Конор отпраздновал с ними возвращение, но ни разу больше не взглянул на Дердру, даже когда поднимал кубок в честь их приезда. В ту же ночь Ардан и Эйнли были зарезаны в постели спящими. Найзи успел проснуться, но был безоружен, и Эоген зарубил его мечом, не сказав ни слова. Дердру оторвали от тела умирающего и доставили в покои Конора с еще не застывшей кровью Найзи на ее ночной сорочке. Руки короля остались чистыми, поскольку убийства совершили Эоген МакДартах и его люди из-за кровной вражды, тянувшейся с незапамятных времен. Но Конор прекрасно понимал, что Эоген никогда не сделал бы этого без его, Конора, ведома и без его покровительства. Кровная месть между Эогеном и Осной была под запретом, к тому же все они были гостями Конора, но король не сделал ничего, чтобы остановить убийства. Они произошли в его доме, а погибшие находились под его защитой. Позор мог пасть только на него самого. Даже если бы он ничего не знал, он никак не покарал Эогена и отпустил его домой. Это да еще то обстоятельство, что он удерживал у себя Дердру, делало его преступником. Он стал королем, допустившим убийства под своим кровом, не сделавшим ничего для их предотвращения; более того, он не отомстил за них, а жену убитого гостя сделал своей пленницей.

— Он совершил все это, — подытожил Фергус, и остальные подтвердили его слова.

Конор содеял самое страшное преступление, какое только может совершить житель Ольстера, и был проклят.

А мы должны были вернуться к нему.

Мы с Оуэном знали, что должны вернуться в Имейн хотя бы для того, чтобы узнать, кто остался жив, а кто погиб. Фергус с сердитым видом согласился с тем, что нам нужно ехать. Он хотел узнать новости о своих сыновьях, но был слишком гордым, чтобы специально посылать к ним гонца. Он отвел нас в сторону, чтобы не услышал никто из жителей Коннота, и торопливо заговорил:

— Быстро отправляйтесь и разнесите весть о том, что здесь происходит. Я поссорился с королем и его родней, но не с Ольстером, и не желаю видеть свою страну разрушенной или под пятой Коннота, ее богатства — разграбленными, а людей — порабощенными. Я буду вместе со всеми воевать с Конором, но постараюсь как можно дольше затянуть их приготовления и продвижение. Если Ольстер будет вынужден сдаться, я дам людям возможность припрятать свое золото. А дойдет до драки, я обеспечу ольстерцам время для подготовки. Не мешкайте. Мейв намерена выступать немедленно, а ее армия будет идти быстрым маршем, несмотря на все мои ухищрения.

Он повернулся и ушел, не дожидаясь ответа.

Увидев, что войска Мейв уже выступили в поход, мы с Оуэном, охваченные тревогой, помчались в направлении Имейн Мачи. Фергус предупредил нас, чего следует ожидать, но мы знали, что, только увидев все своими глазами, сможем понять, насколько плохи дела. Фергус рассказал нам о возвращении в Имейн Мачу с Дабтахом, о встретившем их виноватом молчании, об отказе в его требовании увидеться с Дердрой и об осознании им случившегося. Конора обвинили в смерти Найзи, после чего последовали обмен оскорблениями, удары мечей и всеобщая свалка. Затем случился пожар в Имейн Маче, замок сгорел дотла. Погибла половина лучших воинов, причем многих из них убили их же друзья. Все это, а также понимание того, что Дердра находится в руках Конора, а сыновья Осны мертвы и мир невозможен, — все эти ужасающие факты огнем жгли наши сердца и не покидали наши мысли на обратном пути. Мы то начинали яростные, но бессмысленные споры, то погружались в полное молчание.

