Людская масса перемещалась то в одну, то в другую сторону. Иногда битва в отдельных местах замирала на короткое время, будто по какому-то молчаливому соглашению. Тогда падающие от изнеможения люди ненадолго забывали о противнике и думали лишь о том, чтобы втянуть воздух в иссушенные легкие. Затем они снова с криками и проклятиями набрасывались друг на друга.

Мы с Кухулином вступили в бой, спустившись с гребня холма, возвышавшегося над равниной. Перед этим мы встретились с большим отрядом коннотцев, которые двигались отдельно от основных сил. Может, они заблудились или просто отстали, может, занимались мародерством или дезертировали. Это не имело никакого значения. Кухулин налетел на них как смерч, не теряя ни секунды. Многие из них погибли на месте, остальные бросились наутек, надеясь успеть добраться до своих соплеменников. Мы последовали за ними, рассчитывая, что они приведут нас к лагерю Мейв. Ждать пришлось недолго. Вскоре ветер принес с собой металлический грохот, свидетельствовавший о насильственной смерти, и резкие запахи страха, свежей крови и раздавленной копытами травы. На губах Кухулина расплылась улыбка. Его темные волосы вытянулись, словно вороново крыло, скользящее по теплому воздуху, а солнце отражалось в доспехах и драгоценностях так, что он сиял как зеркало. Колесница щетинилась копьями, а колеса — острыми ножами. Серый, томясь от ожидания, бил копытом землю, шерсть на его спине поднялась вдоль всего позвоночника, словно щетка. Потом мы услышали топот копыт по земле и, обернувшись, увидели Черного Санглина, который галопом скакал к нам.

— А где же Суалдам? — удивленно спросил я, придержав жеребца за луку седла.

Я тихо заговорил с дрожащей лошадью; мое дыхание коснулось ее носа, и она начала постепенно успокаиваться. Кухулин заметил на седле капли крови.

— Теперь Мейв придется заплатить нам еще за одну смерть, — сказал он. — Запряги Черного рядом с Серым, и мы начнем собирать кровавую дань.

В этот момент в клубах пыли, заволакивавшей ближайший к нам край поля сражения, появилась колесница, которая двигалась по кругу, словно птица с перебитым крылом. Одно из колес было разбито вдребезги. Лошадь, охваченная страхом, в панике постоянно лягала задними ногами поврежденный возок, пока постромки не оборвались и она не смогла освободиться. Мертвый колесничий лежал, свесившись через переднюю стенку возка. Огромного роста воин успел выпрыгнуть в тот момент, когда копыта в щепки разнесли деревянный борт рядом с тем местом, где воин только что находился. Он некоторое время постоял, словно парализованный, мотая головой, потом повернулся и направился обратно, к месту сражения.

В этот момент я запрягал Санглина. Кухулин вытащил метательное копье из колчана, прикрепленного к боковой стенке колесницы, прошел мимо меня и бросил его в человека, выбравшегося из разбитой колесницы. Копье полетело вверх, описало кривую и со свистом пронеслось над плечом воина, заставив его отпрыгнуть назад. Я удивленно посмотрел на Кухулина.

— Ты промахнулся.

Кухулин молча стоял, ожидая, пока воин поймет, откуда прилетело копье и повернется к нам лицом. Тот задрал рыжую бороду и отпрянул, увидев Кухулина.

— Кухулин! — его крик походил на рев спаривающегося быка.

— Коналл! — Кухулин поднял руку в приветствии.

Коналл отчаянно завертел мечом, приглашая Кухулина присоединиться к драке. Тот принял приглашение. Он сделал несколько шагов вперед, окидывая взглядом всю панораму сражения.

Те, кто находились ближе всего к Коналлу, услышали его крик, и некоторые из них явились на призыв. Казалось, не прошло и минуты, как все уже знали о присутствии Кухулина. Ольстерцы выкрикивали его имя, и этот крик пронесся над их, рядами как яростный боевой клич, после чего их мечи начали подниматься и опускаться на головы врагов с удвоенной силой. Коннотцы передавали друг другу это имя шепотом, как испуганные дети, или вообще ничего не говорили, а только в страхе оглядывались через плечо.

— Готов? — спросил Кухулин.

— Готов, — ответил я, затянул последний ремень на упряжи и похлопал Санглина по спине.

Кухулин вскочил в колесницу и занял место рядом со мной.

