А потом наш полк сняли с фронта, и он длительным маршем был отправлен далеко в тыл, в нетронутые войной деревни, где жители по вечерам пели и играли на гитаре. Марш меня утомил. Бранд, Яуэр и еще некоторые были настолько изнурены, что последний отрезок марша их пришлось взять на пулеметную повозку.

В тылу я снова принял службу в роте.

Мы занимались строевой подготовкой на лугу, когда пришел посыльный из батальона.

— Младший фельдфебель Ренн откомандировывается в ударный батальон. Сегодня в три часа во второй половине дня вам надлежит быть в походной готовности перед батальонной канцелярией.

— Служба в ударном батальоне, — сказал Ламм, — будет для тебя легче, чем в окопах.

Мне это ни о чем не говорило. Во всяком случае я очень смутно представлял себе, что такое ударный батальон.

Перед канцелярией батальона я встретил молодого лейтенанта, нескольких унтер-офицеров и ефрейторов.

— Младший фельдфебель Ренн, третья рота, явился!

Лейтенант щелкнул каблуками и отрекомендовался:

— Линднер.

Я сделал каменное лицо, но какой-то мускул все же, видимо, дрогнул. Лейтенант слегка покраснел:

— Меня произвели только вчера.

— Должен ли я выяснить, все ли прибыли, господин лейтенант? — в смущении спросил я. Линднеру, похоже, не было еще и двадцати лет.

Мы с ним зашагали по зеленой долине.

— Что это, собственно, такое — ударный батальон, господин лейтенант?

— Я и сам толком не знаю. Знаю только, что нас будут обучать на командиров дозоров и ударных команд.

«Как же можно обучить такому?» — подумал я.

Нашим инструктором оказался молодой офицер с Железным крестом первой степени. У него был берлинский выговор, вне службы он держался жеманно и надменно, но на ученье это с него слетало, и он становился по-мальчишески непосредственным и старательным.

Солнце пекло. Мы должны были таскать пулеметы, бросать ручные гранаты, продвигаться по окопам и бесшумно ползать. Сначала я очень уставал, все время потел, и раза два — правда, лишь на мгновение — у меня все поплыло перед глазами. А потом с каждым днем становилось легче. Служба продолжалась с утра до вечера с перерывом на обед всего на два-три часа. Времени, чтобы думать, не оставалось, и я чувствовал себя прекрасно.

Линднер постоянно был со мной и вне службы.

— Никак не привыкну к тому, что я — офицер, — сказал он мне. — В моей семье ужасно горды этим, у нас еще никто не залетал так высоко. Но я тут ни при чем — в мирное время мне бы такого никогда не достичь.

Уже близилась осень, когда я вернулся в роту. Никто больше не справлялся о моем здоровье, и я сам вспоминал о своей болезни как о чем-то не имеющем ко мне отношения. Я чувствовал себя совершенно здоровым да и в самом деле был здоров.

Я доложил о прибытии Ламму — это было в канцелярии. Он взял со стола лист бумаги и протянул его мне.

«Лейтенант в запасе Ламм зачисляется в штаб первого батальона в качестве офицера для поручений. Должность командира третьей роты вверяется старшему лейтенанту Лёсбергу».

— Кто этот новый командир?

— Он из штаба дивизии. Имеется приказ, согласно которому офицеры высших штабов время от времени должны проходить службу на фронте.

— Разве это причина забирать у нас командира?

— Успокойся. Я так и так стал бы офицером для поручений.

На следующее утро Ламм собрал роту.

— Меня переводят в штаб батальона, и сегодня я вас покидаю. Как вы понимаете, мне будет трудно. Но я верю, что передаю моему преемнику хорошую роту, и это облегчает мне мой уход. До свидания, рота!

Мы разошлись.

— Такого командира мы больше не получим, — сказал Вольф, уже поправившийся после своего ранения.

Функе, усевшись в угол, жевал свою неизменную сигару и бормотал что-то о хорошем человеке.

Вечером прошел слух, что новый здесь.

— Как он выглядит?

— У него монокль и стек.

— Это отдает тылом.

