Все время начеку, со взведенным курком крупнокалиберного винчестера, отец временами незаметно оборачивался, оценивающе посматривая на сына. И одобрительно усмехался в бороду: тот держал копье наперевес, наготове, взгляд напряженный, но страха в глазах не заметно.

Юрий хорошо запомнил странной формы обгорелый пень, мимо которого уже проходили. И вот они снова поравнялись с ним. Мальчик только сейчас обратил внимание на сдвоенный след: тигр во второй раз вел их по одному и тому же кругу! Где же он: впереди или уже позади них?

Он тронул отца за рукав и в недоумении показал, что они и зверь топчут собственные следы. На его вопрошающий взгляд отец наклонился к уху и шепнул:

— Что, непонятно? Мы за ним, а он — за нами. Это его манера. Ничего, только почаще оглядывайся и не зевай…

Но тигру так и не хватило смелости сблизиться для верного прыжка. В конце концов он прекратил свою игру в охоту и размашистым шагом двинулся в сторону Синего хребта.

Михаил Иванович облегченно вздохнул: прогнали!

Надвигались ранние ноябрьские сумерки, дальнейший риск становился неразумным, и они повернули к дому. Возвращались при звездах, напрямик через горы. Добрались поздно, но мать в ожидании, конечно, не спала.

Расспрашивая мужа, она помогла раздеться и стянула ичиги с ног маленького тигрятника, который едва шевелил языком, но уверял, что совсем не устал. А отец, набивая трубку, рассказывал:

— Тигра не взяли, но напугали как следует. Думаю, скоро не вернется. Однако для меня сегодня главное не в этом. Юра, пойди умойся…

И когда сын босиком пошлепал на кухню умываться, вполголоса добавил:

— Знаешь, я доволен Юрьем, — Михаил Иванович прекрасно говорил по-русски, но в некоторых звукосочетаниях на всю жизнь сохранил легкий польский акцент. — Незаметно наблюдал за ним и теперь уверен — на него можно положиться. Сбей меня тигр неожиданно с ног, убежден — Юрка всадил бы ему в бок копье. Чувствую, будет настоящим мужчиной!..

Солнечным июльским днем следующего, 1890 года на просторной веранде дома-форта сидели прибывшие специальным пароходом гости. Уже второй раз осмотреть конный завод Янковского с целой свитой старших офицеров и чиновников пожаловал сам генерал-губернатор, барон Андрей Николаевич Корф.

Лозы дикого винограда густо оплели стены и крышу террасы. В тени крупных резных листьев на стульях и в креслах расположились по рангу усатые и бородатые гости в белоснежных кителях с золотыми эполетами.

Через западные ворота в просторный, как городская площадь, двор веселой гурьбой вбегали пригнанные с пастбищ табуны лошадей. «Парадом» командовал Платон с помощниками и старшими детьми. По его сигналу строго подобранные по масти косяки послушно, как отряды школьников, останавливались напротив крыльца.

Приезжие знатоки-лошадники спускались по широким деревянным ступеням, охлопывали приглянувшихся трехлеток, внимательно осматривали спины, морды, заглядывали в зубы. Кони доверчиво позволяли погладить себя по крупу, потрепать по шее; давая осмотреть копыта, послушно поднимали ноги. Когда осмотр заканчивался, Михаил Иванович делал условный жест рукой. Платон подавал команду «пошел», и в сопровождении пастухов косяк легкой рысцой уходил через восточные ворота. А в то же время в западные уже вливалась новая партия… Не было суеты, не слышно ни выкриков, ни циркового пощелкивания бича.

Главный эксперт, кавалерийский полковник, после осмотра конских ног вытер ладонь батистовым платком, расправил пушистые, до самых ушей золотистые усы и обернулся к сидящим на веранде:

— Удивительно, господа! Мало того, что лошади выглядят отменно здоровыми и бодрыми, с хорошим экстерьером, — они поразительно ласковы и послушны. Словно цирковые, дрессированные. Какой же секрет кроется в вашем воспитании молодняка, Михаил Иванович, дозвольте узнать?

Корф тоже с нескрываемым интересом глянул на хозяина.

— Справедливый вопрос. Я недавно наблюдал табуны выращенных в забайкальских степях скакунов, так от них ваши кони — как небо от земли: те просто звери, к которым невозможно подступиться!

