Старинная дальневосточная пословица гласит: «Где кабан — там и тигры». К ней следовало бы добавить: «Где олень — там барсы и волки».

Барсы и волки наведывались на полуостров в основном зимой, когда замерзали канал, лагуна, морские бухты, а порою и весь залив. Чего проще — забежать по льду? Те и другие были страшными врагами, но вели себя по-разному, и кошки, в общем, порядочнее. Барс может покончить с оленем за три дня и вскоре явиться за следующим. Но он не тронет лишнего. И совсем другое дело волк. Этот режет для удовольствия: догоняет и рвет, рвет с остервенением столько, сколько сумеет догнать.

Однако волки в Приморье бывают не только серые, но и красные, и между ними существует заметное различие. Серый волк не собирается здесь в большие стаи. Два-три, редко пять. Они являлись на Сидеми каждую зиму, и Михаил Иванович довольно быстро изучил их повадки, нашел способы борьбы. Организовывал облавы, в лунные ночи устраивал в стогу сена возле потравы хитрые засады, откуда стрелки били их картечью. Научился тонко травить стрихнином. Одним словом, долго шкодить серым не удавалось.

Но вот осенью того года, когда он вернулся из Сибири, вдруг стали находить растерзанных в клочья оленей по нескольку голов в ночь. А на оттаивающей днем земле и утренней пелене инея появились следы необычных волков. Отпечатки их лап были помельче обычных, острее, но самих следов очень много. Шли они то лавой, то веером, то цепочкой.

Корейцы-пастухи определили: это ири — красные волки.

В Приморье первая половина зимы часто бывает бесснежной. Так было и в этом году. Молодые, не сбрасывающие до весны свой крупный желтый лист, дубняки делали красных волков невидимками, и каждый новый день приносил все большие жертвы. В те дни Михаил Иванович записал в своем дневнике:

А легендарные привидения — ири — продолжали творить свои черные дела под покровом ночи, из-за бесснежия не оставляя никаких следов для поисков и преследования.

Михаил Иванович лишился сна. И в этот критический момент вдруг — срочный вызов во Владивосток. Одевался он необычно медленно, задумчиво. Жена подала ему пальто и шапку.

— Просто беда, Оля, не знаю, что и делать. И ехать необходимо, и волки, будь они неладны, из головы не выходят. Ты помни вот что: если задавят кого днем и хоть что-то останется, положите на том месте любое мясо и затравите. Иного выхода нет. Ребята видели, как я травил серых, должны суметь. Смотри, небо вроде хмурится. Вот бы снежок…

Он уехал, а ночью действительно выпала первая пороша.

Ольга Лукинична всегда поднималась с рассветом. Она подошла к окну и ахнула:

— Ах ты, батюшка, все бело! Вот беда, ждал, ждал и уехал-то как не вовремя. Надо было задержаться.

Солнце уже осветило усадьбу, когда прискакал кореец-пастух и сообщил, что ири напали на оленя, одну голову оставили.

Ольга Лукинична вспомнила наставления мужа.

— Папа предупреждал: если нападут днем и хоть что-то останется, сейчас же отвезти туда мясо и разложить отраву… Ты сумеешь? — спросила она Юрия.

— Я видел, как папа затравливал. А где стрихнин?

Юрий с пастухом отвезли к месту гибели оленя тушу висевшего в кладовке дикого козла. Юрий сделал в тушке несколько проколов, осторожно, отворачиваясь и стараясь не дышать, всыпал деревянной ложечкой небольшие дозы белого порошка и возвратился домой. Всю ночь ворочался с боку на бок: придут — не придут к убитому оленю неуловимые хищники? А если придут, вдруг он что-то сделал не так и они не тронут отравленного козла?

Чуть свет они с Александром подъехали к приваде. От козла не осталось ни клочка! Огляделись и вдруг заметили припорошенный снежком рыжий холмик… Есть, попался кровожадный убийца!

Братья, прямо на санях, двинулись по следу уходившей на север стаи и засветло собрали восемь отравившихся красных волков! Остальные в панике покинули полуостров.

Уже в сумерках они прикатили во двор усадьбы.

