— Врете все, стал бы он вам рассказывать. Сочинили и хвалитесь.

Братья оскорбленно насупились. Младший скорчил рожу, а старший ответил:

— Ничего и не сочинили! Он не нам, он Гайяри рассказывал, а мы за дверью были, подслушали.

— Гайи тоже уехал, за ним следом… — добавил младший, но Салема продолжать разговор уже не стала.

Срочно в город! Самой все узнать… Она бегом бросилась в комнату. Переодеваться — только время терять, лишь набросила на плечи плащ, выскочила во двор.

И нос к носу столкнулась с отцом.

— Сали, милая! — отец остановил ее, обнял, как ни в чем не бывало, заглянул в лицо. — Что-то ты не весела и глаза припухли. Плохо спалось? Ничего, на празднике развеешься…

Он был весел и добр, и говорил с Салемой так, словно не было накануне ни замков на дверях и ставнях, ни угрозы, что не даст связаться с братом. Словно это обычное дело для него — выслеживать собственных детей, а потом запирать, как преступников.

Но за лаской чадолюбивого отца отчетливо проглядывало глубокое удовлетворение, как будто именно сегодня Геленну Вейзу необыкновенно посчастливилось. Салема видела эту его сытую радость и понимала, что она могла значить: если его главный соперник в форуме оказался изменником, значит, он победил. Но несмотря на это понимание, в глубине души ей все еще хотелось верить, что ее отец — самый добрый человек на свете и никому не пожелает зла. Она решилась спросить:

— Отец, скажи, это правда, что славнейший Орс — предатель?

— Не могу сказать, дочка, — он неопределенно пожал плечами и, не выпуская Салему из объятий, пошел к дому. — Это решит суд. Но славнейший блюститель Тир представил неопровержимые свидетельства измены: похоже, предатель, так и есть.

— И ты веришь?.. — она хотела возмутиться, но вовремя опомнилась: конечно, верит! И не важно, правда это или нет, ему выгодно — значит, будет верить сам и ее убедит. Спросить надо иначе: — Что теперь с ним будет?

— До суда Орсы арестованы, а дальше…

— Все?! — перебила Салема недослушав.

— Все, конечно. Если глава семьи — изменник, изменником может быть и любой в его доме.

Все — значит, и Нарайн тоже. Сердце остановилось, земля, покачнувшись, начала уходить из-под ног. Салема вздохнула, собираясь с силами, а потом, ничего больше не говоря, вырвалась из объятий отца и бросилась прочь. Спрятавшись в своей спальне, она заперла дверь и сползла на пол. Теперь — все.

На праздник Салема не пошла, отговорилась тем, что нездорова. Легла поверх заправленной постели и пролежала до самого вечера. Слез уже не было, не было никаких мыслей и желаний — только пустота.

Вечером позвали к ужину, но есть не хотелось. Сначала за ней посылали служанку, потом тетку Рахи. Салема им не открыла, даже разговаривать не стала. Третьей пришла мать — ее Салема тоже не впустила, хоть за такое неуважение могли и наказать. Мать долго стояла под дверью, все уговаривала хотя бы взять ужин и поесть, но Салема не подалась, так и легла спать голодная.

Когда солнце село и дом стих окончательно, явился Гайяри. Братец не стал стучать, он просто вскрыл замок парой материных шпилек и зашел, не спрашиваясь.

— Сали, не спишь? Я тебе поесть принес, — и выставил на постель тарелку печенья. Большую кружку молока сунул ей прямо в руки.

— Если и спала, то уже бы проснулась, — проворчала Салема, чудом не расплескав молоко по одеялу.

Кружка была теплая, а от печенья, того самого, что они с Лолией пекли накануне, пахло аппетитной сладостью ванили и муската. Но есть не хотелось все равно: казалось, это будет уступкой отцу, так небрежно разрушившему ее счастье. Но Гайяри с ее гордым решением считаться не собирался.

— Ешь, давай, это же журавлики, — сказал он, кладя в рот одну печенюшку. — Помнишь? Кто воротит нос от журавликов в день Младшей, тот гневит Любовь Творящую. Хочешь, чтобы тебя никто не любил? — Второй журавлик оказался уже во рту у нее.

