Это удивительно! Честные, непредубежденные, талантливые люди — писатели, художники, композиторы, ученые — давно открыли миру широкое душевное богатство русского человека из народа, его ум и благородство. Никак не могут открыть этого только господствующие, царствующие, управляющие, третирующие великий народ как «мужичье», недостойное человечного обращения. В многолетних плаваниях по чужим морям Шмидт имел много поводов для горестных раздумий и сравнений. Немало видел он нищеты, гнета, несправедливостей, но, кажется, ни в одной цивилизованной стране не встречал такого глупо-жестокого отношения к народу, как в империи Романовых.

Сколько это может продолжаться? Подземные толчки раздаются то тут, то там, накапливаются вулканические силы. Он заговорит, вулкан, он заговорит!..

А тут — Измаил. Или адмирал Чухнин намеренно загнал лейтенанта Шмидта в глушь, подальше от Севастополя с его беспокойными матросами, дерзкими рабочими и «умничающими» интеллигентами?

Пронесся же в Севастополе слух, будто восстание на «Потемкине» возглавил лейтенант Шмидт. Нелепый слух. В дни восстания Шмидт находился далеко и сражался с тяжелым приступом болезни почек. Но репутация вольнодумца уже вилась над ним.

Сын адмирала, Петр Петрович Шмидт с детства привык к морю и среде моряков. В одесской квартире, где прошли его детские годы, из всех окон открывался сверкающий морской простор. Поэзия моря вошла в его душу вместе с любовью к музыке, с обожанием матери — деликатной, грустной, самоотверженной, восторженной идеалистки. Никогда не забыть ему и отца, властного до самодурства, необычайно вспыльчивого и резкого.

Демократические веяния шестидесятых годов оставили глубокие следы в чуткой душе матери. Аристократка по происхождению, она много читала, мечтала о добре и образовании. Она подала заявление в Одесский университет с просьбой допустить ее к экзаменам за весь курс юридического факультета. Ей отказали, как женщине.

Шестнадцати лет Шмидт приехал в Петербург и поступил в Морское училище. Отцовская линия нашла продолжение в деревянно-формальном преподавании, в муштре, в отвратительных развлечениях гардемаринов, для которых пошлость была привычкой, а разврат доблестью. Но и материнская линия не заглохла, побуждая читать книги, зовущие к добру и будящие мечту о подвиге.

Шмидт — юноша в матросской форменке, с нежным овалом лица, копной мягких волос и сосредоточенным взглядом чистых светлых глаз — жадно набросился на книги. Интересы этого гардемарина не ограничивались морскими походами и чтением романов о пиратских набегах. Он читал статьи Михайловского, которыми зачитывалась тогда российская интеллигенция, размышлял над горькой судьбиной мужика, знакомился с иностранными авторами. Он был потрясен Достоевским. И, бродя по хмурым петербургским улицам, наблюдая толпы униженных и оскорбленных, угадывал: вот идет Мармеладов…

Интерес к социальным вопросам соперничал в его душе с любовью к морю. Одаренного ученика вскоре прозвали «магистром». У «магистра» был товарищ, которого он знал еще в детстве, — Миша Ставраки. В недавние годы они страстно увлекались мальчишескими играми, и милые воспоминания об одесских днях, о которых он, опасаясь сентиментальности, старались говорить в ироническом тоне, сближали их в сумрачно-строгом петербургском Училище. Но вскоре случилось так, что Петя Шмидт стал все больше времени и внимания уделять другому. Анекдоты и гардемаринские похождения Миши Ставраки уже не развлекали его.

Другого нового товарища Шмидта звали Шелгунов. Фамилия эта была хорошо известна русской интеллигенции во второй половине XIX века. Отец ученика Морского училища Н. В. Шелгунов, писатель-публицист, привлек внимание читателей к социальным вопросам, заставив задуматься, в частности, о роли пролетариата, который в то время начал быстро расти в России. Юный Шмидт бывал в семье Шелгуновых.