Волков втащили в кухню и разложили на полу. Полюбоваться на них при свете сильной керосиновой лампы сбежались Платон, Антипов, конюх Митюков, пастухи-корейцы, обе сестры, Ян и Сергей. Мать внесла и посадила верхом на волка маленького темноглазого Павлика.

Девочки гладили блестящий мех и прикладывались к нему щекой. Мальчишки опасливо дергали хищников за уши и хвосты. Митюков, как обычно, успел к вечеру хватить разведенного, спирта: нос красный, светлые глазки сверкают, сивая бороденка взъерошена. В таких случаях он бывал особенно разговорчив. И сейчас, сидя на табурете, слегка заплетающимся языком поучал:

— Доигрались, заразы. Сколь ночей людям спать не давали, сколько наших олешек зазря погубили. Вот, туды вам и дорога…

Намучившиеся с волками пастухи-корейцы, Магай и Хан, сразу отличили «главаря банды». Сидя на корточках, время от времени стукали рыжего вожака по широкому лбу, изливая на него тирады отборных шипящих звуков…

В эти минуты пунцовые, счастливые охотники за обе щеки уплетали мясную похлебку из косулятины, наперебой рассказывая сидевшему рядом дядьке Платону подробности сегодняшнего дня.

Когда кончили ужинать, Ольга Лукинична распорядилась:

— Ну, мужики, тащите теперь волков в кладовую на холод. Здесь оставлять нельзя, жарко. Да и не дай бог — слюна оттает, потечет на пол. Это же стрихнин, не шутки. Вы, Нюта и Лиза, приготовьте теплой воды. Как вынесут, помойте аккуратненько. — Она улыбнулась: — Вот папа-то приедет — обрадуется!

Он прибыл через день и, конечно, просиял; подробно расспросил сыновей, похвалил, потрепал по плечам. А жене наедине сказал:

— Молодцы ребята, не подвели. Как камень с души свалился!

Потом, при участии детей и помощников, аккуратно снял шкуры, отпрепарировал черепа и два лучших скелета. Очень редкие по тем временам четыре шкуры и черепа были отравлены в адрес Российской Академии наук. По одному комплекту пожертвовано во Владивосток, Хабаровск и Иркутск — обществам изучения Приамурского края. А одна рыжая голова как живая много лет смотрела со стены рабочего кабинета Нэнуни — Четырехглазого.

Кион альпинусы надолго оставили Сидеми в покое, пятнистые олени уцелели для потомков.

Ярким мартовским утром по сверкавшему льду Лебяжьей лагуны тянулся конный обоз. На переднем возу сидели. Михаил Иванович с Яном, за ними — его шурин Семен Лукич с Александром, следом — Платон с Юрием. Дальше Митюков и Андрей Агранат с помощниками. Все сани были загружены туго набитыми мешками с необмолоченным ячменем и чумизой.

Не доезжая полверсты до западного, густо поросшего камышом берега, где когда-то тигр задавил Желну, Михаил Иванович остановил коня и дал подтянуться остальным.

— Ну вот, отсюда и начнем. Кто в первый раз, знайте: будем рассыпать зерно неширокой, в аршин-полтора, полосой, с интервалами в несколько сажен. Семей Лукич, ты с Шуркой держись слева от нас, Платон с Юрием за вами, и дальше — как ехали. Ориентируйтесь на меня. Пойдем широкими кругами, нужно захватить площадь побольше. Ваня, развязывай мешок и, как я трону, сыпь позади саней помаленьку. (Родители, да и все домашние часто называли Яна — Иваном, Ваней.) Ну, поехали!

Теперь сани двигались параллельно друг другу, а помощники, стоя на запятках, опустошали на лед мешок за мешком.

Маленький Ваня тронул отца за плечо:

— Папа, а зачем мы сыплем зерно полосами, а не кучкой?

— Ты же знаешь, что мы его оставляем для перелетных птиц. Скоро они начнут подлетать с юга и садиться здесь на отдых. Найдут корм, примутся есть. А если его свалить кучами, сильные не подпустят слабых. Гуси и лебеди поедят, а уткам не достанется.