Утро 13 ноября на Соборной, 14, началось с того, что Федор осторожно постучал в дверь кабинета Шмидта. Разговор предстоял малоприятный, но делать было нечего. Извиняющимся тоном, хотя он ни в чем не был виноват, Федор доложил, что денег на расходы по дому не осталось ни копейки.

Шмидт проверил содержимое своего кошелька, обшарил карманы кителя и пиджака — ничего. Тогда он подсел к столу и написал жене Александра Ильича Владимирко: «Дорогая М.П., дайте моему Федору пять рублей, мне на пропитание».

Мария Петровна, от души желая быть полезной Шмидту, прислала пятьдесят рублей. Петр Петрович обрадовался и заплатил за обеды себе и сыну на месяц вперед.

В тот же день на Приморском бульваре состоялся большой митинг. Шмидт решил не считаться с запрещением Чухнина. Во-первых, невмоготу было сидеть вдали от тех, кто оказал ему высокое доверие, избрав депутатом, а во-вторых, пришло наконец долгожданное сообщение об отставке. По закону Чухнин уже не мог больше преследовать его как военнослужащего.

Шмидт говорил на митинге вдохновенно, всем существом ощущая радостную слитность с тысячами своих слушателей. Он напомнил историю многострадального русского освободительного движения. Не надеясь на демонстрации и разрозненные мятежи; он призывал к забастовке. Вот могучее оружие в руках рабочих! Надо связаться с московским стачечным комитетом. Но экономические требования — это не главное. Нужна политическая забастовка с требованием Учредительного собрания.

Он кончил восклицанием:

— Да здравствует молодая, свободная, счастливая социалистическая Россия!

Эти слова были встречены криками восторга и одобрения.

Счастливый и измученный, Шмидт вернулся домой. Он безмерно устал, точно эта речь потребовала не только всей страсти сердца и ума, но и всех физических сил.

Надо было отдохнуть, потому что завтра он собирался в Одессу — поднимать на забастовку моряков торгового флота. А из Одессы — в Киев, для встречи с Зинаидой Ивановной. Но отдохнуть не удалось. Вскоре к нему постучали.

На Каменной пристани собрались депутаты с разных кораблей. От «Очакова» был Гладков. Недолго думая, они решили, прежде чем идти в дивизию, посоветоваться со Шмидтом. Дорогу на Соборную, 14, знали уже многие матросы.

С особым чувством радостной непривычности матросы жали приветливо протянутую руку лейтенанта Шмидта. Петр Петрович обрадовался им, как всегда, усадил.

Депутаты показали листок с матросскими требованиями. Он прочел о ремонте, библиотеках, продовольственных деньгах и улыбнулся понимающей улыбкой человека, знающего горько-соленую матросскую жизнь. Это все правильно, но главное — нужно добиться свободы, права народу распоряжаться своей судьбой. Вот Учредительное собрание…

Гладков рассказывал о том, что произошло на «Очакове». Шмидт смотрел на крутой лоб Гладкова, на его умные, глубоко сидящие глаза. У матроса был напряженный взгляд человека, уже немало передумавшего на своем недолгом веку. Чем-то трудно уловимым он отличался от остальных. В прямом и доверчивом взгляде молодого машиниста, в том, как твердо лежала на столе его руна со следами въевшегося в кожу машинного масла, в самом голосе чувствовалось что-то настойчивое, уверенное. Пожалуй, он даже несколько критически относится к нему, Шмидту. И Петр Петрович понимал, что от этого матроса вряд ли можно ждать безотчетного обожания. Но, может быть, именно поэтому он с таким радостным изумлением слушал Гладкова.

Делегат с «Очакова» кончил свой рассказ. Петр Петрович задумался.

Затем Шмидт заговорил о положении в стране, сказал, что собирается в Одессу и в другие города, где намерен встретиться с рабочими. Надо помешать переброске на Крымский полуостров верных правительству войск, тогда Севастополь останется в руках восставших.

Матросы попросили Шмидта поехать вместе с ними в дивизию.

Петр Петрович посмотрел на сидящих перед ним матросов долгим, вдумчивым взглядом. У делегата с «Очакова» лицо мастерового, у того, с «Ростислава», — лицо крестьянина, обожженное степным солнцем. Какие энергичные, умные люди! Что за молодцы!

