— Так ведь это же — макака!

И все дружно рассмеялись, отчего огромные глаза Марксэна Трансмарсовича стали еще больше и — как мне показалось — влажнее. Я еще пристальнее вгляделся в его мордашку и вдруг вспомнил странный, над письменным столом все того же великого князя и поэта фотопортрет.

— Ах, вот оно что! Вот оно, оказывается, в чем дело! — вырвалось у меня.

— Обратите внимание, товарищи, — заметил сияющий товарищ капитан, теперь даже нашему Тюхину что-то стало ясно. Ну в частности гражданин Тюхин понял, что крупно просчитался, недооценив нас, чекистов! Дорогие товарищи! Дамы и господа! Соратники и коллеги! Только что вы стали свидетелями блистательного завершения нашей операции под кодовым названием «Наивный трансмутант». Детали и подробности позднее, на торжественной пресс-конференции. А сейчас я хотел бы особо заострить ваше внимание на самой, пожалуй, существенной особинке этого поистине исторического Дела… Гражданин Вовкин-Морковкин, ну-ка дайте мне то, что у вас в правой… э… конечности… Живенько-живенько! А вы, товарищи корреспонденты, граждане понятые, господа спонсоры, — вы фиксируйте, фиксируйте!..

— Вот здесь вот, — тряся коробком, взволнованно продолжил товарищ Бесфамильный, — здесь находится то, ради чего десятки наших лучших, опытнейших сотрудников трудились не покладая рук, не жалея сил, здоровья, а подчас — и самой политической репутации…

Защелкали затворы фотоаппаратов. От вспышек блицев потемнело в глазах. Мучительно захотелось укусить самого себя за воротник пижамы.

— В этом маленьком, неказистом свиду шпионском контейнере, — сказал мой бывший следователь, — находится, не побоюсь этого слова, — ключ к разгадке самой жгучей, самой таинственной из всех тайн нашего социалистического по форме и далеко не капиталистического по содержанию существования. В этом спичечном коробочке своего рода пропуск в иной, разительнейшим образом отличающийся от нашего, мир — в Страну Счастливого Прошлого, где, товарищи, как и обещали Теоретики и Основоположники, вдосталь всего: света, счастья, жизненного пространства, бесплатного спецпитания, жизнерадостных песен, хороших книжек и фильмов, любимых девушек и мальчиков, неиссякаемого оптимизма!.. Да-да, друзья мои, это он — тот самый Иной Мир, о котором так много и так вдохновенно говорил и писал наш товарищ Левин!..

Раздался всеобщий и полный вздох. Толпа всколыхнулась. Притиснутый к стенке сарая Афедронов коротко, с убийственным китайским «хэком» рубанул кого-то ребром своей занаменитой ладони. Еще, еще и еще раз!.. Толпа отпрянула. Афедронов поднял меня и прислонил к стене. В глазах затанцевали маленькие кровавые лебеди.

И тут раздался скрип, тонюсенький такой, жалобный. Поначалу мне показалось, что звук этот издает подцепленная на крюк подъемного крана толевая крыша сарайчика, но дело было не в крыше, которая даже не поехала, а прямо-таки полетела. Дело было не в ней. Небольшой, с Питера Пэна величиной, лемур — плакал. Ртутные слезинки катились из его большущих немигающих глаз.

Товарищ капитан поднес полуоткрытый коробок к объективу японской телекамеры и бережно, двумя пальцами извлек из него содержимое. Это был крестик, самый что ни на есть обычный, чуть ли не алюминиевый, на суровой, с неумелым узелочком, нитке…

Да, дорогой читатель, из песни слов не выкинешь. Мой бывший следователь извлек из спичечного коробка именно то, что я, Тюхин, счел за самое нужное, самое-самое необходимое для неотвратимо, по моим представлениям, дичавшего в Военно-Таврическом саду Папы Марксэна. И для меня — Тюхина…

Господи, никогда не забыть мне этого безбрового, на глазах пустеющего лица. Примерно так же смотрел на меня в Хельсинки один мой соотечественник, когда я выронил на асфальт две только что купленных у ночного таксиста бутылки.

Противно затарахтело, точно А. Ф. Дронов потер чьей-то не в меру наглой мордой по горбылям сарайчика. Впрочем, на этот раз я сразу же посмотрел на Марксэна Трансмарсовича и, как всегда, не ошибся. Главный свидетель и очевидец всего того, чему еще предстояло стрястись на белом свете и в нашей с вами несчастной стране, в частности, — хохотал. Самозабвенно, от души и в абсолютном одиночестве, как В. И. Ленин в Горках.

