К полудню мы расквартировались. Одежду и белье развесили на солнце и вымылись у колодца. Сегодня можно было даже ноги вымыть, а ведь мы не скидывали сапог недели две, как не больше. Очень довольные, уселись мы за круглым столом покинутого дома. Цише принялся варить кофе.

— Тревога! — закричали снаружи.

Мы бросились к мундирам и сапогам. Через десять минут рота стояла на улице готовая к маршу. Где-то впереди грохотали орудия.

— Господину лейтенанту известно что-нибудь? — спросил Эрнст.

— Мне известно не больше, чем вам.

Так мы простояли целый час в полуденном зное.

Потом, с частыми остановками, двинулись вперед.

Свечерело, и уже наступила ночь, когда мы вступили в какую-то деревню. Рота остановилась там на ночлег, а наш взвод был выдвинут, в сторожевую охрану.

— Вы с отделением займете первый пост на лесной дороге, примерно метрах в пятистах впереди нас.

Мы двинулись. Ночь была темной. Я считал шаги. На трехсот шестидесятом увидел справа у самой дороги небольшую возвышенность. Там, по луговому склону, были разбросаны межевые камни. Слева начиналось хлебное поле.

На дороге, в нескольких шагах впереди нас, я поставил двух часовых. А куда остальных? В хлебах их не будет видно, но зато легко можно захватить врасплох. А если нападут на нас, им надо будет отойти вправо на возвышенность. Итак, лучше сразу расположиться здесь.

— А как нам сюда еду доставят? — спросил кто-то.

Я послал его с котелками обратно и сел на ранец.

Вчера луна взошла около трех утра, сегодня, стало быть, около четырех. Да еще облаками небо затянуло. Здесь, на юру, было прохладно и влажно. Слева в лицо задувало тихим ветерком.

Ко мне подсел Ламм:

— Ты знаешь, где французы?

— Нет. — На этом наша беседа оборвалась.

Вскоре за спиной у меня загремели котелками. Принесли, еду и кофе. Я принялся хлебать. Бульону было хоть отбавляй и телятина.

— Почему мы никогда не получаем хлеба? — спросил кто-то.

— Потому что продвигаемся так быстро, что пекари за нами не поспевают, — ответил Цише.

На этом разговор снова увял. Все, кроме Ламма, улеглись спать. Молча сидели мы рядом.

Позади чьи-то быстрые шаги. Это Эрнст. Я отрапортовал.

— В случае нападения неприятеля, — сказал он, — я вряд ли смогу прийти вам здесь на помощь: ведь наш фронт проходит несколько левее.

— А справа где расположены соседние посты? — спросил я.

— Я послал туда патруль, но они не обнаружили других подразделений. Мы здесь справа словно в пустоте висим.

— Известно ли господину фельдфебелю что-нибудь о французах?

— Нет, ничего не известно. Я пойду сейчас ко второму посту, он где-то за полем, на дороге. Спокойного вам дозора.

Мы снова сели. Здесь мы были предоставлены самим себе.

В полной тишине раздавались порой лишь шаги часового да храп позади меня.

Я хотел поглядеть на часы, но не мог различить стрелок. Ламм глянул на свои, светящиеся.

— Двенадцать почти что.

— Тогда тебе с Цинге заступать на пост.

Он разбудил Цише. Те двое улеглись спать. Я всматривался во мрак. Вот так — почти два часа просидел я с вольноопределяющимся, и не нашлось у нас, о чем стоило бы поговорить.

Я встал и прошел немного вправо. Постоял там малость. А толку что? И я пошел обратно и опять сел. Хоть бы мысли пришли какие путные! И курить здесь не положено. Я снова встал. У меня были еще две сигареты. Где бы тут закурить украдкой? В хлебах? Нет, вот те двое могут заметить.

Наконец прошли и эти два часа. Я разбудил очередных часовых и разъяснил им обстановку. А когда вернулся, вижу — Ламм опять сидит возле моего ранца.

— Разве ты не устал? — спросил я.

— Я всегда жутко ненавидел военщину, — сказал он, весь погруженный в свои мысли. — Но ведь это же нелепость, чтобы происходило что-то, в чем не было бы никакого смысла!

— Какой же должен быть в военщине смысл? — спросил я без особого интереса.

— На это я тебе тоже не сумею ответить. Но может ли наша судьба пойти когда-нибудь по иному пути?

