— А какой смысл дарить вещь, которую ты не ценишь? — спросил он.

Я понял, что Оуэн имел в виду, однако так можно было лишиться всех самых дорогих для тебя вещей.

Конор крикнул слугам, чтобы те привели лошадей. Через некоторое время слуги привели двух коней и запрягли их в колесницу. Это были великолепные животные. Одного из них, огромного жеребца, звали Серый из Мачи, второго — темного, как черное дерево и не такого крупного, но невероятно сильного — Черный Санглин. Кухулин отвел от них взгляд и крикнул:

— Лири, повезешь меня?

Я ответил не сразу. У меня чуть не перестала болеть голова. Над Имейн Мачей ярко светило солнце, да и на этот день у меня не было других планов.

— Конечно. Я был бы горд стать твоим колесничим в тот день, когда тебя назовут воином, — произнес я, попусту теряя время, поскольку Кухулин совершенно не понимал иронии.

Однако если Конор был готов признать в нем воина, то я не собирался выражать свое несогласие.

Конор вручил Кухулину меч, вложенный в ножны. В отличие от копья, и сам меч, и ножны были совсем простыми. Мне показалось, что в голосе Конора прозвучала тоскливая нотка, когда он произнес:

— Этот меч принадлежал моему отцу. С его помощью ты принесешь славу Ольстеру, как это сделал в свое время он.

Кухулин медленно вытянул меч из ножен. Рукоять была сделана из обычного дерева твердой породы, но клинок засверкал в лучах яркого солнца как новый. Кухулин поднял его и посмотрел, как свет играет на металле.

Конор подошел ко мне и, похлопав по плечу, прошептал, не размыкая губ, так, чтобы Кухулин не смог его ни услышать, ни даже увидеть, что он говорит:

— Прекрасно сказано. Теперь приглядывай за ним, ради Луга, и не давай ему загнать моих лошадей.

Я забрался в колесницу. Поводья легли в мою ладонь, как женские волосы на подушку. Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как в тот момент.

Кухулин, мальчик-воин, стоял передо мной, ухмыляясь, как мартышка в период течки. Мы отправлялись на битву с драконами.

Завесы прошлого раздвигаются, и я вспоминаю один жаркий день. Маленький мальчик, слишком маленький даже для Отряда Юнцов, сжав от нетерпения кулачки, умоляет Оуэна рассказать о первом дне Кухулина-воина. Его глаза горят от предвкушения исполнения мечты. Он видит себя Кухулином и верит, что мальчик может быть центром всеобщего внимания и даже стать героем.

— И что случилось потом? Вы встретили врага? Он с кем-нибудь сразился?

Он бы очень хотел, чтобы так и случилось и чтобы Кухулин победил.

Оуэн начинает говорить, не открывая глаз, произнося слова медленно, словно нехотя. Я слышу его речь и понимаю его. Он знает, с каким выражением смотрит на него мальчик, хотя и не видит его, но чувствует его состояние по голосу. Он знает этот голос, живет в нем, черпает из него силы. Жаждущий слушатель. Это единственное, чего он когда-либо желал от жизни.

— Сразился? О да, он кое с кем сразился.

Кухулин издал крик, испугавший лошадей. Они сорвались с места и успели преодолеть половину внутренней территории замка, прежде чем мне удалось заставить их себя слушаться. Оуэн скакал за нами на молоденькой лошадке, издавая радостные вопли. Если бы у меня была свободна рука, и я мог бы хоть на мгновение отвлечься, то я бы огрел его чем-нибудь. Но я лишь осыпал его проклятиями, дабы он понял мои ощущения. В конце концов мне удалось успокоить лошадей, и они перешли на легкую рысь, хотя их шкуры все еще подрагивали, словно животным досаждали оводы, а их головы мерно поднимались и опускались, словно рука кулачного бойца.

— Куда теперь, великий рыцарь? — с сарказмом поинтересовался я.

Ирония была потрачена впустую. Кухулин не знал, что такое рыцарь, а если бы и знал, ему было наплевать на то, что я говорю.

— Вперед, к славе! — со смехом заверещал Оуэн, тащившийся за нами, и я чуть снова не потерял контроль над лошадьми.

— Ты что, совсем мозги потерял? — рявкнул я на него, натягивая вожжи. — Если он решил превратиться в маленького императора, то это не значит, что ты должен стать его глашатаем.

