К. М. Передатчик или приемник собрал?

М. Ф. Передатчик. «Я, — говорит, — собрал. Что передать? У вас есть какие-нибудь позывные?» Я говорю: «Какие у меня могут быть позывные? Если и были позывные, они давно уже кончились. Нет, я говорю, я не могу этого сделать». — «А у меня, — говорит, — все готово, я могу передать».

А потом мне через некоторое время говорят: «Никакого у него передатчика нет, он просто вас провоцирует». И когда он еще раз ко мне пришел, я ему сказал: «Что же ты, сволочь, купить меня хотел, да? Как тебе не стыдно? Ты же знаешь, что я ничего не могу сделать. Я пленный. А ты что же, хотел на мне заработать что-нибудь?» Плакал, каялся: «Михаил Федорович, знаете, меня все время уговаривают узнать, о чем генерал рассуждает, как?..» В общем, это дело так и кончилось.

А через некоторое время приходит бричка, нас с генералом Прохоровым сажают в эту бричку и увозят. Увозят нас опять в Берлин, а из Берлина — из подберлинского лагеря везут нас уже в город Мосбург. Тут ночевали мы в разных камерах в полицейском участке. В два раза уже вашей комнаты, без окон, без дверей. Когда я попал туда, у меня сердце сжалось. А почему нас поместили туда? В лагерь, куда нас хотели везти, нельзя было доехать: снег очень большой выпал. И оттуда запросили военнопленных, чтоб приехали за мной.

Да, я еще одно не рассказал. Как-то путается у меня. В одном из лагерей в Нюрнберге я был. Лагерь наших военнопленных. Когда приехала машина туда, и все услыхали: русского генерала привезли. А генералов они не видели еще, наши военнопленные. И тут я вылезаю. Немцы ушли, я вылезаю через борт, мне помогли, и вдруг раздается команда: «Смирно! Равнение на советского генерала!» И подходит военнопленный, печатает шаг и отдает мне рапорт: «Товарищ генерал, в этом лагере все обстоит неблагополучно. Народ умирает как мухи!»

В это время немцы выбегают: «Кто, что, как?!» Народ стушевался, но этого человека не нашли. Я даже растерялся тогда. А когда немцы ушли, ребята собрались на кухне, говорят: «Товарищ генерал, что вы знаете? Ориентируйте нас, как и что». Я им начал говорить, что дело движется к концу — это уже был конец сорок третьего года, — дело идет на лад, победа обеспечена, только держитесь, ребята. А они говорят, что вот у нас тут всякие провокации распускают, что Советской армии уже нет, разбита. «Как разбита! Да вы только почитайте газеты». — «Да газет, — говорят, — не дают сюда, только когда выходим на работы, случайно получаем газеты».

И опять какая-то сволочь все передала. Приходит фельдфебель немецкий и говорит: «Сбрить бороду!» А я говорю: «Я не дам брить бороду!» — «Сбрить бороду!» — «Не дам!» Разругались, ушел. Врач: «Почему вы бороду не бреете?» Я говорю: «Я ношу бороду». — «Вы были без бороды, когда вас снимали, когда прибыли в плен». Я говорю: «А здесь я отрастил, потому что бритв нет, а топором бриться я не хочу, тупые топоры».

Услыхали в соседнем лагере и стали сразу собирать деньги. Много собрали немецких марок. Французы давали, и те, которые работали у немцев, они какую-то часть марками получали. В общем, собрали денег. Я думал пробыть в этом лагере несколько месяцев, а меня на третий день — раз, два — в тележку и на станцию отвезли уже не на машине, а на тележке.

К. М. А на что собрали деньги?

М. Ф. Генералам передать собрали деньги.

К. М. Ах, передать с вами?

М. Ф. Да, со мной передать. Хотя купить там было ничего нельзя. Единственно, что можно было купить — горчицу. Кислую немецкую горчицу. Но для нас и это было приятно — горчицу эту с хлебом, приятно, что-нибудь кисленькое. А больше ничего. Воду можно было покупать. Не простая вода, а…

К. М. Минеральная?

М. Ф. Не минеральная, а какая-то…

К. М. Газированная, содовая.

М. Ф. Да, что-то такое.

Ну вот, повезли меня — я рассказываю дальше — приехали сани и матросы наши. Матросы не пленные, а интернированные. С торгового флота. Они находились в отдельном помещении. Они приходили с субботы на воскресенье, а в понедельник уходили обратно, на разные работы. И вот мы едем. Не едем, а везут меня. Для них это, конечно, ново — генерал приехал.

