Через два часа он в третий раз пришел на вокзал. Прибывал последний вечерний поезд, идущий из Австрии через Триест. Не международный, не скорый, просто пассажирский, для приграничных жителей.

Снова перрон… Эва не приехала. Анджей шел через здание вокзала, волоча букет почти по земле. Зачем ему эти цветы? Нести в гостиницу стыдно. Он снова подошел к окну «Информация».

— Синьора! Это для вас!

При виде цветов женщина поднялась со стула. Удивленно развела руками, никогда за все двадцать лет работы с ней не случалось ничего подобного.

— Спасибо. — Она покраснела и, желая его отблагодарить, произнесла: — Завтра, синьор, девять пятнадцать, четвертый путь, не третий, не забудьте.

Он уже был далеко и только на ступеньках оглянулся и увидел, что около итальянки стоит еще женщина, видимо приятельница, и обе удивленно смотрят ему вслед. Смотрят вслед такому щедрому иностранцу. Он ускорил шаги. На улицы вползал сумрак. Серели цветные ларьки. Над городом господствовала белизна каменного моста, возвышавшегося как саркофаг над мертвой водой канала.

Началась полоса неудач. Сам виноват. Каким надо быть наивным, чтобы поверить в приезд Эвы. Ведь по-разному ведут себя люди, когда они в разлуке. Он не мог без нее жить, а она, видно, уже охладела. Это только Рената всегда постоянна, его иногда даже раздражала ее преданность с тех самых пор, как они познакомились во время войны. Но «что имеем — не храним, потерявши — плачем». Даже верность, вернее, ее избыток может вызывать тоску. Он последнее время делал все, чтобы убедить Эву в своей преданности. Перекормил, разбаловал заботой, вниманием, ведь так он еще никогда не относился ни к одной женщине.

Обидно… Ничего в Варшаве не случилось, не могло случиться. Билет был заказан, деньги, паспорт приготовлены, виза из посольства получена вовремя, он видел своими глазами. На расстоянии ее чувство, наверное, остывает, если оно вообще было. Скорее всего, он для нее всего лишь развлечение, может быть, она питала к нему симпатию, но ничего серьезного.

«Да, а Альберти? — подумал Анджей. — Она ведь знала, что я буду разговаривать с ним о ее делах, а это ей, кажется, не безразлично. Хотя говорила тогда у себя в комнате…»

Анджей вспомнил ее, полулежащую на тахте, красивую, золотоволосую.

«Я хочу, — Эва всматривалась в него, он чувствовал и сейчас ее взгляд, — чтобы ты мне ничем не помогал, ничего не покупал. Я хочу, чтобы мне не было стыдно перед самой собой. Я хочу, чтобы нас связывало только одно… и чтобы у тебя не было никаких сомнений…»

«Только одно» означало любовь, хотя это слово ими не произносилось. Тогда он пил коньяк, а она только пригубила.

При нем Эва не пила, а когда он уехал? Анджей вдруг представил Якуба, которому Эва явно нравилась. Она-то говорила, что недолюбливает Якуба, но кто разберется в женщинах. Может, подвернулся во время его отсутствия и предложил бог знает что.

Анджей начал вспоминать их совместные встречи. Комплименты Якуба могли быть не только проявлением вежливости. Она наслушалась восторгов о своей красоте, Якуб это умеет: то хвалил волосы, то глаза, то изящные ноги, то обращал внимание на влажные чувственные губы, сыпал комплименты как из рукава, не забывая и о достоинствах души, таланте и интеллекте…

Раньше Анджею казалось, что Якуб делает это только в его присутствии, стремясь скорее польстить Анджею, нежели понравиться Эве.

«Я был наивен, — шептал он, идя многолюдной улицей, никого не замечая, то и дело наталкиваясь на пешеходов, — на самом деле все было иначе… Например, поездка в Кошалин…»

— Ох, извините, синьор, — сказал кто-то насмешливо.

— Извините, извините! — повторил он машинально, но, услыхав английскую речь, поправился: — I am sorry.

На выступление в Кошалин Анджей поехать не смог. Эва полетела с Якубом, а на другой день они только и говорили о большом успехе. Эвы? Нет, Эвы и Якуба…

«Я должен трезво мыслить, не расклеиваться!» — Перейдя мост, он зашел в тратторию на Рио ди Фоска и сел в темном углу.

