Частник бросился исполнять приказание, и вскоре сигнал уже развевался на мачте.

С «Очакова» было отчетливо видно, как готовился к бою «Ростислав». Все орудия его левого борта были наведены на «Очаков». Вот кормовая башня стала медленно поворачиваться. Огромные стволы 12-дюймовок задвигались, словно выискивая жертву.

Антоненко бегал от одного орудия к другому, проверяя их готовность.

Арестованные офицеры поняли, что наступает решающая минута, и застучали в двери, охраняемые часовым.

— Отворите! — вопили они. — Вы не имеете права… Мы здесь погибнем! Спустите красный флаг! Позовите лейтенанта Шмидта! Спасите! Помогите!..

Шмидт спустился к каюте арестованных и распахнул дверь.

— Если сейчас начнется бой, благодарите Чухнина… Он знает, что вы здесь, но ему на все наплевать… Часовой! Никого не выпускать!

— Есть! — с радостью ответил матрос и щелкнул затвором винтовки, досылая патрон. Потом, обратившись к арестованным, сказал спокойно, но внушительно: — Сиди смирно!

И захлопнул дверь.

За дверью продолжали кричать:

— А-а… о-о… Флаг… Лейтенант, ради бога!..

Но Шмидт уже был наверху.

И вдруг громыхнул выстрел.

Орудийный выстрел! Откуда? Куда? В первые секунды трудно было ориентироваться. Толпу на Приморском бульваре вдруг качнуло, как волной, и на «Очакове» подумали, что стреляют по толпе.

Находясь в боевой рубке, Шмидт отдал приказание изготовиться к бою. Контрминоносцу «Свирепому» приготовить мины и орудия.

К Шмидту подбежал Иван Сиротенко.

— Товарищ Шмидт, я здесь!

Петр Петрович взглянул на вдохновенное лицо Сиротенко и назначил матроса командиром «Свирепого». Вместе с Сиротенко на контрминоносец перешел и председатель Совета депутатов Столицын.

Иван Сиротенко взлетел на командирский мостик миноносца и с такой силой ухватился за поручни, точно хотел поднять на свои богатырские плечи весь корабль. Его смуглое красивое лицо выражало непреклонную решимость.

— Мы им покажем, как стрелять в народ! Мы им покажем!

Обогнув Павловский мысок, «Свирепый» из Южной бухты направился к Большому рейду. На его пути стояли два гиганта — «Ростислав» и «Память Меркурия». «Свирепый» направился между ними.

До сих пор восставшие матросы митинговали, принимали резолюции, выдвигали требования, но еще не применяли силы. И теперь Шмидт, Столицын и многие очаковцы продолжали надеяться, что верные правительству суда, увидев готовность революционеров к бою, не станут стрелять.

Вот в бухте показался катер. Он быстро шел к революционным судам. Не он ли везет ударники для орудий «Потемкина», за которыми посылал Шмидт?

Поздно! Еще за два часа до того на верных Чухнину кораблях был получен приказ главного командира о прекращении всяких переговоров с мятежниками и «принятии решительных мер с применением огня для подавления». Было приказано открывать огонь по любому судну, выходящему из Южной бухты.

На канонерской лодке «Терец» старшим офицером служил Михаил Ставраки. «Терцу» было приказано начать.

В три часа пять минут «Терец» открыл огонь по безоружному катеру. Снаряд угодил в котел. С «Очакова» и со «Свирепого» видели, как катер развалился пополам и начал погружаться. Оставшиеся в живых матросы бросились в воду.

Выстрел «Терца» был, по-видимому, сигналом. Тотчас загремела канонада. По революционным судам и прежде всего по «Очакову» ударил из левой носовой башни «Ростислав», потом «Память Меркурия» и минный крейсер «Капитан Сакен». Очаковцы не успевали называть предателей. Вот огонь хлестнул с «Синопа», «Чесмы», «Георгия Победоносца», «Евпатории».

Вот включились морские батареи и армейская артиллерия. Некоторые корабли находились всего в двухстах, ста, даже пятидесяти саженях от «Очакова». Это был расстрел в упор. С Северной стороны летела шрапнель полевой артиллерии.

Тяжелый снаряд с Константиновской батареи попал в «Очаков» под ватерлинией. Вода хлынула в трюм, но благодаря водонепроницаемой переборке затоплен был пока только один отсек.

