Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Понимаете, Ольга Лукинична, вот и повязку снял, а массаж, как доктор приказывал, три месяца делаю, а пальцы ни того… Переломаны, словно под жерновом побывали. Да и вся кисть — как не своя. Чувствую, теперь в хозяйстве проку от меня будет мало. Ни коней объезжать, ни в кузне кувалдой махать. Хочу просить Михаила Ивановича отпустить меня пожить своим хозяйством.

— Бог с тобой, Платон, что надумал! Да ведь ты нам как родной, живи себе на здоровье. Да и польза от тебя всегда немалая, ты же все, что ни возьми, умеешь!

— Так-то оно так, а все ж таки…

— Твоя воля, Платон. Коли так твердо решил пожить самостоятельно, я думаю, Михаил Иванович поперек не пойдет. Наоборот, поможет, ты ж его знаешь. Хочешь, я переговорю?

— Спасибо на добром слове, Ольга Лукинична. Да нешто я не мужик, сам не сумею? Я ведь только так к вам, посоветоваться вроде. Столько годов в вашем доме прожил, а худого не видел!..

— Ну тогда ладно. А я вот хочу с тобой одной заботой поделиться. Михаилу Ивановичу еще и не говорила. Понимаешь, Лизавета наша замуж собралась!

— За кого же так сразу?

— Да за этого, нерусского. Хоть и звать его Василий Васильевич, а фамилия Пауэрс. Из американцев. Да это бы ничего: я за поляком, сестра Степанида тоже. Вон, двоюродная моя, Наталья Куркутова, у которых я в девушках жила, — за швейцарца Бринера вышла, и хорошо живут. Дельный он, Бринер-то, большими делами ворочает и все в дом: недавно участок у Гека откупил, поставит у моря дачу. А этот Пауэрс легкомысленный: в игры ихние играет, выпить любит…

— Ежели горький пьяница, ясное дело — не годится. А коли изредка помалости — то не грех, Ольга Лукинична. Ведь таких, как Михаил Иваныч, раз-два — и обчелся. Такого второго не сыщете. А сама-то Лиза что?

— А, что у дуры в голове? Полюбила, говорит, мама, на всю жизнь, не могу без него, — вот и весь сказ!

— А с ним говорили, он что? Как из себя-то?

— Да ты его, поди, видел, приезжал он третьеводни. На лицо-то ничего, симпатичный. Просил руки, конечно: отдайте за меня вашу Лизу, на руках, мол, буду носить… А ее и вовсе не узнаю. Выпучит серые свои глазищи, покраснеет, посмотрю — вроде самасшедчая!

— Ну что ж, знать, времечко такое подошло, Ольга Лукинична. Стало быть, отдавать надо. А то как бы того, беды не вышло…

— Да я уж и сама думаю: видать, пора.

— И не сумлевайтесь. Быть вам вскорости бабушкой!

— Верно, ты прав. Обвенчать поскорее да поселить неподалеку, как они уже сами наметили, на мысе Туреке. В бинокль через бухту Гека их заимку хорошо видать будет, да и навестить недолго…

Просьбу Платона Михаил Иванович, конечно, уважил. Место присмотрели вместе. Федорову, оказывается, давно приглянулся маленький хуторок на левом берегу речки Сидеми, в нескольких верстах от впадения в море. И Михаил Иванович купил эту заимку на имя Федорова. Дали на обзаведение пару коней, телку, поросенка, седло, телегу, сбрую.

Платон был очень доволен. Взял помощника, посадил огород, завел птицу.

Моста через речку поблизости не было, но в нормальную воду брод был чуть выше колена. Кроме того, на переправе держали лодку. Сидеминский хутор богатырь навещал часто, по-прежнему просиживая вечерние часы за чаем. По секрету доложил Ольге Лукиничне и Михаилу Ивановичу, что сватает в Барабаше невесту — милосердную сестру из госпиталя, где лежал. Женщина, мол, самостоятельная, хозяйка на все руки.

Прошел год, Янковские готовили Платону свадебный подарок. Венчание намечалось в августе, но помешала погода.

Август в Приморском крае редко обходится без ливневых дождей и наводнений. Реки вздуваются, пенятся, тащат мосты, вывороченные деревья. Увлекают скот, а порой и диких зверей.

Грянуло наводнение и в это лето. И хотя дожди довольно скоро прекратились, вода в речке Сидеми спадала медленно.

