При допросах арестованных широко использовался вымыш­ленный донос, согласно которому, по рассказам Смирнова, в 1932 году после переговоров между Каменевым, Тер-Ваганяном и Ломинадзе был создан объединенный центр, куда вошли Зино­вьев, Каменев, Евдокимов, Мрачковский, Ломинадзе и Шацкин.

Выполняя личные указания Сталина о разработке более кон­кретных мер по усилению борьбы с троцкистами, Ягода и Вы­шинский 10 июня 1936 года представили ему список троцкистов в количестве 82 человек, якобы причастных к террору, и внесли предложение о предании их суду военной коллегии по закону от 1 декабря 1934 года как участников антисоветской террористиче­ской организации.

В письме ставился вопрос о предании суду по этому закону Зи­новьева и Каменева, как организаторов террора, не выдавших на следствии и в суде по процессу «московского центра» террорис­тов, продолжавших подготовку убийства руководителей ВКП(б).

Однако Сталин не согласился с организацией процесса только над одними троцкистами. В июне 1936 года он через Ежова дал указание органам НКВД подготовить общий процесс и над троц­кистами, и над зиновьевцами.

С этого времени следствие о троцкистах получило новое на­правление — началась активная работа по фабрикации дела об объединенном троцкистско-зиновьевском центре. Как она ве­лась, кто ее направлял, можно представить из выступления заме­стителя наркома внутренних дел Агранова на совещании актива ГУГБ НКВД, которое проходило 19—21 марта 1937 года (цитиру­ется по исправленной стенограмме):

«Агранов. Я хочу рассказать, как удалось поставить на вер­ные рельсы следствие по делу троцкистско-зиновьевского терро­ристического центра. Неправильную антипартийную линию в этом деле занимали Ягода и Молчанов. Молчанов определенно пытался свернуть это дело, еще в апреле 1936 года упорно дока­зывая, что раскрытием террористической группы Шемелева, Сафонова и Ольберга, связанных с И. Н. Смирновым, можно ог­раничиться, что это и есть троцкистский центр, а все остальные никакого отношения к делу не имеют... Молчанов старался опо­рочить и тормозить следствие по делам террористических орга­низаций, которые были раскрыты Ленинградским и Московским управлениями...

При таком положении вещей полное вскрытие и ликвидация троцкистской банды была сорвана, если бы в это дело не вмешал­ся ЦК (Сталин).

А вмешался он следующим образом... По моему возвращению после болезни Ежов вызвал меня к себе на дачу. Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер. Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористичес­кую банду и личную роль Троцкого в этом деле.

Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовет оперативное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретны и дали правильную исходную нить к рас­крытию дела.

Именно благодаря мерам, принятым на основе этих указаний Сталина и Ежова, удалось вскрыть зиновьевско-троцкистский центр.

Однако развертывание следствия на основе новых данных проходило далеко не гладко. Прежде всего глухое, но упорное со­противление. оказывал Молчанов, который старался это дело свернуть.

Пришлось обратиться к очень важным материалам, которые имелись в Управлении НКВД по Московской области в связи с показаниями Дрейцера, Пикеля и Э... (Эстерман). Это дало воз­можность сдвинуть следствие на новые рельсы».

Действительно, после состоявшегося между Ежовым и Агра­новым разговора последний сам включился в следственную рабо­ту по созданию дела об объединенном центре.

23 июля 1936 года Агранов лично, в присутствии ответствен­ных работников НКВД Радзивиловского, Якубовича и Симановского, произвел повторный допрос троцкиста Дрейцера и бывше­го зиновьевца Пикеля и сумел получить от них показания о том, что объединенный центр троцкистов и зиновьевцев был образо­ван на террористической основе.