Тут уж отказаться сил не хватило — печенье было слишком вкусным. После целого дня голода оно казалось настоящим благословением Творящей миры богини.

— Меня и так уже любят, — ответила она, когда прожевала. — И я люблю. И то, что я сейчас ем… не думай, что я смирилась и откажусь от Нарайна! И отец пусть тоже знает: как бы нам не мешали, мы с все равно будем вместе, — и сунула в рот еще одно печенье.

— Будете-будете, конечно… — Гайяри уговаривал ее как маленькую, но Салема не злилась, на брата она злиться не могла. Даже когда он вставал на сторону родителей, она знала — если очень попросит, Гайи поможет обязательно.

— Не поймал ведь славнейший Тир твоего Нарайна. Ваша затея с побегом, похоже, его спасла.

В недоумении Салема отложила печенье. Правду он говорит или смеется над ней? Или… Творящие! За последние сутки она столько всего наслушалась, что уже не знала, чему верить, а чему нет. Сначала арестован как изменник, теперь — в бегах… Что для него лучше? Как тут разобраться?..

— И… где же он? — спросила она первое, что пришло в голову.

— Не знаю, — пожал плечами Гайи, — никто не знает.

Да что же это?! Он там, один, может, мерзнет под открытым небом, может, голодает! И как ему должно быть страшно, одиноко… а она здесь печенье ест! Хотелось вскочить и бежать сейчас же, в дом Орсов, в город… да куда угодно, только не сидеть послушной дочкой, молча и бездействуя.

Но Гайяри, поняв ее намерения, тут же схватил за руку, удержал на месте. Легкомыслие его как ветром сдуло.

— Только сбегать не вздумай, — предупредил он строго. — Отец все знает и маму предупредил. Они с тебя глаз не спустят, и если поймают еще раз — запрут окончательно.

— Пусть попробуют. Не успеют.

Что ей родители? У них-то все в порядке! Рассердятся, оскорбятся ее непослушанием? Ничего, она переживет! Именно это она бы и сказала Гайяри, да он слушать не стал.

— Да в бездну к демонам родителей, — продолжал он, — ты о себе подумай. И о нем: если он спрятался, ты не найдешь, а если найдешь — только выдашь. Рассуди здраво, будет он рад, если из-за тебя его выследят?

Он говорил так убежденно, что и она невольно задумалась. Что ж, похоже, брат был прав: по ее следам выследят быстрее… а она ни за что себе не простит, если сама подведет Нарайна.

Как же все это несправедливо!

— Что же мне делать, Гайи, что?.. — Салема растеряно вертела в руках полупустую кружку.

— Ничего, — ответил он мягко. — Ничего не делать и ждать. Суда ведь еще не было, а обвинения — это не приговор.

И опять Гайяри прав… может быть, все это недоразумение, не было никакой измены. А если бы и была, если вещатель и правда предал Орбин, то Нарайн-то тут при чем? Его обязательно оправдают. О том, что суд может решить иначе, она даже в шутку думать не хотела.

Салема с надеждой посмотрела на брата.

— Гайяри, поговори со славнейшим Леном, а? Не может же такого быть, чтобы патриарха, да еще и со всем семейством, осудили без позволения избранника? А Нарайн точно ни в чем не виноват, я знаю!

Но Гайяри только головой покачал.

— Эх, сестренка… если бы все было так просто. Славнейший Айсинар и сам не рад такому повороту — не ожидал, что обвинения будут настолько серьезными. Но что он может? Не станет же избранник выгораживать предателя. И разрешение на разбирательство он уже дал, теперь все в руках судьи. А с судьей если кто и может поговорить, то Лолия, ты бы ее попросила… хотя славный Мор не тот, кто вообще хоть кого-то слушает.

Лолия! Салема сжала кулаки. Она всегда считала себя доброй, но теперь от одного имени в душе вскипала такая ярость, что хотелось не просто ударить — бить и бить, до крови, до боли в собственных руках.

— Не говорим не про нее даже! — зашипела она. — Вот кто подлый предатель, а не Нарайн! Я ей верила как самой себе, а она…

— Ну, будет! Салема, перестань.

Брат отобрал кружку, обнял, прижал к себе, чтобы успокоилась, и Салема уткнулась лицом в его плечо и разревелась. Целый день крепилась, а тут — не выдержала.