— А если полосками?

— Тогда всем хватит. Эти полосы протянутся на много верст, и на каждом шагу сможет разместиться несколько десятков птиц. Пусть они даже толкаются и скандалят, все равно большинство сумеет наесться вволю. Хотя без драк и обид, конечно, не обойтись. Понял теперь? Тогда рассыпай аккуратно, не торопясь…

У Михаила Ивановича везде был свой, особый порядок. Например, если по всей России открытием осенней охоты считался день Петра и Павла — 29 июля по старому стилю, — то на Сидеми она открывалась с первого сентября. Никто не смел выстрелить в подлетыша утенка или гусенка, тронуть линного гуся, неокрепшего фазана или сосущего мать дикого козленка. Эти неписаные законы соблюдались неукоснительно, нарушителей лишали оружия. Помимо этого Янковский уже двадцать лет вел фенологические наблюдения и редко ошибался в своих прогнозах.

Отшумел перелет, ушли на север отдохнувшие, отъевшиеся стаи, оставив гнездиться по берегам Лебяжьей лагуны тысячи пар лебедей и гусей, журавлей и цапель, уток и куликов.

На Сидеми отсеялись, посадили овощи. Нежно-розовыми облачками отцветали на склонах гор дикие абрикосы и яблони, а у входа в огород белым кружевом — черемуха.

Стояло тихое теплое утро, и хозяин с удовольствием возился в своем любимом саду у подножия Просеки. За пятнадцать лет перенесенные с сопок и привитые им деревца заметно подросли и в погожее лето приносили урожай красной вишни, небольших янтарных абрикосов и пятнистых зелено-розовых груш. Несмотря на малую отдачу, Михаил Иванович очень любил свой сад, работая в нем, отдыхал. Одет был по-рабочему: без фуражки, в линялой рубашке и старых брюках, заправленных в поношенные сапоги.

Услышав легкие быстрые шаги, он обернулся. Перед ним, едва переводя дух, стояла сероглазая, с растрепавшимися пепельными волосами, порозовевшая от быстрого бега Лиза.

«Смотри-ка, совсем уже невеста: как незаметно они растут!» — подумалось вдруг.

— Папа, идите скорее домой, там вас ждет какой-то курьер с важным письмом! Мама сказала, он очень торопится.

В самом дело, фельдъегерь доставил на его имя необычное, украшенное вензелем царствующего дома письмо.

Янковский расписался в ведомости, сорвал печать, вскрыл конверт. Покачал головой, окликнул жену:

— Поди-ка сюда, Оля. Смотри — вот не было печали — от самого президента Русского Императорского Географического общества! Великий князь Николай Михайлович просит собрать возможно полную коллекцию бабочек северной Кореи. Наслышан, мол, обо мне от своего вице-президента Семенова-Тян-Шанского. Тот сейчас работает над «Историей полувековой деятельности ИРГО», где упоминает о Дыбовском и обо мне. Президент преподнес мне комплимент и, вероятно, думает, что осчастливил своим вниманием, черт побери. Но что же предпринять? Отказывать-то все-таки невежливо, да и неудобно.

— Но ведь на это время нужно! Думают, мы сидим сложа руки. А теперь, на вот, еще и в Корею! Не ближний свет, да и чужая все ж таки сторона.

— Не так уж далеко, конечно. А теперь еще и пароходы купца Шевелева пошли в Китай и Японию с заходом в корейские порты. И отношения у нас с корейцами хорошие. Но, чтоб собрать солидную коллекцию, нужно затратить по меньшей мере два летних месяца. Июнь и июль.

— В том-то и дело. А нынче вам и без того сколько работы.

— Слушай, а что, если отправить старших ребят? Не маленькие уже, и практики у них достаточно. Лизе и Нютке поручим метеостанцию и ферму, а с бабочками дома смогут помогать Ян и Сергей.

Через несколько минут Александр и Юрий стояли перед отцом. Съездить в чужую страну показалось им, разумеется, весьма заманчивым. Дальше Сахалина, куда их посылали за насекомыми прошлым летом, юноши еще не бывали. Поэтому оба в один голос задали единственный вопрос:

— Когда собираться, папа?

— Тянуть нечего, сезон на носу. Поедете в Вонсан, это очень интересное место. Лежит на сороковой параллели, флора и фауна удивительно богаты. Нужно только подготовиться как следует.

