Согласно Монтескье, «промежуточные власти» составляют существенный признак монархического правления, соблюдающего фундаментальные законы. Законам нужна опосредующая инстанция. которая пропускает сквозь себя течение государственной власти. препятствуя произвольным и внезапным проявлениям государственной воли. Именно аристократия. сеньориальное и патримониальное правосудие. духовенство и служащие «залогом закона» (depot de lois) независимые суды. т. е. французские парламенты. являются такими промежуточными преградами всевластию государства, а вовсе не государев Совет, который по своей природе склонен выполнять сиюминутную волю государя и не может быть depot sacre фундаментальных законов, а кроме того. имеет в сравнении с упомянутыми опосредующими корпорациями еще и тот недостаток, что не действует «перманентно». Не располагает он и доверием народа[224]. В целом Монтескье высказывает те же самые мыслщ которые содержатся в ремонстрациях, и находится в крайней оппозиции к Просвещению – к Вольтеру и физиократам. коим традиционные корпорации и наследуемые чины казались варварской (тогда говорили: готской) бессмыслицей и помехой в их рациональных схемах. Просветители видели государство таким же, каким деистическая метафизика видела мироздание: Б от, находящийся за пределами этого мира. устроил его подобно некоей совершенной машине, действующей по однажды установленным законам. точно так же законодатель собирает машину государства. Ради большей наглядности своих конструкций Монтескье использует образ весов (balance), который в XVII–XVIII вв. применялся к любому виду гармонии (во вселенной, во внешней и внутренней политике, в сфере морали и национальной экономики) и вовсе не обязательно имел абстрактно-рационалистический смысл. Учение о так называемом разделении властей нельзя понять, если сосредоточиваться на словах о разделении или разграничении, а не на этом образе весов[225]. Должна быть построена система взаимного контроля, противодействия и сдерживания. Одна власть сдерживает другую (О духе законов. XI, 4). «сдерживать» ((arrêtér), «сковывать» (enchainer), «связывать» (Her), «противодействовать» (empecher) – вот ключевые выражения знаменитой шестой главы одиннадцатой книги. Образ этот выражает прежде всего согласие между королем и парламентом. Когда та или иная корпорация идет против короля, т. е. против того, кто обладает наиболее весомыми средствами государственной власти, она может это делать только отождествляя себя с народом, представительницей которого она себя считает, и требуя для себя контроля над применением этих средств государственной власти, а также права устанавливать нормы такого применения, т. е. издавать законы. Единство в этой борьбе может быть достигнуто в результате того, что одна власть уничтожит другую, и это, согласно словоупотреблению XVIII в., был бы «деспотизм». в наши дни говорили бы о «диктатуре»[226]. Напротив, образ весов символизирует единство, достигаемое путем уравновешивания. Поэтому так называемое разделение властей менее всего является доктринерской схемой. Оно связано с конкретными политическими отношениями и означает, что применение упомянутого образа всегда бывает направлено против того, кто своими односторонними властными притязаниями, своим диктатом препятствует и противодействует разумной балансировке. Учение о разделении властей не является ни республиканским, ни демократическим, как любили утверждать апологеты монархии в XIX в., не относится оно и к абстрактному рационализму, как считал даже Константин Франц, который жестоко ошибся, увидев в Монтескье духовного прародителя централизационных тенденций современного государства[227]. Всякая чрезмерная политическая власть этим учением расценивается как враждебная. В Кромвелевых конституциях оно выступает в качестве средства предотвратить злоупотребления господствующего парламентаризма, с которыми уже были знакомы из практики Долгого парламента. В первой половине XVIII в. Болингброк в интересах сильного королевства использовал его против парламентского господства партии вигов. Наиболее влиятельного из своих современников, герцога Мальборо, Болингброк называл «диктатором»[228]. То был ответ на «деспота», каковым именем этот представитель вигов называл абсолютного монарха. Учение о «балансе» Монтескье увязывает с теорией «промежуточных инстанций» (corps intermédiaires), чтобы помочь им в их борьбе против чрезмерной власти королевского абсолютизма и его орудий, министров и интендантов. В этом отношении Монтескье еще держится сословной традиции и располагающей всеми государственными средствами власти короля, способного одною рукой управлять государственной машиной («он нарушает баланс» – il precipite la balance – III, c. 10), противопоставляет промежуточные власти. He разделяя привычных в истории славословий в адрес кардинала Ришелье, основателя центральной властной инстанции во Французском королевстве, он и в этом человеке не видит никакого величия. более того, он одобрительно цитирует Буленвильера, прародителя феодальных расовых теорий, на что светскому человеку в XVIII столетии требовалось немалое мужество. Но неопосредованная демократия сталкивается с тем же возражением, что и абсолютная монархия: народу тоже не должно принадлежать «непосредственное господство» (puissance immediate – XIX, с. 27). демократия античных республик тоже была лишена опосредующих, промежуточных инстанций.
