«Не уйду домой, пока не услышу такой же скрип с другой стороны, — решил Женя, устанавливая по свежей памяти Гарькино лицо. — Ишь ты, защитник нашелся, бодряк-говорун!»

Он поглядел в кухонное окно своей квартиры. Сквозь льдистые перья увидел полутемную кухню. На стене пламенели огни из печи. Через просвет между легкими портьерами была видна гитара на бревенчатой, еще неоштукатуренной стене, край белой кроватки и стол, за которым сидела Лилия Ивановна. Горы тетрадей окружали ее, а она терпеливо вычитывала каракули своих учеников. Тени под ее глазами, кажется, прибавлялись от строчки к строчке, отдельные волоски в растрепанных косах отливали в свете настольной лампы, будто седые. При верхнем свете работать было удобнее и светлей, но Андрейка не мог бы заснуть.

«Значит, сына уложила, — подумал Женя про Лилию Ивановну, — сама пусть померзнет... Не до своих дров, когда их рядом наломать собираются!»

И он тихо вошел в свою половину сеней. Куржак смутно белел — лампочка сгорела, и некогда было ее заменить.

«Сейчас это даже к лучшему, — Женя ежился в своем полушубке. — Учитель меня не увидит, а я услышу, когда он отчалит...»

Наконец дверь Слониковых заскрипела, и раздался сиплый кашель чужака. Учителя провожала Люся.

— Ну, как тебе наши парни? — поинтересовалась она.

— Воображение у них слишком замерзлое, — сказал учитель. — А у меня времени нет, чтобы растопить!

— А ты сам все же думаешь доразведывать? — спросила Люся.

— Если б хоть один из твоих геологов стал на мою сторону!

— У Матвея Андреевича здесь авторитет всеобщий...

— Может, следовало сегодня рассказать ребятам о его предложении тебе?

— Это дело Виктора Самсоныча. Раз смолчал он сегодня, значит ,пока не считает нужным сообщать дружкам...

— Выходит, у них дружба дружбой, а табачок уже врозь?

— Этот-то табачок пахнет хорошей прибавкой в семейном бюджете.

— Да, чую... Похоже на некоторое задабривание со стороны Куликова...

— Ну, не преувеличивай только.

— Нет, я осторожно хочу покопаться в этом табачке...

— Тогда до завтра.

— До встречи, Люсенок...

И в морозном воздухе разнесся тихий скрип крыльца.

«Что же мне делать? — привалился к стене Женя и ощутил укольчики снега на лбу. — Разобраться! Иначе не засну! Пусть он со мной еще объяснится, этот Гарий Иосифович! Вернее, просто Гарька! Вот теперь Гарька, и никаких пока величаний, хоть трижды будь ты прославлен Подгорной улицей за свои старания в пользу жалобщиков и просителей! Унес сомнения в душе, — значит, зуб против нас имеешь. А таких мы не величаем и просто не жалуем!»

Выждав, когда захлопнется дверь за Люсей, Женя в ту же минуту ринулся вслед за Гарькой.

Фигура Гарьки в коротком весеннем пальто маячила посреди Горной улицы. Плечи были развернуты, ступни ног расходились, как у танцора из балета, а надломленный козырек финской шапки резво болтался в такт шагам.

Женя на миг залюбовался выправкой Гарьки и покосился на свою тень. Сутулость досталась ему от домашней работы по хозяйству и от усиленных занятий боксом.

«Жалко, бокс пришлось рано бросить, — переживал Женя, нагоняя Гарьку. — Ничего так не жалко, как бокс».

Бокс особенно нужен был в Нахаловке. Там не любили тех, кто нарушает поселковые традиции, кто садится за институтский учебник, а не за баранку автомашины. Не хотелось ходить битым, и Женя год занимался в секции бокса. Но больше позволить себе этой роскоши не мог. А тренер, кося травмированным глазом, говорил: «Шесть лет нужно работать, чтобы владеть ударом, а за год и дебошить не научишься».

Плечи охватил нервный зуд — Гарька был здоров. Он мог дать сдачи, да еще как!

— Ничего, как-нибудь, — пробормотал Женя, оглядываясь в плотной тени Витимского приискового управления. — Докажу, какие мы есть друзья, не беспокойся!

Он перегнал Гарьку, прошелся до Старательского переулка и здесь, на углу, развернулся.

— А? — Гарькины очки блеснули изморозью. — Что-то хочешь спросить, Евгений Ильич?

