Из курьёзов, которыми изобиловала упразднённая, но всё-таки продолжавшая существовать Тайная канцелярия при Петре III, нужно отметить «расследование о преступной организации, поставившей себе целью мешать отправлению богослужения в храмах». Это витиеватое название было придумано самим государем и затем дословно переведено на русский язык В действительности, это было то же самое дело о кликушах, которое разбиралось ещё при Петре Великом и составило в «Делах» Тайной канцелярии целый объёмистый том.
Пётр III любил подражать халифу Гаруну аль-Рашиду и гулять по городу. Из ста его подданных навряд ли императора знал в лицо один. Однажды после бессонной ночи (он вообще страдал бессонницей, засыпал часа на два-три, потом поднимал дежурных офицеров и совершал куда-нибудь неожиданные наезды) он в сопровождении дежурного генерал-адъютанта отправился в небольшую церковь близ Ораниенбаума. Никто, конечно, не ждал императора, и он застал обычную картину захолустного храма во время ранней обедни: несколько тускло мерцающих свечей перед наиболее чтимыми иконами, тёмные фигуры старух, гулко раздающиеся с амвона слова… Но церковь, куда случайно попал император, была известна в народе тем, что её настоятель «отчитывал» кликуш – несчастных нервнобольных крестьянских женщин, корчащихся в судорогах на холодном каменном церковном полу и искренне верящих, что в них «лютует бес».
Пётр вошёл в церковь и остановился у дверей. Там же жались женские фигуры. Дьячок на клиросе запел «Иже херувимы…», и вдруг фигуры отделились от стен, грохнулись возле царя, закричали, завопили, забились в припадке, стали хватать Петра за ноги, за полы шинели…
Пётр, сам отличавшийся нервностью, вскрикнул, бросился вперёд, споткнулся и упал среди барахтающихся тел. Когда его подняли, он был в полуобморочном состоянии, и его пришлось почти нести в ораниенбаумский дворец.
Через день после этого случая во всех церквах с амвона читали царский указ, воспрещавший «всякие безобразия в божьих храмах, особливо же валяние по полу и непристойные вскрикивания», причём виновным грозил немедленный арест и строгий розыск о причинах такого поведения.
Разумеется, больных этот указ не излечил, но бедному Корфу пришлось много возиться с кликушами, которых ему ежедневно доставляли со всех концов Петербурга и, если бы Тайная канцелярия продолжала в это время существовать официально, ей было бы довольно работы. Корф отлично понимал, что больных нельзя лечить пытками, и допрашивал женщин только ради соблюдения формальностей. К тому же, ни для кого, кроме самого Петра и его ближайших фаворитов, не было тайной, что назревает переворот, который наверняка изменит многое, по крайней мере, в столицах…
Новый дворцовый переворот совершился в июне 1762 года: супруга Петра III, урождённая принцесса Ангальт-Цербтская, при помощи войск провозгласила себя российской самодержицей и вступила на престол под именем Екатерины II.
Пётр III, оставленный всеми, при таинственных обстоятельствах скончался через неделю после переворота.
У власти опять стали новые люди, опять началась ломка старого, но на этот раз реформы действительно проводились с целью подвинуть Россию в сторону Европы, и русские встречали новшества без особого ропота.
Неистовый Шешковский
Когда после переворота дворцовая жизнь вошла в обычную колею, Екатерина II распорядилась немедленно уничтожить застенки как в Петербурге, так и в Москве. Императрица, изучавшая европейских энциклопедистов, дружески переписывающаяся с Вольтером, не могла потерпеть у себя такого пережитка средневековья, как допрос под пыткой. Она мечтала править страной при помощи ласки, всепрощения и, как это часто бывает, не смогла осуществить благие намерения.
Манифестом 21 февраля 1762 года Тайная канцелярия была уничтожена. В манифесте говорилось:
«…Тайная розыскных дел канцелярия всегда оставалась в своей силе: то злым, подлым и бездельным людям подавался способ или ложными затеями протягивать вдаль заслуженные ими казни и наказания, или же злостнейшими клеветами обносить своих начальников и неприятелей».