У Монтескье и у всех авторов, испытавших его влияние, деспотизм понимается как нарушение «баланса». Однако в некотором отношении лучше было бы говорить не об «уравновешивании» властей, а об «опосредовании» plenitudo potestatis. Вмешательство государства никогда не должно осуществляться со всей действенной полнотой власти, но всегда лишь опосредованно, с использованием промежуточной инстанции, органа с четко определенными компетенциями, с «ограниченной властью» (pouvoir borne), наряду с другими опосредующими инстанциями обладающего компетенцией, которую нельзя отменить по чьей-либо воле. Наивысшие инстанции, законодательная и исполнительная, тоже должны взаимно ограничивать друг друга в своей власти. В результате гражданская свобода окажется защищена от всевластия государства, сдерживаемого в сети ограниченных компетенций. Обладает ли всевластием законодательная коллегия или всемогущая исполнительная власть, отряжаются ли комиссары с неограниченными полномочиями во внешней сфере и с безусловной зависимостью во внутренней, эти орудия непосредственного всевластия, парламентом или государем, все равно результат будет один – уничтожение гражданской свободы. Формального понятия закона для этого учения недостаточно. Самоограничение государства, которое должно вытекать из законодательства, «нерушимость» закона гарантированы только тогда, когда издание и исполнение закона взаимно контролируют друг друга, и прежде всего (отсюда требование королевского вето) когда однажды изданный закон не может быть изменен по чьему-либо произволу. В любом другом случае мнимое самоограничение, которое законодатель налагает на самого себя по закону, окажется лишь пустой фразой. В абстрактном смысле суверенитет вполне может быть неделимым и безграничным. Но в конкретной практике каждому отдельному функционеру должно отводиться некоторое ограниченное полномочие, и две наивысшие инстанции, законодательная и исполнительная, тоже не должны односторонне расширять свои полномочия. Если бы существовала некая универсальная компетенция, то никто уже не был бы ни в чем компетентен.
Состояние, при котором непосредственно проявляется всевластие государства, Монтескье называет «деспотизмом». Слово «диктатура» у него, как и у других авторов в течение всего XVIII в., связано с классической традицией и употребляется только применительно к римской республике. Поэтому ему известна только комиссарская диктатура, которая вводится в рамках действующего республиканского уложения. Иногда у Монтескье встречаются излюбленные школьные примеры с Суллой и Цезарем, однако они не сопровождаются никакими иными замечаниями, кроме психологических[229]. В согласии с политической литературой XVII в. (по сути дела, ничем не отличаясь, к примеру, от Клапмара) он рассматривает диктатуру как исключительное состояние, характерное для аристократической формы государства (О духе законов. II, гл. 3): меньшинство, господство которого подвергается угрозе, передает одному из сограждан безграничные полномочия, une autorite exorbitante. Напротив, в монархии, сущность которой состоит в том, что неограниченная власть принадлежит одному человеку существует препятствие, образуемое монархическим принципом, заставляющим считаться с «промежуточными» инстанциями, в особенности с дворянством (II, гл. 4). Монтескье рекомендует аристократическим государствам предусмотреть диктатуру в своей конституции, как это было в Риме и как попытались сделать в Венеции введением постоянного, перманентного магистрата. Но учреждение венецианцев привело к возникновению тайного всевластного органа, к тому, что честолюбие отдельного человека соединилось с честолюбием семьи, а последнее – с честолюбием нескольких господствующих семейств. Лучше всего было бы компенсировать неограниченность властных полномочий непродолжительностью срока службы. В идеальном состоянии, при разделении властей, как оно описано в шестой главе одиннадцатой книги, диктатуры нет, но зато допускается исключительная ситуация, когда законодательная власть на короткое и точно установленное время наделяет исполнительную правом арестовывать подозрительных лиц. Предпосылкой такой исключительной ситуации является внутренний заговор или сговор с внешним врагом. Но от взора Монтескье-историка не скрылось и общее значение экстраординарных комиссаров в развитии от республики к цезаризму. В книге «О величии и упадке римлян» (гл. 11) он возносит хвалу мудрому разделению публичных властей в Риме, где множество магистратур взаимно ограничивали и контролировали друг друга, так что каждая обладала только pouvoir borne. Это разделение властей прекратилось, когда начали раздавать экстраординарные поручения (commissions extraordinaires), полученные, в частности, Суллой и Помпеем. В результате этого власть народа, как и власть магистратов, была уничтожена, а отдельные влиятельные мужи сумели завладеть суверенной властью. Благодатной почвой для такой узурпации служат гражданские войны, поскольку они влекут за собой установление диктатуры. В доказательство приводятся Людовик XIII и Людовик XIV во Франции, Кромвель в Англии и абсолютизм немецких князей после Тридцатилетней войны. Под предлогом восстановления порядка осуществляется ничем не ограниченная власть, и то, что прежде называли свободой, теперь зовется мятежом и беспорядком. Каким образом у человека, имевшего такое историческое представление о возникновении современного государства, обнаружили родство с идеями Contrat social, можно, пожалуй, понять, исходя из историко-политических причин, но отнюдь не из предметного содержания его высказываний.