— Хорошо, — согласился он и предложил матросам спросить в Совете депутатов, желательно ли его, Шмидта, участие.

В Совете не только не возражали, но даже обрадовались. Популярность Шмидта среди матросов и всего населения Севастополя, его военные знания — все это могло оказаться как нельзя более кстати. Для приглашения лейтенанта Шмидта выбрали делегацию из трех человек — во главе с Константином Петровым.

Когда они пришли во флигелек на Соборной, Шмидт сказал:

— Я рад, товарищи, что на мою долю выпал случай помочь вам. Сделаю все, что смогу. — Он остановил теплый взгляд на Петрове.

— Вы Петров, тот самый?..

— Да, — ответил Петров, догадавшись, что Шмидт намекает на случай с адмиралом Писаревским.

Шмидт ласково потрепал его за плечо и задумчиво произнес:

— Неизвестно, кто из нас останется в живых, но надо действовать. Будем стараться!

Петр Петрович расстегнул ворот, снял с шеи золотой крестик и протянул его Петрову:

— Возьми, Петров, на память.

Когда лейтенант Шмидт появился в дивизии, его тотчас узнали находившиеся во дворе матросы. Раздались крики «ура». Он помахал матросам и только хотел спросить, где заседает Совет, как чьи-то могучие руки осторожно подхватили его. Так, на руках, матросы и внесли его в помещение экипажского суда, где находился Совет.

Здесь шло напряженное обсуждение программы дальнейших действий. События развертывались стремительно, и одних разговоров было уже недостаточно. Сам Чухнин вынуждал матросов принимать меры защиты.

Председательствовал Столицын. Когда вошел Шмидт, к нему обратились все взгляды. Иван Петрович Столицын приподнялся, снял очки и, с улыбкой протирая их, дал слово Шмидту.

Может ли победить одиночное, местное восстание? Он, Шмидт, рассчитывает на всероссийское выступление. Поэтому он собирается побывать в ряде революционных центров, чтобы договориться о единстве действий. Увлеченный своей мечтой, Петр Петрович нарисовал картину высокоорганизованного восстания, когда по указанию из центра — нажата кнопка — все мгновенно приходит в движение, и враг оказывается бессильным.

Столицын возразил. То протирая очки, то нервно дотрагиваясь до кадыка, он утверждал, что такое сверх-организованное восстание по сигналу — чистейшая утопия. Повсюду в России уже происходят стихийные восстания. Революционные партии обязаны придать им организованный характер и направить по политическому руслу. Несколько дней назад стихийно произошла вспышка в Кронштадте. Политическое руководство выступлением матросов отсутствовало, и это не могло привести ни к чему хорошему.

Захваченный событиями, Столицын стал забывать о меньшевистских резолюциях и увертках меньшевистских теоретиков. Революционная масса требовала действий.

Помолчав, он обратился прямо к Шмидту:

— Как же, товарищ Шмидт, неужели оставлять матросов на произвол судьбы?

— Никоим образом! — Шмидт взволнованно вскочил. — Никоим образом!

Тогда заговорили матросы. Они убеждали Шмидта, что они тоже за Учредительное собрание, но людям стало невтерпеж.

— Народ горит, — сказал Гладков, — матросу хочется наконец почувствовать себя человеком.

Другие депутаты тоже утверждали, что события неизбежны и надо что-то предпринимать. Говорили и солдаты: артиллеристы, пехотинцы, саперы. Не привыкшие к хитроумным политическим расчетам, они говорили не столько о реальном положении вещей, сколько о том, чем горели их нетерпеливые сердца.

— Сколько за вами людей? — спросил Шмидт Гладкова.

— Команда «Очакова» вся как один.

От имени «Пантелеймона» говорил Иван Сиротенко. Стремясь пресечь его революционную агитацию, особенно после столкновения с Чухниным во время посещения командующим «Пантелеймона», начальство решило во что бы то ни стало избавиться от него. Матросы не позволили арестовать Сиротенко, но командование, воспользовавшись тем, что он отслужил на флоте уже семь лет, уволило его в запас. В Харьковской губерний Ивана Сиротенко давно ждала жена с двумя детьми. Он преодолел в себе тоску по дому и на собрании социал-демократической военной организации заявил, что не уедет, пока нужен будет здесь, в Севастополе. И теперь он уверенно говорил, что на команду «Пантелеймона» можно положиться.