Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Все эти показания — весьма противоречивые и не внушающие доверия — были получены незаконными методами.

14 августа 1936 года органами НКВД в Ленинграде был аресто­ван и доставлен в Москву Примаков, а 20 августа в Москве аресто­вали Путну. Обоим предъявили обвинение в участии в боевой груп­пе троцкистско-зиновьевской организации. Путна обвинялся так­же в связях с Троцким, от которого получал директивы о терроре.

На всех допросах вплоть до мая 1937 года Примаков категори­чески отрицал свое участие в какой-либо контрреволюционной деятельности. 29 августа 1936 года в заявлении на имя заместите­ля наркома внутренних дел Агранова он писал:

«Я очень прошу Вас лично вызвать меня на допрос по делу о троцкистской организации. Меня все больше запутывают, и я не­которых вещей вообще не могу понять сам и разъяснить следовате­лю. Очень прошу вызвать меня, так как совершенно в этих обвине­ниях невиновен. У меня ежедневно бывают сердечные приступы».

Примаков, в 1920-х годах примыкавший к троцкистской оппо­зиции, под давлением следствия в конце концов назвал многих известных ему оппозиционеров. 16 октября 1936 года он написал письмо Сталину, где указывал:    —

«Я не троцкист и не знал о существовании военной организа­ции троцкистов. Но я виновен в том, что, отойдя от троцкизма в 1928 году, я не до конца порвал личные связи с троцкистами, бывшими моими товарищами по гражданской войне и при встре­че с ними (с Кузьмичевым, Дрейцером, Шмидтом, Зюком) вплоть до 1932 года враждебно высказывался о тт. Буденном и Вороши­лове... Личные отношения с бывшими троцкистами после моего отхода от троцкистской оппозиции прервались, и со многими я совершенно перестал встречаться...

Заявление об отходе от троцкизма я написал в 1928 году, в Ка­буле, в полной изоляции от троцкистов — написал честно, без двурушничества, без обмана.

Когда осенью 1930 года вернулся я из Японии и виделся с Пя­таковым, меня поразила одна фраза в нашем разговоре. ГЪворя о линии партии, Пятаков сказал: «Делается то, что надо, но мы, вероятно, сделали бы это лучше». Я ответил на это: «Как можно делить на мы и не мы, раз делается то, что надо?»

Раньше я часто бывал у Пятакова, с этого времени перестал бывать — не было доверия к его честности. После возвращения из Японии я очень активно работал в партии и армии...

Я не троцкист и не контрреволюционер, я преданный боец и буду счастлив, если мне дадут возможность на деле, работой до­казать это».

На первом допросе 24—25 августа 1936 года Путна признал, что в 1926—1927 годах он участвовал в троцкистско-зиновьевской оппозиции, но полностью от нее отошел и никакой контрреволю­ционной деятельностью не занимается. Однако уже на следую­щем допросе, 31 августа, Путна дал показания о существовании всесоюзного, параллельного и московского центров троцкистско- зиновьевского блока и о своем, совместно с Примаковым, учас­тии в военной организации троцкистов.

Репрессии в армии особенно усилились после февральско-мартовского (1937 г.) Пленума ЦК ВКП(б). По вопросу о положении с кадрами в армии на Пленуме ЦК выступили Ворошилов и Гамар­ник. По их оценке, политико-моральное состояние личного соста­ва в армии не вызывало тревоги. «К настоящему моменту, — заявил Ворошилов, — армия представляет собой боеспособную, верную партии и государству вооруженную силу... отбор в армию исключи­тельный. Нам страна дает самых лучших людей».