Гардемарины, блестящие кавалеры и завидные женихи, волновали сердца салонных барышень, влекли расчетливые взгляды мамаш и слегка тревожили начальство своими шалостями в местах приличных и не очень приличных. Но «магистр» Шмидт и два-три его товарища, забираясь в укромные уголки, читали и страстно спорили об общественных проблемах, социалистических учениях, о статье Михайловского, книге Милля. В помещении Морского училища друзья завели гектограф и размножали на нем некоторые достойные произведения, например «Исторические письма» Миртова.

Юный энтузиаст в морской форме, Шмидт с негодованием говорил о грубости, пошлости и развращенности среды, в которой ему приходится жить, ставил под сомнение пример отца, деспота даже в собственной семье. Намечтавшись о добром, чистом, справедливом, он так хотел сам сделать что-нибудь героическое, достойное этой мечты.

Получив первый офицерский чин, мичман Шмидт приехал в отпуск к семье в Бердянск. Здесь была похоронена мать. Окрестности этого южного городка были насыщены прелестью и покоем. Походы в море на лодке в поэтическом одиночестве и книги, книги, книги… Можно читать, не оглядываясь ни на какое начальство. И вдруг мичман Шмидт, гордость семьи, привел в замешательство отца, адмирала в отставке, и сестер странной фантазией: он решил поступить на местный завод сельскохозяйственных орудий. Помилуйте, зачем? Что делать? В каком качестве? Поработать. Рабочим. Зачем? Чтобы лучше познакомиться с рабочими.

Шмидт сбросил офицерский мундир и надел рабочую блузу. Возвращаясь вечером к нетерпеливо и тревожно ожидавшим его сестрам, усталый и возбужденный, он рассказывал о хороших людях и тяжелых условиях труда, о новом, что каждый день открывалось ему в убогих цехах маленького завода.

А осенью, уже в Петербурге, девятнадцатилетний мичман встретил на улице женщину. Она была миловидна, но почти неграмотна, молода, но уже в положении весьма двусмысленном. Вот случай. Разве не следует помочь человеку? Тем более женщине! С детских лет его окружала женская забота и ласка — матери, сестер. Под влиянием светлой памяти доброй, самоотверженной матери он создал культ женщины-друга. А это юное существо на петербургской улице! «Подойдем-ка мы к ней и расспросим, как дошла ты до жизни такой».

Вот подвиг! Надо поднять человека, просветить, пусть заиграют в нем лучшие стороны души. И подвиг совершен — мичман Шмидт женится на девице из мещан Доминикии Гавриловне Павловой.

Возможно, это было первым крушением иллюзий молодого Шмидта. Мещанка Доминикия обнаружила полное равнодушие к наукам и предельное презрение ко всем интересам и мечтам законного супруга, но зато проявила незаурядный интерес к деньгам. Она родила сына Евгения, и даже интерес к сыну оказался куда мельче страсти к тряпкам, деньгам и развлекавшим ее мелким и крупным пакостям.

Подвига не получилось, жертва оказалась напрасной. Шмидт ушел из военного флота в коммерческий и целые месяцы охотно проводил в дальних рейсах. Он давно заметил, что море и небо вносят в его душу мир и спокойствие. Возвращаясь домой, он находил не дом, а разоренное гнездо и полубеспризорного сына.

Семейная жизнь, такая чистая по замыслу, получилась отвратительной, безобразной на деле. Добрый и снисходительный, он мысленно наградил жену орденом «Черной души». Ему удалось добиться того, что сын, Женя, остался с ним: эта удивительная мать легко отказалась от сына. Наконец, он совсем разошелся с женой.

И вот теперь эта встреча в Киеве. Встреча, которая кажется ему ниспосланной провидением. На обратном пути из Керчи в Измаил он снова провел сутки в Киеве, мечтая о чуде новой встречи и боясь ее. Он снова пошел на бега. Однако чуда не произошло.

Он написал Зинаиде Ивановне из Киева, и с пути, и тотчас по приезде в Измаил. Он писал обо всем. О том, как мечтал о встрече, сознавая, что лучше ее избегать, и что снова пошел на бега, надеясь все-таки встретить Зинаиду Ивановну. И подписался: «Ваш дикий попутчик, П. Шмидт».

Зинаида Ивановна ответила. Так началась переписка, нашедшая отражение в поэмах, так началась необыкновенная любовь замечательного человека, кончившаяся так трагически.