— Будьте добры, красного вина.

— Бокал или графин?

— Небольшой графин.

Он налил в стакан темное, как густая кровь, вино. Без Эвы не хотел пить даже кофе, а теперь заказал вино. «Был глупым!» — раздраженно подумал Анджей.

Вино щипало язык.

Мысли потекли свободнее. Наверное, все так и было. Она не ангел… Договорилась с Якубом: она хорошо понимает, кто из них больше значит в музыкальных кругах. Во всяком случае, не он со своей профессией художника. Эва наверняка приедет в Канн, но с Якубом. Они придумают какую-нибудь сказочку. Нужна ей Венеция, если б хотела увидеть, была бы здесь, и, может быть, за этим столом.

При нем Эва не пила, но с Якубом? Этот пьяница без рюмки не признает ни одной встречи. Может, они заглянули в этот артистический клуб, где он познакомился с Эвой в тот трагический для нее вечер…

«Трагический? — подумал Анджей, наливая вторую рюмку. — Не ошибался ли я, веря каждому ее слову? Я любил ее, был ослеплен ее красотой и молодостью и не хотел видеть многих мелочей… У меня нет доказательств, что в тот первый день и в ту первую ночь Эва вела себя искренне, она ведь могла и разыграть сцену самоубийства… Нет, невозможно, тогда она была действительно сломлена…» Но тот, другой голос, который любил переворачивать факты наизнанку, шептал: «Вспомни, она вышла из зала медленной походкой, не спеша одевалась, ни на кого не смотрела и лишь на тебя бросила взгляд, эдакий взгляд несчастной жертвы. Пойми, она — рафинированная кокетка, а не впечатлительный ребенок. Никакая ни «дочурка», ни «солнце», как ты, глупый, ее называл. Она знала, что ты за ней пойдешь, поэтому позволяла себе фокусы на мосту. А эта сцена с открытым окном?» Его прошиб пот. «Может быть, действительно так было? Нет, не верится, у меня, кажется, начинается истерика…» Мысли роились и путались. Так или иначе, но Эвы рядом не было. Весь план, вынашиваемый месяцами, скрываемый от Ренаты и институтских сплетников, рухнул, исчез, словно разорванные ветром нити бабьего лета.

Анджей расплатился и вышел. На углу Листа ди Спанья и переулка, в глубине которого виднелась неоновая реклама гостиницы «Флорида», Анджей остановился около магазина с косметикой. Он закрывался, но продавщица, увидев клиента, приветливо распахнула двери.

— Нет-нет, синьора, — запротестовал он. И подумал: «Я ничего не куплю ни сегодня, ни завтра. Некому». Он продолжал стоять, зачарованно глядя поверх флаконов в зеркало. Оттуда на него глядел пожилой человек. Он редко видел свое отражение в зеркале: только утром, во время бритья. Собственное лицо его интересовало мало: какое есть, такое есть, физиономия, конечно, не из лучших, но ничего не поделаешь… Его искренне передергивало, когда он слышал комплимент в свой адрес. Какая там мужественность! Улыбка! «Ерунда, — подумал он, — я не актер, и лицо для меня не средство заработка». Но сейчас ему было важно то, что он увидел. В этих выцветших глазах, волевых губах и в резко очерченном подбородке есть вот что: двадцать лет разницы. Если бы Эва стояла рядом, он, может быть, наконец понял бы все и излечился от глупости. Они никогда не видели свои лица рядом. Сегодня его собственное отражение напомнило ему простую истину…

Он решительно свернул в переулок. Сейчас заполнит формуляр, пойдет в номер, напишет письмо. Нет, телеграмму… Текст категорический и сухой. Обманула. Был дурак, что верил. Кто это говорил «хочу, чтобы мы были одним существом…» Фразочка из дешевого романа. Все неискренне. Нет, надо острее, по-мужски: кратко и выразительно. Пусть знает, что он не позволит делать из себя шута! Сам покончит с историей, в которую влип. Утром позвонит госпоже Альберти. И вообще откажется от визита. Еще и это хотел для нее сделать…

Он вошел в гостиницу. Девушка в холле разговаривала по телефону и одновременно приветствовала Анджея, кивая головой, что могло быть обычным поддакиванием в разговоре.

Он хотел как можно скорее покончить со всеми формальностями и спрятаться в номере.