— А ружье и собаку взять можно?

— Для охоты не время, но одну бердану и пачку патронов возьмите. И Барсика своего, Юра, тоже можешь взять. В палатке он будет самым надежным сторожем.

Юрий окрестил своего первого пса тоже Барсом, в память об отцовском, том, что навсегда остался сторожить Аскольд.

— Так, Шура, бери бумагу. Составим список всех необходимых вещей, приступите к сборам. А я завтра же съезжу во Владивосток, переговорю с Михаилом Григорьевичем Шевелевым, попрошу доставить вас в Корею на одном из его пароходов.

На следующий день, высадившись с попутной шхуны в гавани Золотой Рог, Михаил Иванович поднимался к одному из первых во Владивостоке двухэтажных домов пароходовладельца, купца первой гильдии Шевелева. Вышколенный, в белоснежной куртке, китаец-слуга распахнул перед посетителем дверь в кабинет. Из-за письменного стола навстречу поднялся некрупный полный человек с округлым лицом, редкой бурятской бородкой и свисающими небольшими усами.

Хозяин быстро прошел навстречу, взял гостя за обе руки, подвел к креслу. Приветливо улыбнулся.

— Как хорошо, что нашли время заглянуть ко мне. Сколько лет знакомы, а видимся все больше на собраниях да заседаниях, никак не удавалось поговорить по душам. И сегодня, наверное, не без дела навестили Шевелева?

Янковский изложил свою просьбу, рассказал о письме президента. Михаил Григорьевич ответил дружелюбно, не раздумывая:

— Доставим ваших сынов со всем снаряжением туда и обратно. Сейчас посмотрим расписание, когда ближайший рейс, и наметим день. Сейчас закажу чаю. — Он позвонил в колокольчик.

Через минуту слуга вошел в кабинет, неся на огромном лакированном подносе фарфоровые китайские чашки с парящим, издающим пряный аромат чаем.

Оглянувшись по сторонам, гость увидел, что все полки и стеллажи кабинета почти сплошь заставлены китайскими книгами.

— Слышал, что вы непревзойденный знаток китайского, но не представлял себе такого количества восточных книг!

— Да, их здесь более тысячи томов. И энциклопедия, и справочники, и классика. Это моя слабость. Много читаю ночами, вошло в привычку.

— Знаете, Михаил Григорьевич, меня всегда интересовало, как вам удалось в совершенстве овладеть одним из сложнейших языков мира — китайским? Только все не было случая расспросить.

— Вы, надеюсь, сегодня не торопитесь?

— Нет, что вы, раз вы помогли так быстро разрешить главный вопрос, мне спешить некуда, вечер свободный.

— Тогда слушайте. Только для ясности придется начать несколько издалека. Мы, Шевелевы — крамольники: мой дед Александр в тысяча семьсот девяносто восьмом году находился под следствием: за «оскорбление словом» императора Павла был закован в ручные и ножные железа. А отец, Григорий Александрович Шевелев, верхнеудинский купец, был образованным и передовым человеком. Агроном и селекционер. В нескольких верстах от Верхнеудинска имел опытную заимку: держал пасеку, вывел несколько сортов очень урожайной забайкальской пшеницы. До поры до времени был весьма уважаемым и влиятельным человеком, но пострадал за связи с декабристами. На его заимке, как правило, останавливались едущие из России к мужьям в Читу и Нерчинск жены декабристов. В разное время побывали Муравьева, Волконская, Нарышкина, Фонвизина, Розен, Юшневская. Кроме того, он общался с братьями Бестужевыми, Трубецким, Штейнгелем и — способствовал их тайной переписке с Петербургом.

В конце концов, не без участия доверенного лица, оказавшегося провокатором, все стало известно жандармерии. И генерал-губернатор Восточной Сибири получил указание от шефа жандармов — самого графа Бенкендорфа — допросить и установить связь купца Шевелева с крамольниками. Отец был привезен в Иркутск и подвергнут тяжелому допросу. Он не выдал связей, его не судили, но власти постарались сорвать все казенные подряды и разорить. К середине тридцатых годов он потерял все, поэтому уступил свой каменный дом в Верхнеудинске городской школе, а сам с семьей переселился в Кяхту, где на последние средства приобрел несколько лошадей и занялся ямщицким извозом. Одну тройку гонял сам.