Шмидт стоял на командирском месте. Частник, Антоненко, Гладков бегали по кораблю, выполняя его приказания. «Очаков» отвечал из своих немногих орудий. Но что это за сила против ураганного огня десятков кораблей и береговых батарей!

«Очаков» загорелся. Шмидт, побледневший от напряжения, приказал пустить в ход пожарную помпу. В это время от Графской пристани отчалил минный транспорт «Буг» с огромным запасом взрывчатки.

Шмидт увидел его и на миг застыл от ужаса. О, эти «герои» Цусимы не знают никаких границ в контрреволюционном бешенстве… Задыхаясь от дыма он крикнул:

— «Буг»! «Буг»! Пустите ко дну «Буг»! Смотрите, «Буг» взорвется!

Очаковцы воспаленными от дыма глазами смотрели на роковой транспорт. Вот-вот взорвется… Случайное или неслучайное попадание, детонация и… взлетят на воздух береговые погреба!

— Пустите ко дну «Буг»! Ко дну!

«Буг» остановился и через мгновение стал медленно погружаться в воду. Матросы исполнили команду «красного адмирала» — они открыли кингстоны. Транспорт со своим жутким грузом пошел на дно. Смертельная опасность, угрожавшая всему населению Севастополя и его окрестностей, была предотвращена.

«Очаков» горел. Пожар, потушенный в одном месте, возникал в десятках других. Матросы сбились с ног. Было уже много убитых и раненых!

Вдруг кто-то крикнул, что вода проникла в машинное отделение. Это значило, что могут взорваться котлы. На палубе началась паника. Несколько матросов бросилось за борт.

— Мы не уйдем! — загремел Частник, стараясь перекричать грохот, орудий и взрывов. — Мы не уйдем! — кричал он, показывая на реявший над «Очаковом» красный флаг.

Ураганный огонь продолжал обрушиваться на революционный крейсер. Он горел и уже не мог сопротивляться.

Почти оглохший от грохота, с черным от копоти лицом, Шмидт старался спасти раненых. От горящего «Очакова» отделилась шлюпка, полная людей: не успела она пройти и двадцати кабельтовых, как на «Ростиславе» прицелились. Пушечный выстрел и дикий вопль раздались одновременно. Шлюпка исчезла. В волнах появились были человеческие головы, но скоро исчезли.

На берегу, где тысячи мужчин и женщин наблюдали за этой кровавой драмой, раздавались крики, проклятия убийцам, рыдания женщин.

С горящего «Очакова» матросы бросались в воду. Василий Карнаухов быстро снял с себя одежду, обвязал вокруг шеи брюки с матросскими четырьмястами рублями и бросился за борт. Он решил плыть на Северную сторону. Но бухта кипела от пуль и шрапнельных осколков. И справа и слева Карнаухов видел, как матросы вдруг дергали головой и уходили на дно, оставляя на поверхности пятна крови.

Подплыв ближе к берегу, Карнаухов увидел, что солдаты расстреливают или закалывают штыками тех, кому удалось доплыть. И он решил вернуться на «Очаков».

По бухте уже шныряли паровые катера Чухнина, десятками расстреливая выбивавшихся из сил матросов, которые не сдавались, предпочитая лучше умереть, чем попасть в руки разъяренных карателей.

«Очаков» горел. Карнаухов поплыл к носовой части, еще не охваченной огнем. Он увидел спущенную сверху веревку, судорожно схватился за нее и только теперь почувствовал, что сил больше нет. Тело обмякло и закачалось на волне, как мертвое. Но руки мертвой хваткой держали веревку.

Отдохнув, Карнаухов стал взбираться по веревке на палубу. Когда он поднялся наверх и ступил ногой на родную палубу, тяжелый удар свалил его с ног. Карнаухов потерял сознание.

Большая часть крейсера пылала. Люди были перебиты, изранены, многие бросились искать спасения вплавь. Больше на беспомощном крейсере делать было нечего. Каждую минуту можно было ждать появления карателей. Шмидт разделся, бросил одежду в огонь и прыгнул за борт. Он решил добраться до миноносца, на котором должен был быть Женя.

Офицеры-заложники, запертые в каюте, заметив, что революционный крейсер уже не в состоянии обороняться, осмелели. Выломав двери, они бросились наверх. Над израненным, горящим кораблем по-прежнему развевался красный флаг. Повсюду на палубах лежали защитники крейсера. Одни были убиты, другие, тяжело раненные, стонали.