А сам Поттер? Я на минуту вдруг представил себе чувства Гарри, в тот момент, когда он узнает, что Блейз ни в чем не виновата, и более того, пережила потерю близкого человека, а он, вместо того чтобы поддержать и утешить ее… Мда, не сказать, что очень веселое положение. Даже я, при всей своей малфоевской самовлюбленности и непробиваемом нахальстве, ощутил бы чувство вины перед девушкой, которую несправедливо обидел в тяжелую для нее минуту. А уж что говорить о Поттере, с его гриффиндорской честью? В какой-то момент я даже засомневался в правильности своих действий. Однако, поразмыслив, пришел к выводу, что отступать уже, в любом случае, поздно. Гарри все равно так или иначе обо всем узнает, да и идти на попятный просто стыдно.

Вздохнув, я подошел к окну, и, сложив руки на груди, стал ждать появления гриффиндорцев.

Pov Гарри Поттера

Ну наконец-то в состоянии Сириуса наметились хоть какие-то сдвиги. Пришедший утром для ежедневного осмотра пациента Снейп, не скрывая своего раздражения, буркнул, что ждать осталось недолго — действие зелья Подвластья почти нейтрализовано, а длительный отдых благоприятно сказался на сознании Блэка. Не сегодня — завтра он должен будет уже прийти в себя. При мысли о подобном Рождественском подарке у меня теплело на сердце, хотя, что уж греха таить, грядущее Рождество выдавалось совсем не таким уж радостным, как я надеялся…

До сих пор при мысли о том, каким же я оказался легковерным идиотом, сердце сжималось в один сплошной комочек боли. Я до крови кусал губы, стоило только на минутку представить себе лицо Блейз, а при виде Малфоя в груди закипал безудержный гнев, и хотелось размазать слизеринца тонким слоем по ближайшей поверхности. И как я удержался вчерашним утром, чтобы не наложить на него что-нибудь кошмарное и отвратительное? Пусть не Круциатус, но… Что-то, что заставило бы его страдать. Что-то, что испортило бы его «безупречную» внешность, что-то, что разбило бы вдребезги его наглость и самоуверенность, что заставило бы Блейз отшатнуться от него в шоке и отвращении!.. Тяжело дыша и стиснув кулаки так, что ногти впились в ладони, я закрыл глаза, тщетно пытаясь успокоиться и заставить себя перестать думать о ней. Я ругал себя на все корки. Ну неужели после всего, что я узнал, я все еще могу хотеть опозорить Малфоя в глазах Блейз? Ведь на самом деле это значит всего лишь то, что я хочу, чтобы она отвернулась от него и вернулась ко мне… неужели теперь, узнав, что меня всего лишь использовали для развлечения, я все равно не могу выбросить ее из головы, прекратить мечтать о ней, вспоминать…

Тряхнув головой, отгоняя непрошенные мысли, я сменил позу на своем неудобном стуле у постели Сириуса, на котором провел несколько последних дней, почти не покидая палаты крестного. Я пытался заставить себя снова думать о том, что будет после его пробуждения — и… И не мог. Я уже столько раз прокручивал эту сцену в своем воображении, что эти мечты утратили всякую привлекательность. Стоило лишь самую малость забыться — и перед глазами снова вставал образ рыжеволосой слизеринки, упорно не желающий покидать мое сознание. Умом я понимал, что мне необходимо отвлечься, но вот каким образом? Может, Сириус сможет что-то посоветовать, когда очнется? Ну, конечно, не сразу…

Люпин, конечно, пытался помочь мне, но, я сам не знал почему, мне не хотелось грузить его своими проблемами. Близилось полнолуние, и профессор выглядел не самым лучшим образом, к тому же, я прекрасно понимал, что у него и без моих заморочек со слизеринцами, хватает забот. Сириус — другое дело. С крестным у меня всегда были немного другие отношения, и он был чуть ли не единственным взрослым, к которому я вообще когда-либо обращался со своими переживаниями… Люпин, правда, тоже присутствовал при нашем достопамятном разговоре через камин Амборидж на пятом курсе, но… не будь там Сириуса, разговор не получился бы и вполовину таким откровенным, каким был.

