Если некоторые мысли, высказанные здесь, покажутся Вам имеющими отношение к делу и поэтому небесполезными, — я буду искренне рад.

Жму Вашу руку.

Уважающий Вас Константин Симонов.

Я внимательно посмотрел все те места в своих романах «Товарищи по оружию» и «Живые и мертвые», на которые вы просили меня обратить внимание, перед тем как печатать второй завод этого двухтомника. Я как автор этих книг по здравому размышлению не вижу никакой необходимости вносить в них какие бы то ни было изменения. Поэтому прошу вас печатать второй завод точно по тексту первого завода и, естественно, как автор сейчас, так же как и раньше, всецело принимаю на себя полную ответственность за каждое слово, написанное мною в обеих этих моих книгах.

Собственно говоря, сказанным можно было бы и ограничиться. Но так как этот вопрос имеет еще и принципиальную сторону, хочу кое-что добавить к сказанному.

Все места в обоих романах, на которые редакция обратила мое внимание, связаны с упоминанием фамилии Сталина, а одно место — с упоминанием фамилии Ворошилова.

Начну с этого последнего частного случая. Фамилия Ворошилова упомянута в романе «Товарищи по оружию» в связи с тем, что именно он, как тогдашний нарком обороны, делал в 1939 году доклад на сессии Верховного Совета об изменениях в Законе о воинской повинности. Какие бы тяжелые ошибки ни совершил Ворошилов как в давнем, так и в недавнем прошлом, на мой взгляд, это вовсе не требует механического вычеркивания его фамилии в тех случаях, когда ее упоминание необходимо в связи с теми или иными реально имевшими место историческими фактами.

В романе «Товарищи по оружию» несколько раз говорится о Сталине тоже в связи с реальными историческими фактами, имевшими место в 1939 году (прием слушателей военных академий, интервью с Роем Говардом, халхингольские события). Все эти упоминания (так же, кстати, как и упоминание в одном не замеченном вами месте фамилии Молотова, ведшего переговоры с японским послом Того), являются в романе «Товарищи по оружию», как это нетрудно заметить, чисто фактическими упоминаниями, отражающими историческую действительность того времени. У меня, перерабатывающего этот роман в прошлом году для нового издания, не было ни малейшего желания без нужды упоминать имя Сталина или другие имена, о которых я сказал выше. Но я не считаю нужным и правильным вычеркивать имя Сталина там, где было исторически необходимо его упомянуть. Я не считаю нужным и правильным делать это и сейчас. Роман о событиях 1939 года без упоминания имен Сталина там, где в этом есть историческая необходимость, выглядел бы странно и глупо.

Еще большее удивление вызвали у меня те места, на которые редакция обратила мое внимание в романе «Живые и мертвые». Роман этот, начатый в 1955 году, в основном был написан мною после XX съезда партии. Глубоко разделяя и всей душой поддерживая все то, что было сказано на XX съезде о культе личности и его тяжелейших последствиях, я стремился в своем романе всеми доступными мне художественными средствами показать тяжелейшую ответственность Сталина за трагедию 1941 года и в этой связи и за события 1937 года. В моем писательском сознании романом «Живые и мертвые» я в меру своих скромных сил старался выполнить хотя бы маленькую часть той задачи по разоблачению культа личности, которая была поставлена перед литературой XX съездом.

Я рад, что, прислушиваясь к разным советам в период подготовки романа к печати, не отступил перед некоторыми требованиями приглушить некоторые места романа, в наиболее острой форме касавшиеся как причин трагедии 1941 года, так и событий 1937 года. Я не отступил тогда, мне нечего и незачем ничего переделывать в своей книге сейчас, после XX съезда партии, который вдохновляет меня и многих моих товарищей по перу на еще более глубокую разработку тех тем, которые я, в частности, начал разрабатывать в романе «Живые и мертвые».

Вот почему меня крайне удивило то, что редакция сочла нужным обратить мое внимание на все те места романа «Живые и мертвые», где упоминается имя Сталина. Такое механическое подчеркивание могло бы быть понятно только людям, не читавшим романа и поэтому не знающим, в чем состоит его пафос и как выглядит в нем позиция автора.

В связи со сказанным хочу коснуться еще одного вопроса. Невозможно писать роман о Великой Отечественной войне, не упоминая там, где это исторически необходимо, имя Сталина. Но это еще не все. В художественном произведении, посвященном прошлому, писатель обязан выразить не только собственное, сегодняшнее отношение к этому прошлому, в том числе и к личности, и к действиям Сталина, — он обязан, показывая людей, живших в реальной обстановке этого прошлого, изобразить там, где это необходимо, тогдашнее отношение этих людей к Сталину. У разных людей — разное, с разными оттенками, но, конечно, у большинства из них очень далекое от того, что сейчас думаем мы, знающие многое такое, о чем они не имели представления. Больше того, я думаю, что весь трагизм этой темы можно показать, лишь если дать всю силу контраста между тем, что мы знаем о Сталине сейчас, и тем, что подавляющее большинство людей знало о нем тогда, в те годы войны; между теми чувствами, которые мы испытываем сейчас, и теми чувствами, которые, в силу незнания подлинных фактов, испытывало громадное число людей тогда. Без этого контраста, данного в полных его масштабах, не будет ни подлинной трагедии, ни полного историзма.

Мне кажется, что это вопрос принципиальный, имеющий отношение не только к моим книгам.

С товарищеским приветом, Константин Симонов.

Прошу помочь мне, потому что я как писатель поставлен в тяжелое положение. В течение двух лет я готовил к 25-летию начала войны книгу «Сто суток войны» — мои дневники военного времени вместе с моими комментариями, написанными сейчас. Эта работа должна выйти книгой в издательстве «Советская Россия» и войти в последний том издающегося сейчас собрания моих сочинений. Перед этим я передал ее для публикации в журнал «Новый мир».

Цензура держала первую часть этой работы полтора месяца.

Сначала от меня потребовали справку из Военного архива. Архив, прочитав мою работу, немедленно дал такую справку.

Затем потребовали, чтобы я параллельно направил свою работу в военную цензуру. Военная цензура прочла мою работу в два дня и предложила мне четыре купюры, которые я и сделал.

После этого моя работа еще полмесяца без объяснения причин лежала в общей цензуре и в итоге была вынута из девятого номера «Нового мира».

Только когда я сообщил обо всем этом в Отдел культуры КПСС и попросил, чтобы цензура дала мне тот или иной ответ, меня наконец пригласили в цензуру и предложили сделать ряд поправок и купюр.

Я трижды сидел в цензуре и делал поправки. В том числе в связи с запрошенным цензурой отзывом из Военно-мемуарной комиссии ПУРа. Работники этой комиссии написали свой безымянный отзыв местами в оскорбительном для меня тоне. Но я внес поправки и по их замечаниям, там, где в них была доля истины. Всего я сделал свыше сорока исправлений и купюр, во всех тех случаях, когда я хоть в какой-то мере мог с ними согласиться. После этого цензура официально разрешила мою вещь в печать.

Но когда тираж журнала с моею вещью был уже почти весь отпечатан в типографии, цензура запретила ее печатать.

Когда я прямо спросил руководителя цензуры тов. Романова П. К., почему неделю назад он сам дал официальное разрешение печатать мою вещь, а теперь взял свое разрешение обратно, он сказал мне, что он сделал свои выводы из совещания-семинара идеологических работников и на основе этих, сделанных им выводов теперь отказывает мне в праве напечатать мою работу. Я ответил, что не могу согласиться с его сугубо административными выводами из идеологического семинара.