Все было просто, как сама берестянка. Что же мешало раньше ее появлению на свет?!

Взгляд Игоря соскользнул на бумажку, исписанную каракулями. Круглые буквы, отделенные одна от одной, — так писала Феня.

«Дорогой Дмитрий Гурыч, обращаюсь к вам, потому мочи нет терпеть дальше. Пристает ко мне всяко разно Петр Васильевич Бандуреев: отдай план золотой жилы, и все!

Когда работала я у Бандуреевых, Ксения Николаевна меня защищала от Петра Васильевича, да и вы не давали ему разгуляться с перевоспитанием. Здесь же, в доме инвалидов, я перед Петром Васильевичем беззащитная. Он подступает ко мне каждый день насчет плана золотой жилы. Отдай ему план, и все! Не отдашь, препровожу в сумасшедший дом Иркутска, а не то и дальше куда. Как я ни падала на колени перед ним, ни плакала и ни говорила, что плана у меня нет, он не поверил. Видно, нюх у него такой, как у собаки-ищейки. И дал Петр Васильевич мне сроку месяц. Если не выложу ему план, значит, поехала в сумасшедший дом. «Прощайся тогда с Витимском, Феня! — заявил мне он. — Будет тебе на орехи, саботажница!» И еще предупредил: пожалуешься кому — жизни не взвидишь! И я боялась до сих пор кому-то и слово сказать про те домогательства.

Понимаю я, Дмитрий Гурыч, жилу Петр Васильевич не для себя вымогает — нужда в ней большая у нашего производства. Но как вспомню наказ братки: никому о плане ни слова, так у меня все и задрожит внутри. С жилой-то он кум королю, а без нее — пшик. А как шли они к ней да раскапывали-то ее с отцом?! Папаня так и надорвался и помер от грыжи. Так неужели же я малодушество проявлю — поддамся угрозам Петра Васильевича?

Нет, план ему не видать! Братка просил в крайнем случае отдать его достойному человеку. И я препровождаю его вам, Дмитрий Гурыч, с Ваней, потому что с меня Петр Васильевич глаз не спускает. Вы же, как в тайге не первый раз, найдете по плану этому жилу. Знаю, по справедливости все рассудите потом и братку моего не оставите без внимания и доброго слова.

Благослови вас господь, Дмитрий Гурыч».

Письмо и берестянка выпали из рук Игоря. Он потерянно прошептал:

— Теперь мне все понятно...

Отступил к двери и бесшумно вышел на улицу.

— Дальше все известно вам из обвинительного заключения, — Люся захлопнула папку и устало привалилась к столу. — Как видите, взрыв здесь замедленного действия... Аффект не доказывается. И не сделано ничего такого, за что победителей, как говорится, не судят. И я не знаю, что можно бросить на чашу весов, которая за Игоря?

— Кое-что все-таки есть, — заметил учитель Гарий Иосифович. — Искренность, например...

— Толку! — отозвался Слон. — Лучше бы он все же сам открыл сначала жилу!

— А если человек был на пути и не дошел, — спросил Женя, — то ничего и не сделал, выходит?

— Сделал, да не то, — хмыкнул Слон.

— И все же у меня беспокойство здесь вот, — Гарий Иосифович постучал тетрадкой в грудь. — Вы только подумайте — в воскресенье произошло! Ну, мог он в воскресенье — вспомните его календарь жизни! — на такое подняться?

— Поднялся! — промямлил Слон.

— Значит, только в аффекте! — воскликнул Гарий Иосифович. — Иначе не могло быть! Я даже предполагаю, за счет чего аффект мог случиться!

— От него самого его не защитишь, — произнес Борис Петрович. — Единственно, что за него, — это честное признание!

— Значит, считаете, он повалился насмерть? — опять заговорил Гарий Иосифович.

— А что тут можно поделать? — спросил Женя. — Против закона не попрешь!

Гарий Иосифович вскочил вдруг с кушетки и пошел вокруг стола, приглядываясь к собравшимся, как будто это были ученики. Он прихлопывал себя по руке тетрадочной скруткой и щерил обломанные резцы, придававшие Митькиному посланцу воинственный вид.

— А скажите, товарищи поисковики, — начал он неторопливо, точно до конца урока еще была уйма времени. — Вам не показалось странным, что Игорь в своих признаниях как-то нарочито натягивает на себя черное покрывало: взять хотя бы ту же историю с собакой... Да и с такой выдержкой, волей и мужеством сорваться на топор?! Маловато доводов!