Однако Молотов совсем иначе оценивал положение дел с ар­мейскими кадрами, дав, по существу, установку о необходимости вскрыть вредительскую, шпионскую и диверсионную деятель­ность троцкистов в армии. В заключительном слове на пленуме Молотов заявил следующее:

«Было вначале предположение по военному ведомству здесь особый доклад заслушать, потом мы отказались от этого, мы име­ли в виду важность дела, но пока там небольшие симптомы шпионско-диверсионно-троцкистской работы. Но я думаю, что и здесь, если бы внимательнее подойти, должно быть больше... Если у нас во всех отраслях хозяйства есть вредители, можем ли мы себе представить, что только там нет вредителей. Это было бы нелепо...

Военное ведомство — очень большое дело, проверяться его ра­бота будет не сейчас, а несколько позже, и проверяться будет очень крепко».

Как свидетельствуют архивные документы, эта установка Мо­лотова, равно как и его утверждение о широком распростране­нии вредительства в народном: хозяйстве, не имела под собой ни­каких оснований. Тем не менее требование о проверке военного ведомства было воспринято руководством Наркомата обороны и НКВД как прямая директива по чистке армии и ликвидации врагов народа, проводивших в рядах Красной Армии вредитель­скую работу.

Подчиняясь этой директиве, руководство НКВД стремилось любыми путями добиться от арестованных военачальников и бывших сотрудников НКВД показаний о существовании военно-троцкистской организации в армии и о том, что во главе ее стоят Тухачевский и другие видные военные деятели.

В апреле 1937 года Политбюро ЦК приняло решение об отме­не поездки Тухачевского в Лондон на коронацию английского короля Георга VI. Формально это решение основывалось на спецсообщении Ежова от 21 апреля 1937 года Сталину, Молото­ву и Ворошилову. Вот текст этого сообщения:

«Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки товарища Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов пред­полагается совершить террористический акт.

Для подготовки террористического акта создана группа из четырех человек (трех немцев и одного поляка). Источник не ис­ключает, что террористический акт готовится с намерением вы­звать международные осложнения.

Ввиду того, что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану товарища Тухачевского, гаран­тирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку товарища Тухачевского в Лондон отменить. Прошу об­судить».

На этом документе имеется резолюция Сталина: «Членам ПБ. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением товарища Ежова. Нужно предложить товарищу Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин». Рядом надпись Во­рошилова: «Показать М. Н. 23.fV. 37 г. К. В». На этом же экземп­ляре сообщения расписался Тухачевский, подтвердив этим, что он ознакомился с документом.

22 апреля 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло поста­новление:

1. Ввиду сообщения НКВД о том, что товарищу Тухачевско­му во время поездки на коронационные праздники в Лондон уг­рожает серьезная опасность со стороны немецко-польской тер­рористической группы, имеющей задание об убийстве товарища Тухачевского, признать целесообразным отмену решения ЦК о поездке товарища Тухачевского в Лондон.

2. Принять предложение НК обороны о посылке товариша Орлова на коронационные праздники в Лондоне в качестве пред­ставителя СССР по военной линии».

22—25 апреля 1937 года от бывшего начальника Особого от­дела НКВД СССР М. И. Гая и бывшего заместителя наркома внутренних дел СССР Г. Е. Прокофьева, к этому времени арес­тованных, были получены показания о преступных связях Туха­чевского, Уборевича, Корка, Шапошникова, Эйдемана и других с Ягодой.

Однако попытки получить тогда же показания на военных у арестованного Ягоды успеха не имели. На допросе Ягода пока­зал: «Личных связей в буквальном смысле слова среди военных у меня не было. Были официальные знакомства. Никого из них я вербовать не пытался».

27 апреля 1937 года работники НКВД получили показания от арестованного заместителя начальника отдела НКВД 3. И. Воловича на Тухачевского как участника заговора, обеспечивающего поддержку этого заговора воинскими частями.

Показания Гая, Прокофьева и Воловича носили общий харак­тер и противоречили друг другу. Они были добыты в результате обмана, провокаций и насилия. В суде эти показания проверены не были, так как Гай, Прокофьев и Волович были расстреляны в 1937 году без суда, «в особом порядке».

113
{"b":"570935","o":1}