К. М. Важным чином был?

М. Ф. Из оперуполномоченных. Пришли в Париже, говорят: «Что вам надо?» Я говорю: «Как, что мне надо? Мне ничего не надо».

К. М. А по национальности кто этот оперуполномоченный был? Русский?

М. Ф. Нет, азербайджанец. Красивый такой, хороший парень. По-моему, азербайджанец. Да, наверное, азербайджанец. Приходят они и говорят: «Что вам, Михаил Федорович, нужно?» Я говорю: «Ну что мне нужно?» — «Ладно, мы вам портсигар принесем».

Бежавшие наши, которые были там, во Франции, работали с сопротивленцами, потом, когда война-то кончилась, нужно сказать, что они там творили нехорошие дела, между прочим. Всякая сволочь была. Видимо, деньги хватали, где можно было, и всё такое.

Ну купили мне портсигар, а Снегову, такой генерал был, — тому золотые часы подарили. Ну, я от золотых часов отказался. Я знал, что своих денег у них нет, и на какие деньги они купили эти часы, чёрт их знает. А на какие-то я не хотел.

К. М. А они что, за это время перешли во французское Сопротивление?

М. Ф. Нет, они приехали в наше консульство, к нашему консулу и там у него работали. По отправке наших сопротивленцев на родину.

К. М. А до этого они у немцев кем же были?

М. Ф. Один-то работал в гестапо…

К. М. А другой? Из Москвы приехал?

М. Ф. Нет, он тоже пленный. Я его не видел в лагере никогда. Видимо, тоже работал в гестапо. А может, и не работал, я не знаю, боюсь вам сказать.

К. М. Может, двойная работа. Тоже могло быть?

М. Ф. Может, двойная, могло и это быть. Не знаю. Побыли там они, сказали: «Скоро вас будут отправлять, за вами скоро приедут». Дали мне характеристику хорошую.

К. М. Кто?

М. Ф. Вот эти, работавшие в гестапо-то. Я взял на всякий случай, а потом порвал ее. Ну ее к черту, думаю, свяжешься с этой характеристикой, на чёрта она мне нужна.

Потом, несколько лет назад вызывали в партийный комитет, в Контрольную комиссию партийную о восстановлении в партии. Он показал, что вот Лукин знал меня. Я говорю: «Я знал вот так его, а что он делал, как делал, черт его знает. Он говорил, что ведет патриотическую работу, но как это было, я не могу ничего этого сказать. Ни плохо, ни хорошо». Я им рассказал так, как было дело. Не знаю, восстановили его или нет. Консула надо как-нибудь спросить. У меня, кажется, телефон его есть. Консула потом вызывали тоже. Бывшего нашего консула в Париже.

К. М. Не Василевский был консулом?

М. Ф. Нет, не Василевский. Я еще про этот лагерь хочу сказать. В этом лагере был один профессор, фамилию сейчас не могу вспомнить. Он заведовал библиотекой в этом лагере. Профессор математики.

К. М. Библиотека была в лагере?

М. Ф. Большая библиотека была. Вывезена из оккупированных областей, я ходил туда книги брал и читал. Там была такая книжонка, брошюрка ходила среди военнопленных, в особенности среди украинцев. Смысл такой, что князь какой-то украинский, не помню, в каком это было веке, хотел отдать дочь свою Анну за какого-то немецкого барона или герцога, я не помню сейчас, но эта свадьба не состоялась, а оттуда пошло родство немецкой с украинской кровью. Смысл такой. Я искал эту книжонку, чтобы самому прочитать, узнать, в чем там дело.

Так я с ним познакомился. Василий Васильевич его звали. Настоящее это имя и отчество — не знаю. Там многие не свои фамилии носили.

— Так что же вы делаете, Василь Васильевич?

— А я вот организую казачий комитет.

Я говорю: «Есть русский комитет, есть украинский комитет, зачем вам казачий? Ведь вы же русский. Для чего вам казачий-то комитет?»

Он говорит: «Казаки — это особое сословие, самостоятельной республикой могут быть».

— И вы что же, хотите возглавить эту республику?

— Я не знаю, меня это не интересует, кто будет возглавлять. Я вот казачий комитет хочу организовать.

И кажется, ему удалось это дело. А главным образом, он, стервец, через этот комитет помогал в формировании казачьих частей Краснову. Краснов же там был, который формировал казачьи кавалерийские части, которые воевали в Югославии. На нашем русском фронте их не было, они там воевали. В какой-то степени он, мерзавец, помогал ему, Василий Васильевич этот. Прибыли туда работать два новых наших командира — или он отобрал, или как-то, два офицера наших.