К. М. А вы бороду не сбрили?

М. Ф. Нет, с бородой. Ну, я вел с ними разговор. Немец где-то впереди, можно было вести разговор. Они меня спрашивают, я их расспрашиваю. Мне говорят: «Тут и сволочи есть, в вашем лагере, куда вы попадете, там есть Мальцев такой — предатель, мы уже знаем». Рассказали, какие генералы есть наши в плену. Они уже переписку с ними наладили.

Приехали мы туда.

К. М. Это где, в Западной Германии?

М. Ф. Это под Нюрнбергом. Западная Германия. Город Мосбург. Что представляла из себя тамошняя крепость? Это средневековый замок на высокой горе. Очень широкий ров, который, видимо, когда-то наполнялся водой. Потом стена. Колоссальная стена, широкая. А потом — здание и двор. А во дворе сделан бетонированный колодезь и со всех крыш проведены трубы. Воды-то своей не было, а видимо, дождевая вода скапливалась туда для питья в случае осады. Наверно, так это было у них там.

Посмотрел я, когда приехал. Ходят люди — это было во всех лагерях: или кости и кожа, или вот такие все опухшие. Как одеты! Я увидел генералов, ну кто в чем. Генеральского ничего на них не осталось. Все уже сношено. Двухъярусные нары. Белья никакого. Постельного белья никакого. Тюфячная наволочка, тюфячная подушка из стружек и одеяло.

А когда из госпиталя меня отправили, ребята мне дали две простыни. Но оттуда сейчас же сообщили, что генерал-лейтенант Лукин увез две простыни. Я прихожу с прогулки, и у меня их отобрали. Но у меня была третья простынь. Где-то я раньше эту простынь прикарманил. Смотрю, все наши генералы двумя пальцами сморкаются. Я говорю: «Что же, платков что ли нет у вас?» — «Нету платков». (Это я вам для характеристики говорю только.) Я говорю: «Вот простынь, — и даю ее старшему генералу, — разрежьте на платки эту простынь». Они преспокойно разорвали, разрезали на платки и поделили платки. А потом смотрю — у них у всех простыни есть, у сволочей. А я последнюю простынь им отдал.

К. М. У них были простыни в запасе?

М. Ф. У них и платки были, просто по привычке они пальцами сморкались.

Привез я продуктов всяких, мне французы надавали. Сначала у меня отобрали, отдали Мальцеву — этим изменникам родины, группе его. Я запротестовал, к коменданту пошел жаловаться. Часть они сожрать успели, а часть у них отняли и вернули мне. Я все распределил.

К. М. А этот Мальцев отдельно, что ли, сидел?

М. Ф. В другой комнате. С нашими же. Мы, генералы, отдельно сидели, а в той — ниже майора никого не было.

К. М. А Мальцев подполковник был?

М. Ф. Кажется, майор он был. Но это явная антисоветская сволочь, его сюда поместили. Почему — не знаю. Видимо, для информации, что ли, или для разложения. Группка такая. А остальные — эти майоры, подполковники и полковники — это те, которые отказались на немцев работать на заводах, на фабриках, где бы то ни было. Видимо, к ним эту сволочь и подослали.

Разделил я продукты. Ну, досталось там каждому понемножку, но хоть попробовали, для ощущения. Ничего же там не было.

К. М. Сколько там генералов было,?

М. Ф. Человек двадцать нас было. Больше двадцати генералов и два комбрига.

К. М. Одна комната?

М. Ф. Одна большая комната.

К. М. И только советские в этом лагере были?

М. Ф. Только наши. А там, где моряки, там были и евреи какие-то, чехи были и еще какие-то были. Тоже все это отдельно, в другой части, мы с ними не соприкасались.

Вдруг разносится слух, что образован комитет власовский. Я забыл это сказать раньше. Как-то непродуманно у меня получается. Можно вернуться назад?

К. М. Конечно.

М. Ф. В том лагере, где были курсы, ко мне приезжал генерал, который приезжал за мной и в люккенвальдский госпиталь. Он тут работал на курсах. И приезжал Малышкин. Приезжала и еще одна сволочь, который работал в генеральном штабе по нашим укрепленным районам. Вот этого генерала, который работал по УРам, я и спрашиваю: «Что же ты там делаешь у них, какую работу проводишь?»