— Стало быть, ты считаешь, что в жизни все идет к какой-то точно намеченной цели?

— Да, что-то в этом роде.

Вскоре он встал и улегся спать. Я же вначале был очень возбужден. А потом почувствовал большую усталость. Голова так и валилась на грудь…

Чтоб не заснуть, я встал и принялся ходить взад и вперед.

Никак, топот копыт?

Я прислушался.

— Ренн! — тихо окликнул меня часовой.

— Да, я слышу.

Я растолкал уснувших, чтобы быстрей их поднять.

— Занять пригорок! В ружье! Без команды не стрелять!

А сам бросился к часовым. Всадники были уже довольно близко.

— Вы двое оставайтесь в хлебах — мы возьмем их под перекрестный огонь! На дорогу не выходить! Я брошу туда ранцы — вспугнуть лошадей.

Я побежал назад и приволок на дорогу два-три ранца и одеяла — это выглядело жутковато. Потом залег с часовыми на пригорке. Топот все ближе — похоже, конников десять.

— Стой! Кто идет! — крикнул я.

— Гусарский патруль, — засмеялся кто-то.

— Осторожней! — крикнул я. — На дороге ранцы!

Они перешли на шаг, впереди ехал унтер-офицер.

— Французов не видно, господин унтер-офицер?

— Нет, впереди пустые деревни, даже мышей нет…

Мы взбодрились и болтали, перебивая друг друга. Я попросил Цише подежурить за меня и завернулся в одеяло и плащ-палатку.

Когда я проснулся, было уже светло.

За нами прислали нарочного:

— Постам вернуться на заставу.

Мы отошли. Расположились на жнивье с копнами хлеба. По дороге двигались войска. В походной кухне мы получили кофе и могли отдохнуть еще часика два. Я улегся в копну и выставил ноги на солнце.

Я проснулся. Жара меня разморила, одолела лень. Впереди непрерывно рокотали орудия.

Мы выступили. На дороге было много заторов. Артиллерия обогнала нас и остановилась. Мы топали в неподвижном, вонючем от пота облаке пыли. При малейшей задержке все ложились — так было тяжко. Гром орудий стал слышен отчетливей. Артиллерия снова проскакала вперед. Перед нами образовалось свободное пространство.

Мы пытались подтянуться. Но пространство все увеличивалось. Лейтенант ехал верхом впереди. В руке он держал ореховый прутик и постегивал коня. Но, перейдя на быстрый аллюр, конь тут же начинал спотыкаться, а потом опять тащился еле-еле. В конце концов лейтенант спешился и передал поводья денщику.

Мы взобрались на гору. Перед нами в зное простирались луга. Ни дерева, ни дома. Только далеко-далеко, в дымке, мнилось мне, висели облачка от шрапнелей. Хоть бы воды раздобыть, фляжки снова наполнить!

Кое-кто уже сидел или лежал у обочины дороги: руки и лица распухли, головы прикрыты грязными носовыми платками. Все больше становилось таких, кто не мог идти дальше.

Наконец мы прибыли в деревню и стали на отдых. Скинули мундиры, помылись у колодца.

— В ружье! С вещами! — закричал лейтенант.

Я торопливо напялил на себя рубашку и мундир и подпоясался кое-как.

— Что случилось, господин лейтенант? — спросил Эрнст.

— Французы у нас за спиной. Смотрите туда!

Дорогу, по которой мы прошли, поливали шрапнелью.

Отставшие мчались в поле.

Мы зашагали назад, наискось пересекая луг.

Тст! Тст! — дважды просвистела над нами шрапнель. Слева от нас, впереди стояли две походные кухни. Внезапно над лугом поднялось черное облако.

Храмм! — страшно громыхнуло следом.

И тут же рядом поднялось еще одно облако.

— Это гранаты, — сказал лейтенант. — Вашему взводу рассыпаться в цепь! Где залегли французы, я сам не знаю.

Мы выполнили команду. Я со своим отделением оказался на левом фланге.

Стали подыматься вверх по склону луга. Впереди — синее небо. Пули свистели над самой головой.

— Вперед, марш, марш! — командовал Эрнст.

Я пробежал несколько шагов, увидел, что люди уже больше не могут, и умерил свою прыть. Слева показалась полоска молодого ельника. Там пули ударялись о стволы деревьев. Мы крались мимо.