— Привет, — не особенно радушно отозвался я, и снова уставился вдаль, скользя взглядом по верхушкам деревьев. Лавгуд неторопливо приблизилась, и остановилась рядом со мной, облокотившись локтем о зубец Башни.

— Ты пытаешься увидеть аэрилию? — спросила она. Я по привычке фыркнул, хотя особенного интереса не испытал.

— Кого? — переспросил я.

— Аэрилию, дух воздуха, — пояснила она. Я дернул плечами — снова очередной бред, вроде ее любимых козлорогих крысяков, или как там она их называет. А впрочем, какая, к лешему, разница?

— Что за духи воздуха? — поинтересовался я, просто чтобы поддержать разговор. Луна улыбнулась своей странной отрешенной улыбкой.

— Аэрилии прекрасны, но коварны. Они часто летают возле высот, на которых могут появиться люди. У них в подчинении всегда бывает по нескольку мозгошмыгов, которых они насылают на людей. Если не защититься от их влияния, можно поддаться соблазну, и поверить в самые невероятные вещи. Например, что можешь ходить по воздуху, или летать без метлы. А потом, когда аэрилия поманит тебя, ты пойдешь к ней, потому что она очарует тебя, но упадешь и разобьешься.

— Звучит не так уж и плохо, — мрачно бросил я вполголоса. В выпуклых светлых глазах Лавгул промелькнуло что-то похожее на озабоченность.

— Наверное, в твою голову уже проник мозгошмыг, — заметила она. — Но к счастью, от них очень просто защититься. Вот, возьми, — и она, порывшись в кармане, вытащила оттуда что-то вроде большой серой луковицы и протянула ее мне. Я машинально взял ее, и, осмотрев, вопросительно взглянул на рейвенкловскую блаженную.

— Что это? — я по-прежнему не ощущал интереса, но… Джинни тепло относилась к этой тихой ненормальной девчонке, и ради одного этого я готов был щадить ее чувства и обращаться с ней вежливо.

— Это Лирный корень, — пояснила она. — Мозгошмыги совершенно не выносят его эманаций и сразу улетучиваются. Правда, когда он высыхает, то перестает действовать, так что такая защита недолговечна.

— О. Ну, все равно, спасибо, наверное, — пробормотал я. Луна ласково улыбнулась. — Но тебе же он, наверное, самой нужен? — спросил я, не представляя, что мне делать с этой штукой дальше.

— Оставь себе, у меня есть еще, — сказала она. — Я… Я думаю, Джинни будет приятно узнать, что я о тебе позаботилась.

Я сглотнул. Впервые за долгое время у меня в горле встал комок при упоминании о Джинни, а сердце кольнуло — совсем не так, как обычно. Ничего похожего, на звенящие в морозной пустоте ледяные иглы. На сей раз это было словно вспышка пламени — крохотная и мгновенно угасшая, но, тем не менее, ощутимая.

— В самом деле? — выдавил я. Лавгуд кивнула.

— Джинни — мой друг, — сказала она. — А ты ей дорог. Я говорила ей, как могут быть опасны мозгошмыги, и она, наверное, и о тебе беспокоилась. Ты ведь ей дорог, — повторила девушка с обезоруживающе-невинной улыбкой.

— Я ей дорог? — переспросил я, с удивлением понимая, что сердце забилось быстрее, а комок в горле стал ощутимее. Конечно, бред про этих ее мозгопрыгов — ерунда, но если она думает, что я был дорог Джинни… «Ведь Джин ни разу не сказала мне открыто, любит ли она меня», — мелькнула горькая мысль, снова кольнув сердце раскаленной иголкой.

— Ну, ведь она же с тобой встречалась, — пожала плечами Лавгуд. — Думаю, если бы ты упал с Башни из-за какого-нибудь мозгошмыга, она бы очень расстроилась. Знаешь, говорят, что только самые могущественные волшебники могли полностью защищаться от мозгошмыгов. Хотя, вот например мой отец думает, что этого не умела даже сама Ровена Рейвенкло. Он уверен, что все дело в ее знаменитой диадеме, которая, по легенде, добавляла ума владельцу. Папа считает, что на самом деле, она просто могла защитить его от мозгошмыгов. Он пытается воссоздать ее, и, мне кажется, близок к успеху. Он придумал особые сифоны для мозгошмыгов, которые установил на свою диадему. Она, конечно, не такая красивая, как у Ровены, но ведь дело не во внешнем виде, правда?

— Стой, стой, погоди, — прервал я ее, чувствуя легкий интерес к ее словам. Впервые за долгое время ощущать хоть что-то было необыкновенно приятно, но и вместе с тем, я вдруг прекрасно осознал, что то, что я услышал только что, может быть невероятно важно. — Ты говоришь, знаменитая диадема? Диадема Ровены Рейвенкло? Что, правда, есть такая вещь? — спросил я, невольно затаив дыхание.