— Ну… Ну, Тюхин, — вытирая кукольные свои глазищи кончиком хвоста, наконец выговорил он, — ну, Тюхин, на этот раз даже я опростоволосился! Диа фрэнд, вы даже не догадываетесь кто вы такой после этого!..

Я уронил голову на грудь:

— Догадываюсь…

— Да где там! — махнул лапочкой Вовкин-Морковкин. — Вы думаете, что вы — гений человечества, но ведь это не так. Вы не гений, вы куда больше, чем просто гений, вы — Тюхин, друг мой! О, Святая Неадекватность! — ведь вы же все на свете перепутали! Я вас о каком коробочке просил?

Я пожал плечами:

— Ну об этом, с самолетиком.

— Но с каким, с каким, путаник вы несусветный?! Ведь это же, — и тут он показал на коробочек в руке товарища капитана, — это же «Фантом». Товарищ Бесфамильный вздрогнул и уставился на этикетку слепым, ничего не видящим взором своих, теперь уже не ноликов, а крестиков. — Это американский истребитель «Фантом», он же Ф-18. А ведь я вам, Тюхин, говорил про МИГ-29!.. Вы просто открыли не тот ящик стола, дорогой, практически бесценный мой сообщник!..

Я пошатнулся. Я вдруг представил себе мадагаскарскую полуобезьянку с православным крестиком на груди, и ноги мои, бесконечно уставшие от вертикальности позвоночника, тюхинские мои ноженьки, подогнулись и я, подобно Ричарду Ивановичу, пал на колени.

— Да полно, полно, — мягко утешил меня латинолюбивый и лемуроподобный Марксэн Трансмарсович, — а то еще подумаете, что я в претензии. Отнюдь, Тюхин. Все как нельзя лучше. Это, голубчик, самая талантливая, самая плодотворная ошибка в вашей жизни. Вы только взгляните на товарища капитана, Тюхин! Да вы ведь не одну дверь, вы и его перекрестили, крестоносец вы этакий. Большущий крест, Тюхин, поставлен вами на его замечательной карьере.

— Убрать посторонних, — чужим, опустевшим голосом скомандовал мой дорогой крестничек.

Замелькали «демократизаторы» и саперные лопатки. Зазвенела разбитая оптика. Крякая, зачастил правой — ударной — рукой младший подполковник Афедронов.

Вскоре у Рустемова сарайчика остались только свои.

Утомленный товарищ капитан сел прямо на сырую от фиксажа землю. Он вытянул ноги в надраенных до парадного блеска хромачах и снял фуражку. Волос на его голове уже почти не было.

— Профессор, морковки не желаете? — гаснущим голосом спросил он Папу Марксэна. — Эстонская, трофейная… Не хотите? Ну и напрасно, — и товарищ капитан откусил и захрумкал, задумчиво глядя вдаль.

Выдержав характер, мужественный лемур украдкой сглотнул слюну.

— Ну вот, кажется, и все, Тюхин, — грустно сказал он. — Осталось, как в старой хорошей песне, закурить перед дальней дорогой.

— А не присесть? — усомнился я. — По-моему, и в этой песне слова переделали.

— Тогда придется присесть. Из песни слов не выкинешь, Тюхин.

И мы с ним присели на завалинке перед сарайчиком. Я вспорол подкладку своей лагерной камилавочки и аккуратно извлек из тайничка последнюю, для него, Вовкина-Морковкина, сбереженную сигареточку. Немигающие глазищи пришельца благодарно засветились.

— Нет, Тюхин, все-таки вы гений в некотором роде, — промурлыкал он. Товарищ капитан, спичек не найдется?

Впавший в транс Бесфамильный кинул ему злополучный коробок.

— Вот так-то оно лучше будет, — сказал Марксэн Трансмарсович и открыл одно вещественное доказательство и, поцокав языком, надел мне на шею другое. — Это вам на память, друг мой, — вздохнув, сказал он. — На долгую-долгую…

— А в том, в другом коробочке, там что — ключ был?

— И как всегда вы угадали, Тюхин. Только не ключ, а ключик. Этакий, знаете, золотой и совершенно сказочный…

И я, Тюхин, понимающе кивнул головой и достал свою позолоченную зажигалочку. Марксэнчик прикурил и глубоко, с наслаждением затянулся.

Смеркалось. Черный как туча, Афедронов говорил с кем-то по рации. До слуха доносились отдельные, рубленые фразы: есть!.. так точно… никак нет… будет исполнено… Отстраненно хрумкая морковкой, товарищ капитан с каждым мигом все заметнее терял лицо. Помимо двух крестиков на сомкнутых веках, на лбу его отчетливо проступил третий…