они ответят на этот вопрос.

— Р! — кричит Джули из окна кабины пилотов. — Ты что делаешь? Возвращайся назад!

— Всё готово? — кричу я. — Мы можем лететь?

— Он ещё чинит, заходи внутрь!

Я переключаю внимание на надвигающуюся толпу. Теперь они достаточно близко, чтобы разглядеть отдельные лица. Все их характеристики — цвет кожи, глаз, даже цвет волос у некоторых покрытых пылью трупов — всё поглотил серый поток, но следы их личностей остались. Татуировка. Пирсинг. И, конечно же, выбор одежды. Даже уничтоженные смертью они полны историй.

Как же мне им напомнить?

— Р!

Её голос доносится до меня через километры, пронзительный и отчаянный.

Я выхожу из тени конусообразного носа и разрешаю солнцу согревать моё лицо.

— Кто вы? — спрашиваю я у Мёртвых. — Вы были людьми. Вы всё ещё люди. Кто из вас?

Я не кричу. Я спрашиваю спокойно, как друг за столом паба, который задаёт серьёзный вопрос, уводящий разговор от пустой болтовни в настоящую глубину. Готовы ли они следовать за мной? Или они посмеются надо мной, обзовут занудой и убьют?

— Кто вы? — спрашиваю я снова, не в силах сдержать страх в голосе, когда они подходят ближе. — Подумайте! Вспомните! — я вижу рябь на их лицах. Голодное рычание сменяется неопределённостью. Сомневаюсь, что они видели прежде то, что я сделаю сейчас, — я шагаю в их сторону.

— Кто вы?

Они перестают приближаться. Смотрят на землю, потом на небо. Это… момент.

Затем идущие позади врезаются в парализованный головной отряд, и момент заканчивается. Они помнят одно: они голодны. И устремляются вперёд, чтобы пожрать мою новорождённую плоть.

Но затем они начинают падать. Какие бы семена я не сумел посеять в их головах, они выходят оттуда с брызгами крови. Какие бы мысли там не появились, они расщепляются, когда пули разделяют нейроны и рассеивают их электрические разряды в вечернем воздухе.

Нора и М стоят на крыле на коленях. Нора стреляет точно, каждая пуля находит мозг, выбирая ближайших ко мне. М поливает из АК-47 всех без разбора, но убивает так же хорошо, благодаря большому потоку пуль. В моём горле возникает крик, я хочу наорать на друзей, но не могу. Они действуют рационально. Они живут в этом мире и хотят здесь остаться. Они не обязаны присоединяться ко мне на этом алтаре.

Я отступаю к грузовой рампе, закрываю её и выбегаю на крыло. Они ещё стреляют.

— Остановитесь! — кричу я им.

— Мы не можем, Р! — кричит Нора между выстрелами. — Они залезут в самолёт! — она смотрит на молодого парня, взбирающегося по переднему колесу и снимает его.

— Они… не смогут пролезть!

— Ты знаешь, что смогут, — рычит М. — Толпа уплотняется, взбирается выше, разбивает окна… помнишь автобус, который мы взяли в Олимпии?

Он выпускает очередь в приближающуюся толпу, скашивая передний ряд.

Я прячу лицо в ладонях. Что случилось с моим актом доброты? Как он превратился в это? Я дважды за эту неделю спровоцировал убийство. Что со мной не так, почему все мои благородные попытки становятся дерьмом?

Я бегу в кабину и нахожу Джули проверяющей выключатели, пока Эйбрам заматывает остатками скотча стержень управления.

— Пожалуйста, скажи, что закончил, — умоляю я.

Он садится на своё место и осторожно подталкивает комок скотча, в который замотан большой рычаг. Тот щёлкает, и двигатели с рёвом оживают. Я слышу, как М и Нора вбегают внутрь и захлопывают дверь аварийного выхода. Зомби падают с самолёта, когда мы включаем реверс, и к тому времени, как Эйбрам разворачивает самолёт по U-образной дуге настолько, насколько гигантский авиалайнер может это сделать, мы освобождаемся от их роя.

Они стоят среди неподвижных тел своих соратников и наблюдают, как мы улетаем, и, пока расстояние не сделало их лица неразборчивыми, я вижу, как голодное выражение сменяется тоской. Совсем крохотное изменение, видимое только тем, кто чувствовал это раньше. Возможно, где-то под выжженной землёй выжило несколько семян. Возможно, я способен на добро в череде своих неудач. Возможно, если я буду повторять это снова и снова, пока мы улетаем с этого континента, я смогу заставить себя в это поверить.

ЕГО ЛИЦО между прутьями.

— Как тебе живётся со своими соратниками по преступлениям, Р…?

— Я завёл много новых друзей.

Мой дедушка улыбается. Я — нет. Моё лицо — сплошной синяк, и улыбаться очень больно. Я тощий, жилистый и мускулистый. Кожа на кулаках, наконец, стала мозолистой.

— Я знаю, как тяжело в тюрьме, — говорит он. — Но, кажется, тебе тяжелее всех.

— Я тренируюсь.

— Тебе надрали зад. Я смотрю в пол.

— Некоторые меня недолюбливают.

— Почему?

— Обычно всё начинается с моего имени.

— А что с ним не так?

— Они никогда раньше не слышали такого имени, поэтому оно им не нравится. Он хихикает.

— Никогда не выяснял, каким образом такой любитель Библии, как твоя мать, додумался до этой хрени. Спорю, у ребят в школе был простор для креатива, — он замечает мой раздражённый взгляд и возвращается к теме. — Но ты не можешь сказать, что заработал всё это, — он показывает на моё лицо, — только за дурацкое имя.

— Нет.

— Так почему твои новые товарищи тебя не любят?

— Потому что они знают, что я лучше их.

Он улыбается шире, показывая коричневатые зубы.

— О, понимаю.

Я плюю на пол, частично выражая презрение, частично потому, что мой рот полон водянистой крови.

— Просто они — подонки. У их преступлений нет цели, они совершают их как животные, когда голодны, сексуально возбуждены или скучают.

— А ты лучше их, потому что сжёг город и сделал это для бога?

— Точно.

Он хохочет. Его смех звучит, как сухие ломающиеся кости.

— Ты сделал так потому, что ты — обозлившийся ребёнок. Ты сделал это, потому что твоя мать умерла, а тебе нужно было кого-то обвинить. Но ты не можешь обвинить бога, потому что знаешь, что его не существует.