— Не сам же себя папаша огрел... — промямлил Слон.

— Оно, конечно, кое в чем подразобраться б не мешало, — заметил Женя, — да есть же следователь, прокурор, суд, в конце концов, для выявления всяческих тонкостей.

— Наше дело в таежных дебрях искать, — подытожил Борис Петрович. — А тут мы конкурировать ни с юристами, ни с литераторами не можем.

Гарий Иосифович остановился против Бориса Петровича, напряженный, как борец вольного стиля. Но тот спокойно перенес эту атаку и добавил:

— Товарища мы отдаем в руки врачей, а сами пошли дальше — Шаман-то еще надо разведывать!

— Я считаю, — смело продолжил учитель, — папаша Бандуреев пронюхал в тот день, что план уплывает из его рук, и активизировал свои домогательства к Фене, то есть решил действовать с топором в руках. А Ксения Николаевна пыталась его остановить, рискуя своей головой... И тут появился Игорь!

— Ну, а скрывать-то зачем ему такое? — подал голос Борис Петрович. — Он же не чокнулся!

— А он узнал, кто подталкивал отца на вымогание плана! — ответил Гарий Иосифович, весь подбираясь, словно шел на рискованный шаг. — И не захотел выдавать это имя!

— Ты пытаешься тень набросить на Куликова, — проговорил Борис Петрович с отдаленным клекотом в голосе.

Учитель кивнул и стал осторожно объяснять:

— Игорь сам оставил в тени Куликова, потому что Матвей Андреевич — идол Игоря.

Женя и Слон боялись пошевелиться от этих речей. Теперь только они поняли, что за птица этот Митькин квартирант. Для него ничего не стоило с легкостью наскочить на очевидное, разрушить все и перевернуть вверх тормашками.

У Слона заблестела на пролысинах испарина, он забыл про коньяк и только возмущенно вертелся в кресле, призывая к ответу друзей.

«Оно, конечно, проверить бы не мешало, — думал Женя, теребя унты. — Чем черт не шутит, но это же поход против Куликова!»

И Женя уставился с молчаливым вопросом на Бориса Петровича. А тот поднялся, одергивая свою вельветовую куртку.

— Ну, договориться можно черт знает до чего, — сказал он. — А у нас завтра производственно-техническое собрание по Шаману... Думаю, Куликов уже готовит какой-то документ и в пользу Игоря... В общем, утро вечера мудренее...

Женя оторопел: куда спешить, можно еще поразбираться.

— Он тянет резину из-за сюжета, — шепнул Борис.

И тогда Женя понял подоплеку запала Гария Иосифовича. Начинающий писатель на их глазах усложнял свой литературный замысел, а они уши развесили.

«Тянуть больше нет смысла, — кивнул Борис Петрович. — Надо отчаливать и уводить из дома гостя и постараться больше не пускать его сюда».

Женя понял, отставил рюмку с недопитым коньяком и тоже вскочил из-за стола.

— Что же, на этом покончить решили? — растерялся учитель.

— Надо идти, — ответил Борис Петрович и зашагал к двери деловитой походкой.

— Мне Андрея надо укладывать, — объяснил Женя, — дрова опять же кончились.

Он нахлобучил свою беличью шапку, надел полушубок, черным лаком отблескивающий на локтях, и спросил почти с угрозой:

— Ну, кто еще идет?

— Пожалуй, и я, раз вы так порешили, — вскочил этот шустрый Гарька и начал закручивать авторучку в тетрадь. — И мне за дрова надо браться!

Женя не стал дожидаться учителя. Он взмахнул кулаком, прощаясь с друзьями, и старательно зашагал к двери, всем своим видом показывая, какие они добрые хозяева и семьянины и любителям легкой поживы делать тут нечего.

Он стукнул в войлочное покрытие двери, она отошла в сенцы, и в ноги Жене кинулся клуб воздуха, столь плотный, что походил на стаю собак.

Женя выскочил в сенцы, распинывая ненавистные клубки холода. А со стен и потолка как бы в отместку полетел куржак, искрящийся в свете лампочки. Женя смахнул снег с воротника и вышел на крыльцо. До своих ступенек надо было пересечь только тень обоих сеней. Женя с ходу заскочил на свое крыльцо, и оно отозвалось утробным морозным гулом. Но Женя не помчался к теплу своей квартиры.