С поездками следовало подождать, но у Платона объявилось дело, и он, не дожидаясь спада, собрался к Янковским. Оседлал подаренную ему кобылу Рогнеду, вскочил в седло. Ему советовали ехать в объезд, по тракту через станцию Черкасскую, где был мост, но Федоров только рукой махнул:

— Буду я попусту десять верст киселя хлебать! Подумаешь — речка Сидеми. Экой Амур мне нашелся. Сегодня домой не ждите, буду ночевать у Янковских!

Пришпорил кобылу и поскакал со двора.

Подъехал к броду. Вода еще стояла высокая и мутная, кое-где завивались воронки, время от времени быстро проносило подмытые с корнем деревья. Кобыла замотала головой, заупрямилась.

Платон не привык, чтобы лошадь ему не повиновалась. Огрел Рогнеду плеткой и смело въехал в реку. Кобыла сделала несколько неуверенных шагов и наконец поплыла…

* * *

Через двор сидемской усадьбы шла Анна, проводившая дома летние каникулы. И вдруг заметила оседланную лошадь без седока. Некоторое время смотрела на нее с недоумением, потом бегом кинулась в дом.

— Мама, там оседланная лошадь пришла во двор без никого! Посмотрите скорее, мне кажется, это Платона кобыла.

Ольга Лукинична опрометью выбежала на крыльцо.

— Батюшки светы! Рогнеда, конечно, Рогнеда! А где же Платон?! Ах ты, господи, папа-то уехал в лес. Нютка, ищи братьев, пусть скачут по обратному следу. Сейчас, после дождей, его на сырой земле хорошо видать. А ты запрягай, телегу и гони за ними. Мало ли чего могло стрястись, мажет, подвезти надо будет.

Крупный след подкованной Рогнеды в самом деле был заметен достаточно ясно. Но он привел Юрия и Яна не к броду, а значительно ниже по течению. Увидев мутную, пенящуюся речку, они поняли, что случилась беда.

Где искать? Ясно, что не против течения. Поскакали к устью. Но еще не доезжая сотни шагов до него, заметили на песке у воды что-то темное.

— Вон, смотри! Кажется, он!

Они бросили лошадей и подбежали к лежавшему на отмели человеку. Платон лежал, как во сне, ничком. Голова слегка повернута, ветер играл в густой золотистой бороде. И только нелепо торчала в сторону искалеченная тигрицей правая рука.

Юрий опустился на колени и машинально тронул знакомую руку, она показалась ему холоднее воды в реке. Качнулась, но уже ее гнулась…

Он распрямился, судорожно глотнул воздух, глянул с небо и застыл в оцепенении. Небо и облака вдруг подернулись какой-то дымкой, и перед глазами промелькнули картины детства. Вот в прокопченной домашней кузнице Платон бьет кувалдой по раскаленной добела подкове; вот с развевающейся бородой скачет в объезд с пикой у седла; вот пьет чай, утираясь красным платком. И последнее: эта рука с плеткой в воздухе, а рядом надвигающаяся оскаленная пасть тигрицы.

Показалось даже, услышал крик: «Ребятушки, выручайте!»

И он со всей ясностью понял: нет больше их дорогого дядьки Платона и поздно его выручать. Не выгреб искалеченной рукой, когда выбросила из седла суковатая лесина, с которой посреди мутной реки свела его судьба…

Юрий услышал всхлипывания. Худенький Ян вытер рукавом глаза и отвернулся.

Подъехала на телеге Анна. Она плакала открыто, не стесняясь; трое встали на колени перед телом незабвенного друга и склонили головы. Следом прискакали Александр и Андрей Агранат. Все вместе нарвали и нарезали травы, цветов. Заполнили ими телегу и осторожно опустили на траву тяжелое тело.

Михаил Иванович сам выбрал место для могилы. Похоронили Платона Федорова на домашнем кладбище, в кольце из хвойных деревьев, рядом с маленьким Сережей, умершим в то лето, когда старшие братья были в Корее. Могилу украсили цветами, поставили большой крест.

Доставленный из Барабаша священник ходил вокруг, читал молитвы и размахивал кадилом, распространяя сизый душно-скорбный дымок ладана.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ОТЕЦ БОЛЬШЕВИКА

Солнечным июньским утром по гладко накатанной проселочной дороге мягко катился запряженный парой гнедых высокий двухколесный экипаж-«американка». Дорога вилась среди темно-зеленых дубовых рощ и усыпанных цветами полей, взбегала на невысокие увалы, скатывалась в распадки. Сильные лошади легко преодолевали подъемы и встречающиеся ручьи, мерно позванивали бубенчики.

28
{"b":"581165","o":1}