— А это, по сути дела, и есть почти дикие звери, ваше высокопревосходительство. Видите ли, все киргизские, минусинские и забайкальские скакуны, выросшие до трех-четырех лет в степи, не знают ни человеческой ласки, ни голоса. И как ждать от них повиновения и доверия, а тем более любви к хозяину? Ведь их, выросших на воле, при первом же знакомстве с человеком сразу встречает аркан, носовертка, удары по самым чувствительным местам. А еще я часто наблюдал, как, пытаясь укротить, хозяева вцепляются своим коням в уши зубами!

— Какое зверство! А чем же влияете на своих вы?

— У нас с самого основания все поставлено иначе. Никто не смеет не только ударить, но даже замахнуться и грубо кричать на лошадь. И она, естественно, с малых лет видит в человеке друга. Мы с осени отнимаем у маток подросших и окрепших сосунков, чтобы заняться их воспитанием.

— Значит, тоже арканите?

— Нет. Мы придумали свой способ: хватаем их внезапно, прямо в табуне. И хотя в это время жеребенок уже рослый и резвый, требуется лишь сноровка. Надо крепко обнять его за спину правой рукой, а левой сдерживать за мордочку. Наш опытный ковбой бежит рядом с ним в обнимку до тех пор, пока не набросит на голову мягкий недоуздок. Это научились делать даже старшие дети, они ведь у нас сами как жеребята…

— Да, они у вас молодцы. Смотрите, как управляются под руководством этого богатыря Федорова! — воскликнул Корф.

— Все это тоже воспитание, — Михаил Иванович улыбнулся. — Итак, мы собираем в пригон всех рожденных весной малышей и там привязываем вдоль ограды. Сначала они, конечно, брыкаются, капризничают, отказываются есть. Однако позднее, когда надергают до изнеможения свои нежные шейки, успокаиваются и начинают уныло жевать брошенный возле каждого клок сена…

Представив эту картину, гости рассмеялись, а Михаил Иванович продолжал:

— Через два-три дня, как правило, тоска по матери стихает, они начинают есть охотнее. Сначала их водят на водопой в поводу, потом отпускают с привязи. Тогда они начинают знакомиться друг с другом и людьми, которые их кормят и приучают поднимать ноги, показывать копыта. Позднее жеребята уже табунком, наперегонки, бегают на водопой, лижут приготовленную для них в колоде соль, по команде «марш-марш» гурьбой несутся в свой пригон. И только после того, как станут совсем ручными, их так, табунком, и отпускают с пастухом в поле. Слабых отдельно от сильных и задиристых.

— И дальше они растут на воле совсем самостоятельно? — спросил полковник, делая какие-то записи в тетради.

— Растут в косяке до трех-четырех лет, то есть до той поры, пока не придет время объезжать. Но основное, главное дело уже сделано: добронравие и доверие к человеку, привитые в самом восприимчивом возрасте, укоренились на всю жизнь. Поэтому впоследствии молодежь очень легко привыкает к сбруе и седлу, беспрепятственно поддается ковке.

— Вот что значит доверие, господа, а? — Корф назидательно поднял указательный палец, все согласно заулыбались.

— Случается, кому-то в табуне вдруг требуется оказать помощь, — продолжал Янковский. — То змея укусит, то нужно извлечь занозу из ноги или соринку из глаза. И в таких случаях наши кони не бесятся, а доверчиво разрешают себя осмотреть и помочь беде. Ну, а что касается внешнего вида и здоровья, то их дает степное содержание, постоянное пребывание на воле. Их омывают дожди, осушают ветры, и в хорошую погоду они в самом деле лоснятся, как из-под щетки.

Все слушали внимательно, Корф одобрительно кивал:

— Недаром представители военного командования докладывали, что в частях, пополненных лошадьми вашего завода, ими не нарадуются. Здоровы, неприхотливы и на редкость послушны.

Выросший уже до начальника переселенческого отдела, старый друг Михаила Ивановича Мельгунов пробасил:

— Наши переселенцы тоже требуют: подай им копей с тавром «Я». Надежные, мол, добрые кони. Да где ж, говорю, я вам всем их наберу? У Янковского не фабрика…