Мне легче было молчать, а Оуэн старался выговориться. Я предоставил ему возможность сотрясать воздух, а сам погрузился в невеселые мысли. Оуэну нравилось придумывать различные сценарии будущего и обсуждать их. Я полагал, что это напрасная трата времени, частично в силу того, что нам были известны не все факты, а отчасти потому, что к нашему возвращению все могло измениться. Мне было известно достаточно о сражениях за королевскую власть, и поэтому я точно знал: человек, попавший в такую ситуацию, имея твердую, непробиваемую точку зрения, заранее проигрывает. Победителем становится тот, кто использует любые возможности и гибкую линию поведения. Выживание состоит в приспособлении — это известный факт. Оуэн пытался предвосхитить последующие события, не зная точно, что случилось. Он хотел принять решение в отношении того, следует ли нам остаться в Ольстере или уехать, пытаясь привнести в эти рассуждения элементы моральных норм, но мне-то было известно, что может сделать с человеком мораль. Важно понять, как следует поступать, когда меняется привычный уклад, и затем производить переоценку при каждом изменении тех течений и ветров, что вас окружают. Если же вы попытаетесь противостоять тому, к чему не готовы, будете раздавлены и уничтожены. Я не был тогда готов к тому, чтобы покинуть Имейн, и хотел узнать, что он собой представляет без половины своих лучших воинов. Я хотел увидеть, стал ли Конор новым Менелаем, готовым разрушить свое королевство и пожертвовать всеми оставшимися его жителями ради темноокой Елены, или он все еще улыбается, как волк над своей добычей, и знает, что нужно делать.

Больше всего я желал оказаться там, когда вернется Кухулин. Я хотел увидеть его и ту женщину, которая всегда молчаливо присутствует рядом с ним.

Мы прибыли ранним утром. Отдохнувшее за ночь солнце отражалось в утреннем инее, а воздух был чист и спокоен. Усталые лошади, почуяв запах дома, с удвоенным усердием перетащили колесницу через последний холм. Они рвались вперед, но я натянул поводья, заставив их остановиться. Когда мы увидели то, что осталось от Имейн, Оуэн издал горестный крик.

Стены замка почернели от копоти, а в одной из них зияла огромная дыра. Главное здание было полностью разрушено, а вместе с ним и зал для пиршеств, и конюшни. Огромные ворота были повреждены огнем, но еще стояли. С того места, где мы находились, казалось, что кое-что еще можно спасти, но мы не были в этом уверены. Мы видели людей, снующих среди руин, но издали не было понятно, кто они такие.

Чем ближе мы подъезжали к тому, что осталось от замка, тем больше нам попадалось свидетельств жестокой битвы. Повсюду виднелись сломанные колесницы, похожие на раздавленные хрупкие игрушки. Под некоторыми из них еще оставались мертвые лошади. Сломанные копья валялись, как тростник на речной отмели после наводнения, а вся земля была утыкана стрелами. Мягкая почва была изрыта глубокими бороздами от колес и следами множества ног, а кое-где можно было обнаружить и отпечатки упавших тел, вдавленных глубоко в землю теми, кто продолжал сражаться. Но самих тел мы не увидели, хотя местами на траве и в следах лошадиных копыт оставалась кровь, еще не смытая росой. Огромные жирные черные вороны лениво кружили над полем, высматривая мертвечину. Когда мы проезжали мимо погибшей лошади, погребенной под обломками колесницы, целая стая вспугнутых нами ворон черной массой вылетела из разорванного брюха животного.

Оуэн побледнел, и я подумал, что его сейчас стошнит.

— Здесь побывала смерть, — тихо пробормотал он. — И воздух сохранил движения ее крыльев.

Я и сам не очень крепко держался на ногах. Сделав круг перед главными воротами, я остановил лошадей. Мы сошли с колесницы, и я тут же споткнулся, как моряк, ступивший на твердую землю после долгого плавания. Чтобы не упасть, я схватился за обод повозки и сразу же услышал радостный возглас Оуэна.

— Смотри!

Я повернулся и тут же завертелся волчком, поскольку ко мне бросилась Улинн, тормоша меня, как ребенок, приветствующий таким способом своего давнего приятеля. Мы свалились на землю, одновременно засыпая друг друга сотней вопросов. Оуэн, все еще не пришедший в себя от увиденного, стоял молча, со слабой улыбкой на лице. Улинн с трудом освободилась от меня и обняла и его тоже. Затем она расплакалась, и Оуэн расплакался, а я хотел посмеяться над ними, но в мой глаз попала пыль, от которой я никак не мог избавиться, и мои глаза тоже увлажнились, чего я от себя совсем уж не ожидал.