— Нужно разрядить винтовки, чтобы ни одного случайного выстрела — и с примкнутыми штыками, широким охватом…

Трещат выстрелы!

Клатч! клатч! — шмякаются пули на дорогу.

— Налево к лугу, залечь! — кричит лейтенант.

Сзади галопом по дороге всадник.

— Какая рота?

— Третья!

— Цепью вперед, марш!

— Впереди же весь наш батальон!

— Черт подери! Из дивизии приказ: развернуться в цепь! — рявкает голос из темноты.

— Всей роте развернуться в цепь, налево марш! — орет и Фабиан.

Я бегу вперед.

Зз! Зз! Зз! — свистят пули. Тьма-тьмущая, хоть глаз коли. Впереди черным провалом зияет луг.

— Вперед! Марш, марш! — орет Фабиан.

Мы бежим. Неумолчно трещат выстрелы. Но вокруг не видно ни зги.

— Ложись! — орет Фабиан.

Я бросаюсь в траву. Трещат выстрелы, свистят пули.

— Вперед! Марш, марш! — орет Эрнст.

Что с лейтенантом, почему он не командует? Мы продолжаем бежать навстречу невидимому огню. Справа, на фоне неба, вырисовалась мощная крона дерева. Слева, вижу, появились трое — гуськом друг за другом. Это Эрнст со своими дальномерщиками. Огонь понемногу утихает.

Мы переходим на шаг.

Впереди в лесу что-то происходит. Там какая-то суматоха. Слышны команды, крики, проклятия!

— Если здесь нет ротных, беру командование на себя! — кричит какой-то тощий, долговязый лейтенант и бранится.

Слева появился Фабиан.

— Что здесь от нас требуется? Я привел целую роту.

— Пока ничего, кроме соблюдения порядка! Что творится, а? Мы вышли сюда к лесу, а они сидят себе на деревьях и палят оттуда! А мы стоим с разряженными винтовками! Ты попробуй заряди, когда в тебя стреляют! А все наш командир дивизии со своей треклятой любовью к рукопашному бою! Убрать бы всех этих замшелых вояк куда подальше! А где все ротные командиры? — Он продолжал греметь.

Я услышал чей-то сдавленный хрип у моих ног.

Из лесу доносились крики:

— На помощь, товарищи!

Там раненые, как могли, помогали друг другу подняться. Но без особого толку.

Эрнст рапортовал:

— В моем взводе трое легкораненых. И отсутствует санитар-носильщик Вейс. Я приказал ему идти за взводом.

— Собирайте роту здесь! — распорядился Фабиан. — И пошлите одно отделение в лес. Под их прикрытием мы сможем помочь раненым. Перевязывать будем вот под тем большим деревом.

— Ренн! Обеспечьте прикрытие впереди на дороге! — приказал Эрнст. — Как далеко потребуется вам для этого продвинуться вперед, я отсюда определить не могу.

Цепью, с ружьем на изготовку мы вошли в лес. Тут и там распростертые на земле тела. Кто-то охает. Между деревьями потрескивает что-то, слышны невнятные слова, стоны. Двое ведут кого-то под руки. Впереди кто-то протяжно скулит. Мы осторожно продвигаемся. Кто знает, может, французы еще сидят в лесу.

Там, слева, похоже, лежит тот, что скулил. Я делаю несколько шагов в сторону от дороги. Он лежит неподвижно под елью и скулит. Я становлюсь на колени… Правое ухо у него в крови.

— Эй! — говорю я.

Но он все скулит — как видно, без сознания.

А тут впереди опять послышалось что-то. И я никак не мог взять в толк, что это за шум. В нем было что-то живое и вместе с тем неживое.

Я подозвал своих.

— Сейчас поползем влево от дороги. Там впереди что-то есть.

Осторожно, крадучись, я двинулся вперед. Между деревьями мелькнул свет. Внезапно он ударил мне в глаза. Я шагнул влево, чтобы не идти прямо на огонь. Мне почти ничего не было видно, хотя огонь горел неярко. Деревья передо мной расступились. Дальше виднелась новая полоса леса. А посередине была лужайка, и там горел костер. С костром кто-то возился. Я спрятался за дерево. До костра было шагов пятьдесят, а то и меньше. Возле него сидел француз, он подбрасывал в огонь сучья, и они трещали. Это и был тот звук, что я услышал. Все это показалось мне каким-то странным и зловещим, да и человек этот — здесь один. Впрочем, нет, там на земле лежало еще что-то.