— Я с тобой хочу поговорить, — сообщил Женя, высвобождая руки из карманов своего полушубка. — Один на один!

— Пожалуйста, — ответил Гарька и протер очки. — Я чуял, ты тоже не удовлетворен...

— Тем, что ты имеешь что-то против нас, — Женя выдохнул клуб пара Гарьке в лицо, — или мне это показалось?

— Посамостоятельнее вести себя и думать не мешало бы вам, — отозвался Гарька с усмешкой.

— А ты себе это на ус мотаешь для повестушки или романа? — Женя вплотную приблизился к Гарьке. — И провоцируешь всех?

— Геолух ты! — выпалил Гарька ответный клуб в лицо Жени. — И друзья твои тоже!

Женя схватил Гарьку за грудки и рывком подтянул к себе. Козырек учительской шапки мотнулся, и очки покатились по скользкой дороге. Гарька потянулся за ними. И Женя не стал преследовать его. Он ощутил горячий отлив злости в мышцах. Гарька был не слабее его. И владел собою. Очки только подводили.

Гарька не торопясь нащупал очки, нацелил их на столб с лампочкой и близоруко оглядел стекла. На правом стеклышке белела трещина.

— А все-таки с Игорем что-то было не так, — сказал неожиданно Гарька. — И вы хватитесь, да поздно будет!

Гарька развернулся и зашагал дальше изящной своей походкой.

Женя подобрал свою шапку и долго глядел, как Гарькина тень рассекает желтые пятна света из окон. Попробовал распрямить спину и расставить носки тяжелых унтов врозь, под прямым углом. Идти стало неловко. Но Женя специально пошел в полутемный Старательский переулок походкой учителя. Это было наказание самому себе за легкомыслие. Да, Гарька ответил ему посильней удара кулаком. «Похоже, он всерьез думает о защите, — размышлял Женя, — а я повел себя по-нахаловски!» И теперь он вспомнил про «секретный табачок», которым не поделился с ними Слон. Было похоже, что Гарька в чем-то прав, а они, товарищи Игоря, отошли в сторону.

— Надо посоветоваться! — решил Женя вслух и увидел, что стоит против особнячка Лукиных. — С ним-то и лучше всего, с самим!..

С Дмитрием Гуровичем он не был знаком, но как сослуживец Любы мог запросто войти в этот особнячок. Лишь бы у Лукиных не было гостей!

И Женя попытался с улицы разглядеть, кто в доме.

Сквозь ледяные наросты на окнах и синие шторы смутно различался профиль замначуправа по геологии Куликова. Матвей Андреевич ходил по комнате плавной походкой, откидывал голову с курчавым кустом волос и что-то доказывал хозяевам, изредка обмахиваясь рукой.

Женя задумался, ладно ли советоваться при Куликове. И пока он, по обыкновению, медленно соображал, в лукинском доме захлопали двери, разнесся гул голосов.

Жене пришлось отступить в рябую тень под заснеженной черемухой.

Дверь на крыльцо распахнулась, и под навес вышли гость, хозяин и Люба.

— Морозец! — разнесся по переулку скрипучий голос судьи.

Лукин приостановился в двери, пропустил Куликова и загородил выход на улицу дочери: она была налегке — в платье да платок на плечах.

— Марш в дом, Люба! — приказал Лукин. — Или жить надоело?

Люба протиснулась на крыльцо.

— Ну, что, не понимаешь русского языка, дочь?

— А я хочу испытать, надоело мне жить или не надоело! — сказала Люба и скрестила на груди концы пухового платка.

— В таком случае испытывай под охраной! — вмешался Куликов, снял свой тулуп и набросил его на Любу.

— Всю жизнь под охраной, — пробурчала Люба, — глотка свежего воздуха не даете самой вдохнуть!

— Мать твоя один раз вдохнула!.. — заметил Лукин.,

— И мы стараемся, чтобы ты не повторила той ошибки! — заметил Куликов.

— Так вот за что любит вас мой папа, — проговорила Люба и покачнулась. — Ха-ха-ха...

— Любушка, — протянул Куликов, — ну до каких пор ты будешь такой несерьезной?

— Она все играет в маленькую, — проскрежетал голос Лукина. — А около нее такие открытия происходят, что уму непостижимо!

Люба вскинула голову, и тут же ее взгляд скатился по отцовскому лицу, как по укатанной ледяной горе.