— Вперед, — скомандовал он.

— А куда?

— Куда хочешь, — ответил он. — Только смотри, чтобы нас не подстрелил какой-нибудь лучник. Не хочу умереть раньше, чем мы туда доберемся. Нам еще нужно успеть кое с кем поквитаться.

Я натянул вожжи, лошади дернулись и поскакали вниз по склону. Один из коннотских воинов заметил нас и велел своему колесничему двигаться нам навстречу. Когда наши колесницы поравнялись, Кухулин нырком ушел от меча коннотца и воткнул в него копье.

— Поезжай по кругу! — заорал он.

Я резко повернул, поставив повозку на одно колесо, и Кухулин сбил колесничего на землю ударом кулака. Кухулин успел подхватить вожжи и бросил их Коналлу, который вскочил во вражескую колесницу, сияя довольной усмешкой.

— Где Мейв? — крикнул Кухулин, пытаясь достать копьем воина, повисшего на лошадях Коналла.

Коналл перегнулся и опустил меч на голову коннотца. Кухулин схватил копье и швырнул его прямо в Коналла, который от неожиданности замер с выпученными глазами. Копье пронеслось над его плечом и вонзилось в горло воину, который собирался напасть на Коналла сзади. Коналл развернул колесницу, сбрасывая с ее задка мертвое тело.

— Эта стерва засела вон там, — сказал он, показывая в сторону солнца окровавленным мечом. — Король поклялся, что или сегодня же заставит ее убраться из Ольстера, или погибнет, охотясь на нее.

— Найди себе колесничего и следуй за нами, — закричал Кухулин. — Поедем охотиться вместе с королем.

Я щелкнул вожжами, и колесница Кухулина помчалась на коннотцев, сверкая ножами на бешено вращающихся колесах, превращавших ее в беспощадный жернов смерти.

В тот день ольстерцы убили тысячи врагов, но и оставили на поле боя многих своих собратьев. Атака, возглавленная Кухулином, стала началом отступления коннотцев, длинной и медленной похоронной процессии, оставлявшей мертвецов на каждом ярде своего пути. Мы неустанно заставляли людей Мейв двигаться назад, к границам Коннота. Кухулин не давал им возможности устроить привал. Если они успевали разбить лагерь, он поджигал палатки, убивал воинов, пытавшихся вызвать его на поединок, бросал камни в самую середину воинских колонн и осыпал коннотцев стрелами, заставлял менять направление движения так часто, что через некоторое время они стали испытывать лишь одно желание — как можно быстрее убраться из Ольстера. На колеснице Кухулина целыми гроздьями висели головы, словно ракушки на камне в часы отлива. Ольстерцы собрали большую часть золота, захваченного Мейв во время вторжения и выброшенного ее людьми, пытавшимися таким образом ускорить свое отступление. Кроме того, удалось вернуть значительную часть краденого скота, который ее пастухи перегоняли в Коннот. К тому времени, как армия Мейв пересекла границу Коннота и Кухулин перестал ее изничтожать, от нее осталась едва ли десятая часть. Многие воины были убиты, многие предпочли бежать под покровом ночи, чтобы добраться домой — хотя и потерявшими честь, но живыми.

Ольстерские воины триумфаторами вернулись в свои замки, где их встретили накрытые столы и радостный смех. Обиды, возникшие по поводу поступка Конора в отношении Дердры, не были забыты, однако победа, одержанная в сражении, и скорбь потерь примирили бывших врагов. Во время тех событий брат пошел против брата, и многие теперь жалели о случившемся. Некоторые изгнанники предпочли возвратиться в Ольстер к своим семьям, а не в Коннот, не желая больше выступать против своих соплеменников. Фергус и его близкое окружение все еще отказывались возвращаться. Они с Конором задолжали друг другу, а за такие долги полагалось расплачиваться кровью, и, если бы они встретились, расплата была бы неминуемой.

Вся страна праздновала победу. Мы прославляли храбрость тех, кто погиб, с особенной горечью вспоминая мальчиков из Отряда Юнцов, принесших себя в жертву. Проходили дни, и все больше воинов собирались в Имейн Маче, чтобы рассказать, как они выгоняли коннотцев из Ольстера. Лишь один Кухулин продолжал неумолимо преследовать врагов, не зная сна, носясь по стране, словно меч, постоянно наносящий удары, пытаться добраться до сердцевины отступающей армии Мейв.