— Продолжай двигаться на запад, — неожиданно серьезным голосом сказал Кухулин.

Я изумленно повернулся к нему, но он продолжал смотреть на горизонт так, словно позировал для статуи Александра Великого. Я снова обернулся к Оуэну, тот ухмыльнулся, пожал плечами и, беззвучно шевеля губами, повторил приказание Кухулина.

— Слушаюсь, мой господин, — недовольно буркнул я, и колесница продолжила свой бег.

Мой сарказм отскакивал от Кухулина, как надутый свиной пузырь от скалы.

Через какое-то время мы оказались у границы провинции, в районе Слиб Фуат, близ озера Экстра. Кухулин стоял, опершись рукой о борт колесницы, очевидно размышляя над уготованной ему судьбой. Оуэн пел, а я тихо вскипал, гадая, сколько еще мне придется все это терпеть.

Дозор нес Коналл Кернах. Меня всегда забавляло то, что местные жители считали, будто одного человека достаточно для охраны границы провинции, но вслух я этого не стал бы говорить никогда. Когда речь шла о подобных вещах, у Коналла начисто пропадало чувство юмора. Впрочем, как и во всех остальных случаях. Коналл Кернах всегда выражал свои мысли официально, совсем не так, как обычно разговаривали люди. Это означало, что все должны были общаться с ним подобным же образом, все равно как со жрецом, а мне это никогда особенно не нравилось.

— Приветствую вас, — сказал Коналл. — Желаю вам победы.

Говорил он медленно и занудно, что соответствовало течению его мыслей.

— Коналл, — сказал Кухулин, потягиваясь и оглядываясь по сторонам, словно давая понять, что он случайно проезжал мимо, и ему внезапно пришло в голову остановиться, — отправляйся в Имейн, там скоро начнется большая попойка. У меня к этому, честно говоря, душа не лежит. Давай я немного посторожу вместо тебя.

— Возможно, ты вполне можешь присмотреть за теми, кто тебя сопровождает, — ответил Коналл, — но врата Ольстера должен охранять воин.

Он ухитрился одной фразой оскорбить нас всех. Кухулин не ответил, вместо этого покосившись в сторону озера Экстра, словно его что-то отвлекло. Коналл проследил за направлением его взгляда с жадностью собаки, следящей за тем, как куриная ножка отправляется в рот хозяина, и не увидел, что Кухулин незаметно вложил в пращу камень и начал ее лениво раскручивать. Я ничего не сказал, но был готов к тому, что сейчас может произойти. У меня возникло такое чувство, будто я снова сижу в толпе зрителей в одном из смердящих карфагенских театров, и вот-вот начну кричать богатому рогоносцу, что его жена целуется с любовником у него за спиной. Кухулин внезапно взмахнул рукой и пустил камень прямо в дышло колесницы Коналла. Деревянная чека, соединявшая дышло с возком, разлетелась на два куска, а лошади двинулись вперед и выдернули дышло из возка, который наклонился, выбросив Коналла Кенаха вместе с его достоинством из колесницы. Казалось, что ему внезапно пришла в голову мысль нырнуть вдогонку за лошадьми. Он врезался в землю, грохоча доспехами о камни.

— Зачем ты это сделал? — в бешенстве завопил он, вскакивая и топая ногами в поднявшемся облаке пыли.

Наблюдая за тем, как лошади Коналла исчезают где-то вдали, я изо всех сил старался сохранить на лице невозмутимое выражение.

— Чтобы проверить, верен ли мой глаз, — ответил Кухулин. — Теперь ты согласишься, что он не подведет меня, если кто-нибудь попытается вторгнуться на наши земли.

У Коналла опустились плечи. Потеря колесницы словно вышибла из него весь боевой дух. Я был поражен, ведь до сих пор он казался мне совершенно непробиваемым.

— Как же теперь, когда новый страж Ольстера разбил мою колесницу, я смогу добраться домой? Я же не могу идти пешком, — угрюмо забормотал он.

— Разумеется, не можешь. Бард одолжит тебе свою лошадь, — ответил Кухулин.

Оуэн подчинился с великой радостью. Коналл отправился на его лошади домой, а Оуэн, забравшись в колесницу, где и так было не особенно много места, постоянно нам мешал.