— Буду серьезной знаете когда, — обратилась она присмиренно к отцу и Куликову, — когда стану вровень с вами, совершу какое-нибудь грандиозное открытие!

— Полно, Любушка! — Куликов умоляюще сложил перед собой ладони в черных перчатках. — Что мы сделали, это же наше, общее, кто больше, кто меньше, зачем считаться... Ну, пусть нас с твоим отцом слегка выделят, но ты же совсем рядом!..

— Нет, я хочу сама теперь такое же совершить! — повторила Люба. — Чтобы никто пальцем не посмел ткнуть!

— Это кто же посмеет? — набычился Куликов.

— Может, и не посмеют, — ответила Люба, — но мне надо отличиться, и все!

— У моей дочери опять приступ блажи, — успокоил гостя Лукин, — думаю, через два дня пройдет, когда ей суд напомнит, как некоторые отличаются в погоне за отличиями!

Женя понял, что дальше стоять и слушать этот разговор неприлично. Потоптавшись и поскрипев на месте, будто идет издалека, Женя вышел из сетчатой тени к примолкнувшей компании.

— Добрый вечер, — поприветствовал он Лукиных и Куликова.

— Женя! — вскрикнула Люба, точно увидела родного человека.

— Евгений Ильич? — присмотрелся Куликов. — Каким ветром сюда занесло?

— Понимаете, провожал тут одного друга, учителя из школы, — начал объяснять Женя, — и увидел вас на крыльце... А мы собирались с парнями нашими у Слониковых обсудить дело Игоря Бандуреева, ну и разволновались...

— Слоникова времени зря не теряет, — произнес Лукин снисходительно. — Использует все, что можно и нельзя!

— Она с нами только хотела посоветоваться, не поможем ли мы чем в защите, — заторопился Женя, — да нам трудно сразу сориентироваться в законах...

Он говорил с нахаловской простоватостью, зная наверняка, что интеллигентный человек плюнет на эту бедность и начнет разъяснять суть дела, и станет понятней, как дальше действовать.

И Женя стал рассказывать, как они весь вечер пытались объяснить преступление Игоря с точки зрения защиты, да так и не смогли открыть в его деле аффекта, хотя по всему видно, что Игорь не мог схватиться за топор без сильнейшего психического потрясения.

— Следовательно, его и не было, этого потрясения, — произнес Куликов.

— А может, здесь особое помешательство? — возразил Женя и отвел лицо от света уличной лампочки. — Чокнулся человек на миг и сам об этом не догадывается!..

Лукин задумчиво потер свой подбородок о шершавый сгиб воротника старого кожана и сказал:

— В его признаниях много рассудительности... Даже слишком много...

— То есть, вы считаете, Дмитрий Гурович, он и в момент... преступления ясно осознавал все? — спросил Женя.

— Я хочу сказать, мне было бы очень трудно судить такого, — сознался Лукин. — Только в свидетели здесь и гожусь.

— Кто бы скромничал, да не ты, Дмитрий! — заявил Куликов. — Столько лет ты соответствовал, а на Бандурееве залетел бы?!

— Это тебе не какой-нибудь воришка с одной мыслишкой, — спокойно сказал Лукин, — а целый мозговой трест!

— Ну, ты брось прибедняться, — сердито хрустнул снегом Куликов. — Такой ясновидец и — на попятную!

— Какой там ясновидец, — возразил Лукин. — Столько лет толокся возле пещеры и не мог догадаться сам...

— Но в своем-то деле ты все понимаешь, — настаивал Куликов.

— Раньше так думал, а после этого случая с нашим Петром Васильевичем сильно засомневался.

— Ты в чем-то не уверен? — удивился Куликов.

Лукин еле заметно кивнул.

— Вот и мы тоже, — заволновался Женя, подступая к Лукину. — Возникли у нас кое-какие сомнения...

У Лукина зашевелились брови так, что показалось, с них вот-вот слетит снег и они потемнеют. Но снег-седина был цепкий.

— А Слоникова прекрасно знает, что еще Кони предупреждал не доверять гласу общественности, — проговорил Лукин, и Женя услышал тот самый скрипучий фарфор в голосе судьи. — А тут товарищеская спайка!

От такого выпада Женя отступил опять в тень черемухи. Но здесь на выручку пришел Куликов.

— Мои ребята вступились за своего товарища-геолога, Дмитрий! Это наш закон'

— За отцеубийцу вступаются те, кто сам не очень-то любит своих отцов! — поправил Лукин.