От тяжелых размышлений меня отвлекли шаги, и я с легким удивлением увидел вошедших в палату Гермиону и Джинни. Странно, что с ними не было Рона, хотя, в принципе, я прекрасно понимал, что у него могли найтись и другие дела. Однако серьезные, решительные лица девушек почему-то насторожили меня. Джинни смотрела на меня с таким же выражением, какое появлялось у нее перед квиддичным матчем — означавшим, что она намерена идти вперед до победного конца. Гермиона выглядела самую малость смущенной, а еще в ее взгляде проскальзывали, каким-то странным образом переплетаясь одновременно и сочувствие и… осуждение?

— Привет, — автоматически поздоровался я в ответ на кивок Джин. — Что-нибудь случилось?

— Случилось, — подтвердила младшая Уизли. — Гарри, нам необходимо очень серьезно поговорить. Кое-что выяснилось, и ты обязан узнать об этом.

— В чем дело? — насторожился я, приподнимаясь со стула. Я едва ли мог признаться в этом даже самому себе, но где-то в глубине души я даже обрадовался этому неожиданному появлению девушек. Если что-то действительно случилось, это, конечно, может оказаться ужасным, но с другой стороны, это позволит мне хоть ненадолго отвлечься от моих проблем.

— Не здесь, — тихо напомнила Гермиона, переводя взгляд с меня на Джинни. — Люпин беседует с мадам Помфри, он сказал, что сейчас придет и побудет с Сириусом, Гарри. А ты… Давай пройдемся. Мы с Джинни должны тебе кое-что рассказать.

Ее серьезный тон внушал опасения. Я поколебался всего лишь пару секунд, прежде чем окончательно встать со своего стула, и потянулся, расправляя затекшие мышцы. Похоже, случилось что-то и вправду серьезное, и, судя по их виду, не особенно приятное. И в то же время это едва ли что-то ужасное, иначе девушки вели бы себя совсем не так спокойно и сдержано.

Маршрут, который выбрали для «прогулки» Гермиона и Джинни, показался мне не совсем обычным — прямиком из Больничного крыла наверх, но не к Гриффиндорской Башне, и даже не к Выручай-комнате, а почему-то в коридор на шестом этаже, где помещались несколько классных комнат, какие-то еще помещения, и, кажется, комната для Собраний Старост. Обычно для прогулки выбирали открытую галерею неподалеку от Больничного крыла, или, если там было слишком холодно, то ближайшие коридоры. Однако я благоразумно решил не обращать на это внимания.

Полпути мы прошли молча, и я уже начинал чувствовать какую-то неловкость, замечая, как Гермиона и Джинни обмениваются странными взглядами. Наконец, когда мы достигли коридора, эта молчаливая игра в переглядки мне порядком надоела, и я решительно остановился посреди прохода. Девчонки, не сразу осознав тот факт, что я уже не следую за ними, по инерции сделали еще несколько шагов, а потом тоже остановились и обернулись ко мне.

— Так, я больше с места не сдвинусь, пока вы не объясните, что здесь происходит, — твердо заявил я, полный решимости взять дело в свои руки. — Вы хотели о чем-то поговорить, а сами как воды в рот набрали. Так не пойдет. Я хочу знать, в чем дело.

— Гарри… — начала было Джинни, но ее прервала Гермиона.

— Хорошо, Гарри, если ты настаиваешь, давай выясним все прямо здесь, — сказала она. — Но прежде, чем мы начнем объяснять, в чем дело, напомни мне, пожалуйста, ты знаешь, что собой представляет заклятие «Веритас»?

— Веритас? — повторил я. Пару мгновений я не мог сообразить, о чем она, а потом вспомнил. — А, ну да. Это черномагическое заклятие, которое заставляет жертву говорить чистую правду. А зачем тебе?

— Просто чтобы убедиться, что ты о нем знаешь, и мне не придется рассказывать заново, — отозвалась она. Речь вообще-то пойдет не о нем.

— А о чем тогда? — поинтересовался я. Джинни поморщилась.

— Гарри, если тебе уж так приспичило поговорить здесь и сейчас, может, мы все же можем хотя бы отойти вон туда, к окну, чтобы не торчать посреди прохода? — поинтересовалась она. Я обескуражено вздохнул, и кивнул, немного смутившись.

— Ну так о чем пойдет разговор? — поинтересовался я, когда мы расположились на широком подоконнике. Гермиона и Джинни снова обменялись тревожными, напряженными взглядами.