Кажется, я просидел в раздумьях довольно долго, хотя, возможно, мне это только показалось. Наконец, я встал, и, поправив мантию (я вернулся к старой привычке носить форму даже в каникулы, пока я в школе).

Мой «выход» налетел на меня, когда я поворачивал за угол, и, охнув, уставился на меня возмущенными голубыми глазами, сузившимися от ярости.

— Ты! — прежде чем я успел хотя бы осознать до конца, с кем столкнулся, мою щеку обожгла пощечина, а в грудь резко ткнулся крепкий кулачок, толкая меня к стене. Джинни, пылая яростью, казалось, готовилась убить меня на месте. А у меня будто свет зажегся в голове. Джинни! Если я смогу убедить ее… И тут же где-то внутри затрепетала робкая надежда: если я смогу убедить ее в том, что вся эта история — это обман, то может быть, у меня появится шанс с ней…

Не теряя времени, я перехватил ее запястья, сжал одной рукой, и, невзирая на сопротивление, быстрым шагом потащил ее за собой. Джинни вырывалась и упиралась, сил у нее было не так уж и мало для хрупкой девушки, но я все-таки был сильнее.

— Пусти меня! Пусти меня, Малфой, что ты делаешь?! — Джин, попутно осыпая меня проклятиями, не оставляла попыток вырваться на протяжении сего пути — сначала на один пролет по лестнице вниз, потом вверх на другую сторону и в коридор седьмого этажа — тот самый, где располагался вход в Выручай-комнату. Впрочем, в комнату мне было не очень нужно, просто в этот час мало шансов было наткнуться здесь на кого-нибудь из остававшихся в школе студентов, или на преподавателей. Оставалась вероятность напороться на Филча, но во-первых, я староста, а во-вторых, сейчас еще не время отбоя. — Пусти меня, слышишь, ты, маньяк-недоучка! Куда ты меня тащишь, я никуда с тобой не пойду! Да пусти же меня, ты, тварь слизеринская, ублюдок недоделанный, хорек облезлый, извращенец! — выкрикнула она, и я, решив уважить наконец ее просьбу, толкнул ее к стене и отпустил руки девушки. Впрочем, это совсем не означало, что она оказалась на свободе, потому что я одним шагом оказался вплотную к ней, уперся руками в стену по обе стороны от нее, и практически вдавил ее в каменную поверхность. — Не трогай меня! — в панике крикнула девушка. Джин, кажется, была близка к истерике, ее кулачки замолотили по моим плечам, и я еле сдержался, чтобы не поморщиться. Все-таки, как ни крути, а я не такой шкаф, чтобы спокойно выдерживать подобный натиск, да и Джинни, несмотря на тонкую фигурку и изящное сложение, не обделена силой, недаром же она одна из лучших Охотниц в Гриффиндорской команде.

Не собираясь больше это терпеть, я крепче прижался к ней и, склонив голову, заткнул ей рот поцелуем. Конечно, глупо было рассчитывать, что она ответит — я скорее опасался укуса. Просто нужно было отвлечь ее и привести в чувство.

Нет, кусаться Джинни не стала, как, впрочем и отвечать. Какое-то время она еще трепыхалась, пытаясь оттолкнуть меня, но решимость, граничащая с отчаянием, придала мне сил, и я не мог упустить свои последний шанс. Наконец девушка затихла, и замерла неподвижной куклой в моих руках. Я помедлил еще какое-то время. В слезливых дамских романах, которыми порой зачитывались Нарцисса и Блейз, частенько описывалось, как героиня не в состоянии сопротивляться обаянию своего героя, даже будучи смертельно обижена на него, и тает в его объятиях независимо от обстоятельств. А герой обязан сходит с ума от наслаждения, целуя ее, даже если делает это против ее воли.

Возможно, мы не были героем и героиней друг друга, несмотря ни на какие чувства. Джинни так и не ответила на мой поцелуй, не «растаяла» в моих объятиях, да и я не ощутил особенного удовольствия. Целоваться с ней было все равно, что тренироваться в этом на каких-нибудь помидорах. (Есть же такие идиоты, которые учатся поцелуям таким дурацким способом! Лично у меня не получилось ничего путного, даже когда я, уже умея целоваться, попробовал так сделать из чистого интереса.)

Ее губы вдруг приобрели соленый привкус, а кожа стала влажной, и я отстранился. По щекам Джинни текли слезы, но глаза не были грустными — они казались злыми и полными отвращения.