Манифест Екатерины II 19 октября 1762 года дословно повторял манифест Петра III с пропуском только фамилии тех лиц, которым поручалось принимать доносы «о деле важном, справедливом и действительно до упомянутых двух первых пунктов принадлежащем». Значение «первого» и «второго» пунктов разъяснял Указ 14 апреля 1730 года: под «первым» подразумевалось – «умысел противу императорского здравия, персоны и чести», под «вторым» – «измена государю и государству».
Этот манифест "Об уничтожении Тайной розыскной канцелярии, о хранении дел оной в Сенате и о воспрещении произносить «Слово и дело» гласил, что, так как уже нет налицо причин, побудивших Петра I учредить Тайную розыскных дел канцелярию, – «не исправлены ещё в народе нравы», – то в ней нет теперь необходимости. «И мы, – говорилось в манифесте, – следуя нашему человеколюбию и милосердию и прилагая крайнее старание, не только неповинных людей от напрасных арестов, а иногда и самых истязаний защитить, но паче и самым злонравным пресечь пути к произведению в действо их ненависти, лишения и клеветы, а подавать способы их исправлению, повелеваем: Тайной розыскных дел канцелярии не быть…» Однако если бы всё-таки возникли дела по «первому» и «второму» пунктам указа 14 апреля 1730 года, то такие дела должен ведать Сенат, и в последующих пунктах манифеста предусматривалось, как и куда надо подавать доносы по этим пунктам, что делать с доносителями и прочее; при этом делалась оговорка, что виновными по этим пунктам и ложными доносчиками императрица мыслит в дальнейшем только людей «подлых», т. е. солдат, матросов, людей господских, крестьян, бурлаков, фабричных, мастеровых и совсем не чает, чтобы «благородные дворяне, офицеры или кто-либо из знатного купечества нашлись когда-либо в столь мерзких пред Богом и пред светом преступлениях, каковы суть противу двух первых пунктов», а также, чтобы они сделались ложными доносчиками.
Таким образом, могло получиться впечатление, что Екатерина действует в соответствии с тем, о чём она писала, будучи ещё великой княгиней, в самом конце 50-х – начале 60-х годов:
«Не знаю, но мне кажется, что у меня во всю жизнь будет отвращение к назначению чрезвычайной комиссии для суждения виновного, особенно, когда эта комиссия должна оставаться негласною. Зачем не допускать до судов дела, относящиеся до их ведения? Быть истцом и назначать ещё судей – это значит высказывать опасение иметь против себя справедливость и законы. Преступление и производство дела должны быть оглашены, чтобы общество, всегда судящее беспристрастно, могло распознать правоту».
Энгельс, характеризуя политику Екатерины II, считал одной из её существенных черт «удачное сочетание либеральной и легитимистской фразеологии, которой, по мере надобности, Россия дурачит падких до фраз „образованных“ филистеров Западной Европы, их, так называемое, общественное мнение». Так было и в данном конкретном случае.
Несмотря на своё «отвращение» к Чрезвычайной комиссии, в полном противоречии с либеральной фразеологией своих манифестов, «Наказа» и пр., Екатерина такую комиссию создала, и Тайная канцелярия сейчас же возродилась под названием Тайной экспедиции. Никакого специального указа об этом не было, а на основании слов манифеста 19 октября 1762 года, что делами по «первому» и «второму» пунктам должен ведать Сенат, при нём была создана экспедиция, всецело заменившая прежнюю канцелярию. Впрочем, может быть, более правильным будет считать, что начало существования Тайной экспедиции было положено за 17 дней до манифеста 19 октября, так как ещё 2 октября 1762 года на имя генерал-прокурора А.И.Глебова был дан следующий рескрипт: «По делам важным, кои касаются до первых двух пунктов и кои принадлежали до Тайной канцелярии, а вступают из разных мест в Сенат, оные распечатывать и определение чинить по оным с ведома нашего вам общее с тайным советником Н.И.Папиным, и дела кои между тем явятся маловажные, оные сжечь, не делая на всё то сенатских определений».