О том, что полученные Аграновым показания от Дрейцера и Пикеля являлись ложными и вынужденными, свидетельствуют высказывания по этому поводу самого Агранова и заместителя начальника управления НКВД по Московской области А. П. Радзивиловского. В заявлении на имя Ежова от 20 декабря 1936 года Радзивиловский сообщал, что троцкист Дрейцер до­ставлен в Москву для допросов в мае 1936 года, а зиновьевец Пикель был арестован несколько позже. Здесь же Раздивиловский пишет: «Исключительно тяжелая работа в течение трех недель над Дрейцером и Пикелем привела к тому, что они начали давать показания».

Когда же показания Дрейцера и Пикеля были доложены Яго­де, то он, как сообщал уже в 1937 году Агранов, на показаниях о существовании московского троцкистско-зиновьевского цент­ра написал «неверно», а на показаниях о том, что якобы Дрейцер получил от Троцкого директиву об убийстве руководителей ВКП(б) и правительства, он написал «неправда» или просто «ложь». Об этом же говорил Ежов на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 году, заявив, что показания Дрейцера,

Ильи-Давида, обоих Лурье и всех других Ягода считал чепухой и на протоколах допросов писал: «чепуха», «ерунда», «не может быть».

Несмотря на очевидную несостоятельность полученных от Е. А. Дрейцера и Р. В. Пикеля показаний, они были положены в основу создания дела по объединенному центру, и, как заявил Агранов, «это дало возможность, включив в следствие ряд новых работников, поставить дело на новые рельсы».

Советскому следствию лайковые перчатки противопоказаны...

Вскоре после этого следствие добилось необходи­мых признательных показаний от всех обвиняемых.

Об изложенных выше обстоятельствах возникновения дела об объединенном троцкистско-зиновьевском центре свидетельствует также выступление Ежова на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 году (цитируется по исправленной стенограмме):

«Ежов.

Когда только началось следствие по этому делу...

С т а л и н. По какому делу?

Ежо

в. По делу раскрытия троцкистско-зиновьевского объе­диненного центра, оно началось с конца декабря 1935 года (пер­вая записка была в 1935 году). В 1936 году оно начало понемнож­ку разворачиваться, затем первые материалы поступили в Цент­ральный Комитет, и, собственно говоря, цель-то поступления этих материалов в Центральный Комитет, как теперь раскрыва­ется, была, поскольку напали на след эмиссара Троцкого, а затем обнаружили центр в лице Шемелева, Эстермана и других, — цель была вообще свернуть это дело.

Тов. Сталин правильно тогда учуял в этом деле что-то неладное и дал указание продолжать его, и, в частности, для контроля след­ствия назначили от Центрального Комитета меня.

Я имел возможность наблюдать все проведение следствия и должен сказать, что Молчанов все время старался свернуть это дело: Шемелева и Ольберга старался представить как эмиссаров- одиночек, провести процесс или суд и на этом кончить, и только.

Совершенно недопустимо было то, что все показания, кото­рые давались по Московской области Дрейцером, Пикелем, Эстерманом, т. е. главными закоперщиками, эти показания совер­шенно игнорировались, разговорчики были такие: какой Дрейцер, какая связь с Троцким, какая связь с Седовым, с Берлином, что за чепуха, ерунда и т. д.

Словом, в этом духе были разговоры, и никто не хотел ни Дрейцера, ни Эстермана, ни Пикеля связывать со всем этим де­лом. Такие настроения были».

Выступая на упоминавшемся совещании актива НКВД, Ежов указывал, что аресты этих лиц производились при отсутствии ма­териалов об их преступной деятельности и что «следствие вынуж­дено ограничиваться тем, что оно нажимает на арестованного и из него выжимает». И, как он выражался, арестованных «брали на раскол».

Установлено, что следователи НКВД в целях получения при­знаний в преступной деятельности применяли к арестованным незаконные меры воздействия. Из многочисленных заявлений арестованных, написанных ими во время ведения следствия, вид­но, какие методы применяли следователи на допросах и какими путями добивались ложных показаний. Так, Ольберг после пер­вых двух допросов 27 января 1936 года написал следователю заяв­ление следующего содержания: