— Я здесь, — проговорил я. Сияние, мигнув, померкло, и в следующее мгновение зеркало отразило взволнованное, потрясенное лицо Гарри. От его вопля я поморщился и заморгал, прогоняя остатки сна. Я старался не особенно радоваться, ведь по сути, возможность поговорить с Гарри мало чем могла нам помочь, — но, почти против моей воли, де-то глубоко в сердце все же затеплилась надежда…
Разговор, впрочем, как я и думал, не принес особенного облегчения — хотя конечно, знать, что для нашего спасения мобилизованы чуть ли ни все доступные Ордену Феникса силы, было немного… скажем, обнадеживающе. Но с другой стороны, я прекрасно понимал, что с тем уровнем защиты, который установлен здесь, пробиться сюда им будет не так-то просто — и это еще при условии, что члены Ордена вообще смогут отыскать нас, а это более чем сомнительно. Отцовские поисковые чары, конечно, хороши, но уж если они не сработали сразу — мало надежды, что за следующие два с половиной дня что-то изменится. Если только нам очень-очень повезет.
Остаток воскресного дня мы провели в постели — нет, разумеется, не в сексуальном плане: ни у кого из нас не было желания ускорять ход событий и облегчать Темному Лорду задачу. Некоторое время после разговора с Гарри, мы обсуждали то, что узнали от него, но… Вскоре второй побочный эффект от зелья Покорности — некоторая апатия, отбивающая у пленника даже не охоту к сопротивлению, а, кажется, саму веру в то, что все попытки сопротивляться хоть к чему-нибудь приведут. Обсуждение постепенно сошло на нет, вскоре мы снова прижались друг к другу и уснули. Пожиратели и их хозяин не беспокоили нас — по крайней мере, до поры до времени. Где-то во второй половине дня в комнату протиснулся запуганный чуть ли не до полусмерти домовой эльф с подносом еды. Бедняга, видно, получил приказ молчать в нашем присутствии как рыба: на все мои попытки разговорить его он только выпучивал глаза и то и дело порывался начать биться головой о стену. В конце концов Джинни сжалилась над никчемным созданием и мягко тронув меня за рукав, попросила прекратить мучить его. Я и сам к тому времени уже понял, что ничего не смогу добиться от глупого домовика, так что жестом велел ему убираться.
Еда, которую нам принесли, не блистала особенными изысками — хлеб, ветчина и какой-то непонятный овощной суп, успевший совершенно остыть за то время, пока я пытался добиться от этого бесполезного домовика хоть чего-то. Привкус у него был необычный, да и запах тоже, так что есть его я не рискнул, даже после того, как Джин наложила разогревающие чары. Впрочем, особенного аппетита ни у одного из нас все равно не было.
Вскоре после того, как мы поели, дверь снова открылась, запуская внутрь странную парочку: дюжего Пожирателя в плаще и надвинутой на лицо маске, видимо, выполняющего роль охраны, и приземистого, полноватого человека с немного неприятным, одутловатым лицом, которое почему-то показалось мне смутно знакомым. Он точно не принадлежал к известным мне Пожирателям Смерти, однако где-то я его уже видел — хотя не то чтобы часто …
Загадка разрешилась, когда этот знакомый незнакомец поставил на столик поднос, который держал в руках, и сдернул с него большой темно-коричневый шелковый платок, которым тот был накрыт. На подносе помещалось прямо-таки неимоверное количество всяческих баночек, пузырьков, мензурок и прочих колбочек, наполненных жидкостями, крупинками и порошками. Новоприбывший окинул нас цепким взглядом, от которого мне стало не по себе — словно мы были подопытным материалом, над которым он ставил жутко сложный и неимоверно интересный эксперимент, и ему не терпелось поскорее приняться за работу. Но при этом его интересовал исключительно результат, и не было ни малейшего дела до того, что же в ходе исследования почувствуют сами подопытные. Испытующий взгляд остановился на Джинни, сидящей рядом со мной на кровати. Девушка заметно напряглась еще в тот момент, когда этот «экспериментатор» переступил порог, а теперь под его взглядом она, казалось, съежилась от страха.
— Ну и долго вы еще собираетесь там сидеть, Джиневра? — недовольно спросил незнакомец, и его французский акцент окончательно расставил все по местам. Мэтр Лавуазье, тот самый похищенный зельевар, о котором упоминала Алекто!
В первый момент я даже ощутил вспышку чего-то похожего на симпатию, или хотя бы сочувствия к нему, ведь он был, как ни крути, нашим товарищем по несчастью. Однако уже через минуту это чувство испарилось без следа, стоило мне только отметить в его взгляде на Джин нотку некоторой… похоти? Пока я, слегка ошеломленный подобным открытием, молча рассматривал мэтра, мое подсознание фиксировало мелкие, незначительные детали его поведения и облика — чересчур сверкающие, горящие энтузиазмом глаза, чуть резкие, порывистые движения его пухлых рук, когда он один за другим брал пузырьки с подноса и смешивал ингредиенты в высоком кубке, который тоже был среди принесенных им предметов. Легкая испарина, выступившая на лбу, и, наконец, раздражение и нетерпение, когда закончив свою смесь, он наложил согревающие чары и снова посмотрел на Джинни, хмуря брови. Очень нетипичное поведение для того, кто находится под действием каких бы то ни было подавляющих волю зелий — начиная от зелья Покорности, и заканчивая зельем Подвластия. Ничего похожего на действие Империуса я тоже что-то не замечал, как ни старался обнаружить хоть какой-нибудь признак. Я нахмурился и с силой сжал руку Джинни, когда девушка двинулась, чтобы слезть с кровати и подойти к зельевару. Тот, сперва не заметив моих действий, раздраженно запыхтел.
— Ну что вы медлите? — чуть ли не зарычал он на Джин. — Шевелитесь, шевелитесь, allons, vite (фр. «пошевеливайся»)! На осмотр! Как дитя малое, ma parole (фр. «честное слово»)! Каждый раз — одно и то же! Когда вы поймете уже наконец, triple sotte (фр. «глупая девчонка»), что ваши возражения никого не интересуют!? А ну, быстро — платье долой, и на диван! Allons! Vite!
— Вы не порабощены! — выдал я, снова удерживая за руку Джинни, которая уже было встала, чтобы исполнить приказ. Мысленно дав себе слово не забыть разобраться с приказом «долой платье», я обвиняющее уставился на Лавуазье. Мэтр лишь еще более раздраженно фыркнул.
— Mon Dieu (фр. «Боже Мой»), ну естественно, нет, — нетерпеливо отозвался он, впиваясь в меня недовольным взглядом. — И отпустите ее, sur-le-champ (фр. «немедленно»),!
У меня и в мыслях не было повиноваться — но пальцы сами собой разжались. Я успел слишком сильно поддаться проклятому зелью… Стиснув зубы, я мысленно пообещал себе, что если эта жирная скотина хоть пальцем тронет мою Джинни, я брошусь на него и, если потребуется, зубами перегрызу глотку, — неважно, зелье там или нет. Впрочем, как оказалось, большая часть моих опасений была надуманной. Нет, несомненно, Джин нравилась этому отвратительному борову, но, видимо, тот получил четкие инструкции от своего господина, как следует вести себя с его будущей матушкой. К тому же, когда она, повинуясь приказу, начала раздеваться, выяснилась еще одна любопытная вещь. В первый момент безразличие, с которым Джинни стала расстегивать пуговицы своей уродливой блузки, слегка шокировало меня — но в следующий момент я понял причину ее спокойствия. Под блузкой и юбкой на девушке оказалась старомодная нижняя сорочка из плотного материала, длиной лишь чуть выше щиколотки — так же как и блузка, она была с глухим воротом под горло и длинными рукавами, так что, в общем-то, почти полностью закрывала тело. Сложив одежду на стул, Джинни, стараясь не смотреть ни на самого мэтра, ни на Пожирателя-стражника, ни почему-то на меня, улеглась на диван и отвернула голову к спинке. Руки девушки нервно расправили тяжелую ткань рубашки, которая, несмотря на громоздкий покрой, все же достаточно откровенно обрисовывала контуры ее тела.
Мэтр Лавуазье взмахом палочки придвинул деревянный табурет и уселся, склонившись над девушкой с видом профессионала. От откровенного взгляда, которым он окинул ее, у меня, казалось, зазвенело в ушах — а когда его ладонь по-хозяйски начала щупать ее живот, в то время как другая рука с палочкой водила над ее телом, я не выдержал, и вскочил.