Я заметил, что вся рота настроена против него — и не по деловым соображениям, а просто потому, что это не Ламм. На следующее утро он явился, когда рота была построена для несения службы. Фельдфебель дал команду смирно и отрапортовал.

— С сегодняшнего дня мне вверяется третья рота. Я слышал хорошее о роте. И рассчитываю, что моя рота будет лучшей в полку. С богом за короля и отечество — всегда было и будет нашим девизом, и с этим я приветствую вас!. Вольно! Фельдфебель, идите за мной и представьте мне унтер-офицеров!

— Младший фельдфебель Ренн.

— У вас кожаные наколенники и обмотки на ногах. Разрешено такое в полку, фельдфебель?

— Он только два дня как вернулся из ударного батальона.

— Это хорошо. Мы составим целый ударный взвод. Вообще-то, вижу я, вся рота стоит как попало — старые рядом с молодыми и гиганты рядом с карликами. Никто не пытался изменить этот порядок?

— Нет, господин старший лейтенант. До сих пор командиры роты всегда оставляли вместе тех, кто знает друг друга.

— Так нельзя. Это не придает военного вида. Сейчас же перестроиться. Вы, Ренн, идите со мной и укажите людей, которые подходят для ударного взвода.

Я указал на Вольфа.

— Хорошо.

Я указал на Функе.

— Этот? Как в роту вообще попадают такие старые люди? Хочу видеть вас в следующий раз умытым и в более опрятном мундире!

Мы составили новый взвод с унтер-офицером Хауффе и ефрейтором Зенгером в качестве командиров ударных команд. Не хватало командира для третьей команды.

— Как вас зовут? — спросил Лёсберг какого-то парня, по виду лет восемнадцати, с сияющими голубыми глазами, которого я еще мало знал.

— Хенель, господин старший лейтенант! — громко крикнул юноша.

Я искоса наблюдал за Лёсбергом.

Он был бледен, немного одутловат; его мягкий, пухлый, безвольный рот не понравился мне.

После перестроения по росту антипатия к Лёсбергу еще возросла, особенно со стороны тех, что бок о бок прошли через весенние бои, а теперь оказались разобщенными. Но только они-то и имели собственное мнение. Один лишь Функе со своим невообразимым добродушием заступался за Лёсберга, хотя тот обращался с ним крайне пренебрежительно и всегда находил какой-нибудь непорядок в его одежде или выправке.

На следующий день после перестроения мы направились в траншею. В эту ночь мы Лёсберга не видели. Он явился только наутро, чтобы все осмотреть. Я показал ему участок своего взвода. Пожилой солдат подметал траншею.

— Я замечаю, что ваши люди грязны. Мы должны строго следить за чистотой. У этого солдата совсем невообразимый вид!

— Нам вряд ли удастся лучше выглядеть, пока у нас такие блиндажи; у большинства входы настолько узкие, что приходится выползать на четвереньках, и уж, конечно, вымажешься с головы до пят.

— Не удастся? Этого я не признаю! — сказал он резко. — Надо требовать и получится!

При входе в следующий блиндаж сидел обнаженный по пояс солдат и искал вшей. Он смущенно встал, но не мог принять стойку смирно, так как вход был слишком низкий.

— Встаньте как положено! — прикрикнул на него Лёсберг.

Тот вышел и загородил траншею.

— Чем он сейчас должен заниматься? — спросил меня Лёсберг.

— Сейчас у них перерыв на завтрак, господин старший лейтенант.

— И как надолго?

— Точно не установлено, потому что сейчас еще время сна.

— Почему сон сейчас?

— По ночам у них разгрузка транспорта: в эту ночь они носили за высотку Элизабет рельсы и средней величины мины для минометов.

— Как долго это продолжалось?

— С полуночи до рассвета.

— В таком случае люди совершали прогулку!

— Мины тяжелые, и их нужно нести осторожно.

Я заметил, что Лёсберг хотел и здесь что-нибудь улучшить, но, наверное, мало в этом деле смыслил.

— Дежурный унтер-офицер в окопах! — отрапортовал длинный Зенгер.

— Вы сегодня уже умывались? — Лицо у Зенгера действительно было грязновато.

— Нет, господин старший лейтенант, у нас в траншее нет воды.