Я тихонько вернулся к Цише.

— Оставайся пока здесь. Я подползу к костру с той стороны. Если что — стреляй прямо в костер, чтобы я мог тем временем смыться.

Я двинулся к дороге. В лесу у меня на пути что-то лежало. Я крался от дерева к дереву. На том, кто лежал, было французское кепи.

— Оо-ээ!

Я испугался. А это просто зевал тот, что у костра.

Я снова нырнул за ближайшее дерево. Вот оно! Справа от меня не земле люди и ранцы. Я замер. Может, это сторожевая застава, а я прокрался между костром и часовыми?

Но тогда часовые давно должны были бы нас заметить, и тот, у костра, не сидел бы так спокойно.

Я укрылся за следующим деревом и ударился о какую-то железку. Поглядеть, что там, я не успел — француз вдруг поднял голову.

— Bonjour, monsieur![3] — сказал он и поднял вверх свой котелок.

Я не мог понять, видит он меня или нет — ведь огонь явно слепил ему глаза. Может, он решил на всякий случай проявить дружелюбие? Он опустил свой котелок и что-то произнес.

— Где Français?[4] — спросил я.

Он указал куда-то назад и помахал рукой — они, дескать, далеко.

Я подошел к нему ближе, к самому краю леса, и сделал знак своим.

Они так внезапно вынырнули из темноты, что у француза глаза стали круглыми, как у совы, и мне потешно было на него смотреть.

Теперь я огляделся вокруг: справа, чуть дальше, проходила дорога. И там лежали убитые французы, валялись ранцы, винтовки. Видно, их захватили врасплох во время еды. На эту недоеденную еду в мисках мне как-то страшно было смотреть.

— Эй, Гартман, — окликнул я, — ты же немного кумекаешь по-французски — порасспроси-ка его!

Гартман был стройный чернявый парень с горящими глазами. Он присел к французу у костра.

Остальным я велел стать у опушки леса.

— У них здесь хлеб есть, — сказал Гартман.

Сам не знаю почему, но мне вдруг стало не по себе.

— Ну, что ты еще разузнал?

— Здесь, в лесу, стояли две роты. Капитан одной из них был ранен, но они унесли его с собой.

— Ладно. Погляди, где там этот хлеб.

Он отложил в сторону ранец и винтовку и занялся разбросанными повсюду вещами. Было очень тихо, лишь далеко позади кричала птица.

— Эта птица — вестник смерти! — сказал Цише.

Мне стало жутко от его слов.

Гартман притащил две полкраюхи хлеба и несколько консервных банок.

Сзади на дороге раздались шаги.

— Вам велено вернуться.

Когда мы вышли из леса, стало светать. Под высоченным деревом горел небольшой фонарик — там врач делал перевязки. Повсюду лежали раненые. И один, совсем восковой, с разорванной грудью, мертвый. Кто-то стонал.

Я доложил лейтенанту:

— Мы добыли две краюхи хлеба.

— Оставьте их себе. Для роты все равно мало.

Врач поднялся с земли. Рукава у него были закатаны и руки в крови.

— Я кончил, — сказал он ровным голосом. — Бинтов больше нет, и инструмент никуда не годится. — Он подошел к лейтенанту вплотную. — К утру две трети раненых умрут здесь.

Крие! Крие! — раздавалось в листве у нас над головой.

Я пошел к взводу. Лейтенант поспешил за мной.

— Моего коня со спальным мешком и одеялом здесь, понятно, нет. И потом я сегодня потерял денщика, уже второго. Так что нам придется спать под одним одеялом. — Голос его звучал как-то странно. Видно, у него было смутно на душе.

На лугу стояли снопы. Я притащил соломы. Потом отрезал ломоть хлеба и протянул его лейтенанту.

— Ведь вам самому нужно, — сказал он.

— Господин лейтенант, должно быть, чувствует себя неважно.

— Что-то вертится у меня в голове. Сейчас они тут лежат, а завтра умрут, но есть вещи и пострашнее.

О чем это он? Я не решился спросить. Он тоже молчал и смотрел на звезды над темной кроной дерева.

Мы улеглись рядом. Одеяло укрывало меня только наполовину.

Раненые стонали. Один все зевал, и казалось, уже не мог остановиться.