Я стал вызывать их по одному и говорю: «Почему вы сюда, в этот лагерь приехали? С какой целью?» — «А вот по рекомендации Василия Васильевича, работать в библиотеке». — «А вы знаете, что он затевает, этот Василий Васильевич? Он комитет хочет организовать, а потом еще что-нибудь, а потом вас куда-нибудь пошлют. Вы как на это смотрите? Пойдете или не пойдете? Вы же русские офицеры, офицеры Советской армии». — «Да мы не знаем ничего». Я говорю: «Вы лучше из этого лагеря постарайтесь уйти, не надо вам здесь». Я вижу, что они ни то ни сё. Знаете, людей можно совратить как-нибудь, тем более что они, видимо, знают его, были с ним в каком-то плену. Почему-то он их фамилии запомнил и вытребовал их, значит, видимо, они вели какие-то разговоры. Я считал, что это люди ненадежные. Я им говорю, что я бы вам рекомендовал не быть в этом лагере, постарайтесь как-нибудь, попросите Василия Васильевича, скажите, что вы не подходите ему, и он вас сумеет откомандировать в другой лагерь куда-нибудь. «А почему вы здесь?»

Они, конечно, естественный задали вопрос: «А ты почему здесь?» Я говорю: «Ну, это другой вопрос, почему я здесь». Не стал с ними пускаться в объяснения, тем дело и кончилось у нас.

Когда вернулись — были арестованы. Один отсидел, а один на меня показал, чтобы я дал характеристику ему. Меня вызвали в Особый отдел, к прокурору Московского округа. И он говорит: «Вот такой-то такой-то просит вас характеристику дать». Я говорю: «Там два было, а второй?» — «Второй, — говорит, — умер, нет его».

Поскольку он не вел никакой работы, в комитет этот не вошел, я дал ему характеристику, то есть рассказал, как было, что я его вызывал, как он мне ответ дал и что я лично считаю, что он ничего антисоветского не сумел сделать и не делал. Что у него в мыслях было, я этого не скажу, не знаю, но он ничего антисоветского не сделал. Я с ним вел разговоры, он не вступал в этот комитет и антисоветских кампаний в этом лагере не вел, только выдавал книги. Иногда даже меня предупреждал, с кем Василий Васильевич ведет разговоры и о чем ведутся разговоры. Я дал ему довольно сносную характеристику, и он был освобожден.

Он мне писал, не сохранилось у меня это письмо, писал, что все мы плакали, когда писали вам, вы вернули меня к семье, я семью нашел. Благодарственное такое письмо. Выпустили этого человека. А второй умер.

Что характерно еще в этом лагере, вдруг немцы у всех инженеров, работающих под землей в шахтах или где-то там, просят характеристику: какой вуз окончили и т. д., и хотят куда-то отправить. Я вызвал одного инженера и говорю: «Слушай, нельзя это дело делать-то. Значит, вы будете какую-то пользу им приносить. Нельзя этого делать». Он говорит, что уже многие подают, пишут, Я говорю: «Веди работу, нельзя».

И эту работу сорвали мы. Об этом узнал начальник лагеря Френцель и говорит коменданту: «Вот, создали условия двум генералам! Вы знаете их — Лукин и Прохоров, они ведут разлагающую работу. Немецкая армия еще сильна, немецкое государство сильно. Мы победим все равно, а они будут рассчитываться. Как они будут рассчитываться, когда кончится война?»

Да, там еще был такой эпизод. Выступает по радио Блюменталь-Тамарин. Так он выступал: «Господа! Это говорю я, Блюменталь-Тамарин, известный московский артист!» Так он начинал, таким это голосом. И как-то мы сидели, и я чем-то запустил и очень удачно попал — разбил эту тарелку. И какая-то сволочь передала. И вот он по этому поводу выступает: «Генералы сидят, создали им условия не такие, как вообще в лагерях условия, а они…»

И еще случай. Медицинская часть. В медицинской части имеется маленькая радиостанция, по лагерю передают. Приходит ко мне радист и говорит: «Михаил Федорович, я могу собрать передатчик». — «Ну что ж, хорошее дело, собирай», — я ему говорю. Потом он опять приходит ко мне: «Я собрал. Передатчик работает». — «А ты опробовал его?» — «Опробовал». А ребята увидели, что он зачастил ко мне ходить, сказали, чтобы особенно я не откровенничал с этим человеком.