— Нисколько! — воскликнул Куликов. — Придешь завтра на собрание наше и услышишь, как по-сыновьи мои мальчики относятся к делам своих старших коллег и отцов! — Он полуобнял Женю и спросил: — Верно я говорю, Евгений Ильич?

Женя деликатно кивнул.

Куликов покачал пальцем, словно дулом нагана, перед Жениным носом и объяснил свой отцовский жест:

— Только давать вам застаиваться нельзя, вот в чем наука! Вовлекать вас быстрей в ответственные дела! На самые верхние полки штатного расписания! Не давать плесени завестись в уме! — Куликов энергично потер уши под черным каракулем и добавил: — А вашей Слониковой тоже нагрузочку мы нашли... Сегодня я послал ей через Виктора предложение быть у нас в управлении юрисконсультом по совместительству, на полставки... Пусть за Игоря постоит стеной с нашей помощью!

«Вот он «секретный табачок»! — осенило Женю. — Только почему Слон не сообщил об этом всем?! Дал повод этому Гарьке предполагать черт знает что!»

— Обморозишься, Женька, так думать будешь, — засмеялась Люба, выпуская мягкие клубочки пара, пахнущего вином. — Пойдем лучше чай к нам пить и с папой ругаться вдвоем!

— Нет, надо двигаться, — сказал Женя, — мне дрова еще колоть!

— А мне тоже хочется наломать дров! — Люба крутнулась перед Куликовым и сбросила ему на руки тулуп.

— Что за настроение у тебя, Любовь Дмитриевна? — охнул Куликов.

— Вы знаете, иногда до мученичества чую, где-то рядом и мое открытие! — И она странно посмотрела на Женю. — Кто бы только вызвал во мне этот самый аффект, чтобы я пошла искать что надо...

— Люба, домой! — Лукин влетел на крыльцо, невзирая на хромоту, подхватил дочь и втолкнул ее в сени. Обернулся и скривил губы. — Не надо было наливать ей последнюю рюмку, Матвей!

— Это пройдет в самом скором времени!

— Самое трудное впереди!

— Думаешь, может выкинуть фокус на суде?

— Она в мать...

— А ты отец или кто?

— Мне пора на пенсию.

— Это с чего же тебя потянуло, такого бодряка?

— Видишь, с молодежью начинаю грызться, а может, она в чем-то не так уж и не права.

— Надо находить с ней общий язык, как я нахожу.

— Видно, не могу...

— Ну, зря ты распускаешься раньше времени, Дмитрий, бери с меня пример!..

Лукинского ответа Женя не стал дожидаться: Люба ушла и его присутствие только стесняло старших. И Женя отступил в млечную темь переулка. Стараясь не скрипеть, он двинулся в сторону Подгорной. «Гарьку надо нагнать, помириться и высказать ему мнение Лукина!»

Но хорошо это или плохо, что они как бы послушались трезвого, правильного Лукина? Не слишком ли они сами правильные оказались в этом деле? Не рано ли они бросили поиски доказательств невиновности Игоря?

И тут Женя поежился на ходу: вспомнил странные Любины слова. «Не такая уж она была пьяная, — решил он и стал мысленно отвечать ей: — Мне, знаешь, Люба, лично тоже недолго надерзить кому угодно. Только не таким людям, как твой отец или Куликов. Это золотые души, и возле них сам становишься лучше!»

И все же надо было разобраться до конца. Подхлестнутый этой мыслью, Женя свернул в длинный коридор между приземистыми домишками, утонувшими в снегу. Словно лыжник-слаломист, скатился он на расскольженных подошвах унтов до Подгорной, прошел по гулкому тротуару, рассеченному тенями тополей и огнями из окон, и открыл знакомые воротца из плах. Бросился к обшарпанной двери и застучал в нее.

— Кого надо? — через окошечко на него уставился веселый синий глаз.

— Открой, Мить, — ответил Женя, — я к твоему квартиранту пришел.

— А хоть бы и ко мне!

Загремело, забренчало, и дверь отошла. Женя пожал на ходу Митькину руку и нырнул в светлое пятно двери.

— К вам, Гарий Осипович! — прогудел Митька, отбрасывая дверь в боковушку. — Друзья-геологи.

Гарька лежал на кровати, записывая что-то в свою тетрадку. Увидев Женю, он подскочил, словно ожидал нового нападения.