— Успокоилась? — спросил я, выгнув бровь с нарочитой наглостью.

— Как я тебя ненавижу, — тихо сказала она. — Ублюдок. Чего ты от меня хочешь?

— Поговорить, — отозвался я, чуть отстраняясь. Голубые глаза удивленно моргнули, однако я различил промелькнувшее облегчение.

— Нам не о чем разговаривать, — попыталась заупрямиться Джинни, но я мигом развил крошечный успех, достигнутый предыдущей фразой.

— Ошибаешься. Джин, пять минут. Я ведь не столь уж много прошу.

— Я не хочу выслушивать очередную слизеринскую ложь, — выдавила она. Я покачал головой.

— Послушай, ну это уже просто глупо. Джинни…

— Не зови меня так! — вспылила девушка. — Тебе мало, что ты и твоя подружка разбили сердце Гарри? Теперь вы поспорили еще и на меня?

— Поспорили? — переспросил я, ошеломленный новыми подробностями. Так, дело все интереснее…

— Я не знаю, как у вас там это происходит, но не желаю быть предметом развлечения твоей любовницы! — почти всхлипнула она. Я вздохнул.

— Джинни, — твердо сказал я. — Не знаю, кто и что наговорил вам, но если кто и разбил сердце Гарри, то только он сам. У меня никогда ничего не было с Блейз. Мы не любовники, и я могу это доказать.

— Оставь свои ухищрения для кого-нибудь другого, Малфой! — выкрикнула Джин, снова попытавшись рвануться прочь.

«Опять истерика», — устало подумал я, поймав ее в объятия, и снова поцеловал. Девушка слабо трепыхнулась и опять затихла, отклонившись назад к стене и тяжело опершись на нее, как только я ее выпустил.

— Не целуй меня больше, — тихо и как-то безжизненно сказала она, глядя мимо меня пустыми глазами. — Если посмеешь еще раз, я тебя убью.

— Джинни, ты слышала меня? — спросил я, схватив ее за плечи, и встряхнув. — Я могу доказать, что между мной и Блейз ничего нет!

— Откуда я знаю, что твои доказательства не сфабрикованы? — спросила она, переводя на меня горький, не верящий взгляд. — Извини, но я скорее поверю Гарри.

— Гарри сам не знает, что видел! — воскликнул я. — То, что она спала у меня, Боггарт побери, не значит, что она спала со мной! И вообще, мое доказательство не из тех, какие можно сфабриковать. Ты знаешь что-нибудь о заклятии Веритас? — спросил я с замиранием сердца. Если она хотя бы слышала о нем, тогда у меня есть шанс…

— Естественно, знаю, — фыркнула она. — Любимые чары Темного Принца?

— Что? А, Риллиан! — вспомнил я. В самом деле, чуть ли не каждый роман, написанный о нем утверждал, что Темный Принц не раз раскрывал заговоры против себя и уличал неверных любовниц именно этими чарами… Надо же, а я и забыл, хотя сам же одевался в его костюм на Хэллоуинский маскарад…

— Но ведь это Черная Магия, — сказала Джинни, с сомнением глядя на меня. Я помотал головой.

— Они довольно просты. Надо только хотеть узнать правду, и указать палочкой на сердце того, кого допрашиваешь. Джин, я…. Я хочу, чтобы ты наложила эти чары на меня. Здесь, сейчас.

— Отличная идея, Малфой, — фыркнула она. — Чтобы потом по твоей наводке проверили мою палочку, и выперли меня из школы за применение Темных Искусств? Конечно, за Веритас не дают пожизненное, как за Непростительные, да и полных семнадцати мне еще нет, так что в Азкабан, скорее всего, меня не посадят. Но и того, что меня выпрут из Хогвартса, довольно, не так ли?

— Я не собираюсь подставлять тебя, — покачал головой я, и, вытащив свою палочку из внутреннего кармана мантии, протянул ей. — Вот, возьми, если тебе так будет проще. Теперь, если что и проверят, то обвинят меня.

— Но ведь это Черная магия, — с еще большим сомнением повторила она, недоверчиво глядя на меня, и взяв мою палочку трясущимися пальцами. — Ты… Тебе ведь будет больно.

— Это куда менее больно, чем Круциатус, поверь мне, — фыркнул я, отступая, чтобы дать ей свободное пространство. — И уж куда менее больно, чем выносить твое презрение и ненависть. Давай. Наложи чары.