— Ну конечно, — с прежним спокойствием, словно лесное озеро в лунную ночь, отозвалась девушка. — Это ведь такая же легендарная вещь, как меч Гриффиндора. У Ровены была диадема, которая, по легенде, прибавляла ума тому, кто ее надевал. На ней была надпись: — «Ума палата дороже злата». И мой отец думает, что нашел способ ее воссоздать.

— Вот как, — пробормотал я, сдерживая внутреннюю дрожь. — Но зачем ему ее воссоздавать — разве нельзя воспользоваться той, что уже существует?

— О, боюсь, что нет, — покачала головой Луна с легким сожалением. — Настоящая диадема пропала после смерти Ровены.

— О, — выдохнул я, и на меня нахлынуло разочарование. Пустышка. Всего лишь дурацкая легенда для простачков, желающих стать умнее, не приложив к этому усилий. Лавгуд поняла мое разочарование по-своему, и ободряюще потрепала по плечу.

— Не расстраивайся, — сказала она. — Я уверена, что мой папа все делает правильно, и у него получится сделать так, чтобы его диадема работала. Может, она будет работать даже лучше.

— Да, да, конечно… — рассеяно проговорил я. Надо отдать ей должное, но несмотря на все свои безумные теории, Луна Лавгуд неплохо умела понимать своего собеседника — по крайней мере, в том, что касалось его настроения. Она словно разом почувствовала, что мой интерес к разговору угас, и больше на распространялась ни о мозгошмыгах, ни о диадеме своего папаши.

Опустив голову, я вдруг осознал, что снова чувствую неимоверную усталость — но совсем не так как раньше. Это больше не были апатия и безразличие ко всему. Я почувствовал некоторую слабость во всем теле, и одновременно с этим — почти непреодолимую сонливость. Казалось, я могу лечь и уснуть прямо здесь, на открытой верхушке Астрономической Башни. Представив себе сон здесь, я поежился от холода — темнело, и теплый весенний денек быстро сменялся холодным вечером. Потянувшись, я слез с парапета и отряхнул свою мантию.

— Хочешь, я провожу тебя до гостиной? — спросил я девушку, но Луна лишь мягко улыбнулась и покачала головой.

— Нет, спасибо. Я ведь пришла сюда, чтобы выполнить практикум по Астрономии, — сказала она. Наверное, я должна показать тебе разрешение? — она вопросительно посмотрела на мой значок старосты. Я заморгал.

— А? А, оу… — мда, информативное высказывание… Я мысленно хмыкнул, краем сознания отметив, что ко мне, кажется, возвращается способность иронизировать. — Да нет, не нужно, — остановил я начавшую снова рыться в карманах девушку. — Я тебе верю. Ну, и потом, ты ведь не станешь выпрыгивать с Башни, верно?

— Не волнуйся, у меня еще есть с собой годный в дело Лирный Корень, — улыбнулась она. — А вот у тебя такой вид, будто тебя осыпало пыльцой сонной бабочки. Будь осторожен, она вызывает сонливость, хотя сны навевает приятные.

— Да? Ну что ж, спасибо, что предупредила, — неуверенно проговорил я, отступая. — Ээээ…ничего, если я пойду? Ты… С тобой все будет в порядке?

— О, да, все отлично, — кивнула девушка. — Не переживай. Лучше иди, отдохни, а то станешь легкой добычей для…

— Ладно, спокойной ночи, — поспешно сказал я, не в силах выслушивать лекцию об очередных мифических существах, жертвой которых я мог бы стать. Право слово, на сегодня с меня хватило аэрилий, мозгоползов и сонных бабочек… Луна с улыбкой кивнула в ответ, и я заторопился к лестнице.

Однако так просто уйти мне было, видно, не суждено. Я прошел примерно с полпути вниз, и достиг уже маленькой площадки, разделяющей два яруса винтовой лестницы, когда заслышал внизу знакомое бряцанье цепей. Конечно, будучи слизеринцем, я не боялся Кровавого Барона, да и потом, он питал ко мне что-то вроде симпатии — насколько это доступно призраку, конечно. Вздохнув, я начал было спускаться дальше, но когда почти дошел до поворота лестницы, выводящего на нижний ярус Башни, наконец отчетливо расслышал голоса — а точнее, два голоса. Негромкие, явно принадлежащие привидениям, и — что было необычно — наполненные далеко не призрачными эмоциями. Прижавшись к стене, я осторожно выглянул, стараясь оставаться незамеченным.