Надо признать, в розысках по делу Бунда медниковские мо­лодцы проявили чудеса: в незнакомых городах и местечках, не зная местных обычаев, не понимая ни слова по-еврейски, мос­ковские филеры целыми месяцами толклись возле еврейского гетто, жившего обособленно и относившегося крайне подозри­тельно ко всякому пришлому; они удачно, «на глаз», намечали се­бе лидеров и затем цепко держались за них, тащились за ними из города в город.

Но было бы ошибкой приписывать розыскные успехи москов­ской «охранки» чрезвычайному искусству «летучих» филеров. Не подлежит сомнению, что всякое наружное наблюдение, как бы оно ни было виртуозно, можно заметить. Слишком беспечны^ слишком самонадеянны были бундовские «подопечные».

А к каким результатам вела эта беспечность, сейчас увидим.

Мы уже знаем, что Б. Эйдельман, как это сообщалось наблю­дением, находясь в Минске, виделся с Черным, которым оказал­ся Мытникович, он же Мутник. После отъезда Эйдельмана филе­ры занялись Мутником и установили, что он встречался с другим персонажем — Школьником (А. Кремер), который обратил на се­бя внимание чрезвычайной деловитостью. Таким образом, на первых же порах в розыскной оборот московских сыщиков по­пали два члена ЦК Бунда.

Наблюдение за Кремером и Мутником выяснило в течение марта их встречи с супругами Фин, Цепринской, Кацнельсоном и Поляком. В апреле наблюдение из Минска перекинулось в Лодзь, куда выехал Мутник: там выявили еще шестерых членов Бунда.

Лодзинская слежка вывела на Бобруйск, где была подполь­ная бундовская типография. Это стало определенно ясно, когда туда явился некто Г. Сороко, привезший с собой четыре пуда бумаги.

В числе захваченной добычи особо ценными оказались циф­ровые записи, обнаруженные у некоторых арестованных и затем дешифрованные в Департаменте полиции специалистом этого де­ла И. А. Зыбиным.

Это были записи по выдаче нелегальной литературы. Они ука­зывали, что одна из арестованных, Гурвич, заведовала нелегаль­ной библиотекой. Перечень читателей попал в руки полиции.

Далее — сорок адресов, касавшихся разных городов и месте­чек, имевших то или иное значение в подпольной работе.

Все арестованные по делу Бунда были доставлены из провин­ции в Москву, где их подвергли полной изоляции и строгому режиму. Ротмистр Ратко вел с каждым беседы. Первым сдался бобруйский типографщик (орфография подлинника):

«Г-ну ротмистру Ратко.

Имею честь Вам заявить, что после освобождения моей с под стражею, намерен и так решил, что я буду энергично действовать для того, чтобы найти тот лицо, который меня втянул в деле, за которого я привлечен, и как только я узнаю кое что об этом ли­це, а так же с кем он имеет сношения, я немедленно дам знать Ва­шему высокородию.

С почтением                                                   С. Каплинский».

Как человек опасливый и малограмотный, Каплинский старался возможно реже писать начальству, но донесения сотруд­ника Павлова (агентурный псевдоним, данный ему в честь Павлыча — Медникова) расценивались высоко. Обыкновенно Кап­линский сообщал такие сведения, которые не могли его прова­лить. Охранное отделение тоже, дорожа им как единственным солидным источником по Бунду, прикрывало его. Избегая по си­стеме Зубатова слишком близкого, непосредственного участия в практической революционной деятельности, Каплинский ста­рался занимать позицию человека бывалого, оказывал изредка технические услуги и благодаря прежним связям имел возмож­ность узнавать многое.

Провокаторство Каплинского впоследствии выявил Бурцев. Каплинского после революции нашли в Саратове и по решению трибунала в 1918 году расстреляли.

В 1900 году Каплинский указал на ковенский кружок. Эта группа из тринадцати человек была арестована и привезена в Москву. Двоих из них «охранке» удалось завербовать: шляпоч­ника Вилькийского и резчика Валта.

В апреле 1912 года стало известно, что в Вильно организован «террористический отряд» с целью убить губернатора края фон Валя, прокурора Виленской палаты и других важных чиновников. В отряде — четыре местных еврея и два поляка, а также два неус­тановленных лица. Заготовлено шесть новых револьверов, два кинжала...

К предупреждению об опасности губернатор отнесся скепти­чески и продолжал разъезжать по городу. Однажды, когда фон Валь вышел из цирка и садился в карету, в него выстрелил стояв­ший рядом в толпе рабочий Г. Лекух. Раненный в левую руку, губернатор правой схватил стрелявшего, но тот успел еще раз вы­стрелить, и опять неудачно.

Лекуха повесили, а фон Валь стал товарищем министра внут­ренних дел и командиром корпуса жандармов.

После покушения были учреждены охранные отделения в Одес­се, Вильно, Житомире и Кишиневе — черте еврейской оседлости. В Минске дело розыска вел жандармский офицер Хрыпов, в Киеве начальником вновь учрежденной там «охранки» стал А.И. Спиридович, который на первых же порах отличился. «Ночью на 11 апре­ля 1903 года, — телеграфировал он в Москву, — в Бердичеве обыска­но 32 квартиры; 30 человек арестовано; у 8 поличное, в том числе около 4000 бундовских майских прокламаций, библиотечка более ста нелегальных книг, около ста разной нелегальщины, заграничная переписка; у А. Грузмана 10 двухаршинных картонок-трафареток для печатания «Долой самодержавие» и других русских и еврейских революционных надписей на флагах...»

В 1903 году Еврейский рабочий союз чувствовал себя уже настолько уверенно, что не боялся действовать почти открыто. В Житомире, например, захвачена сходка, посвященная памяти де­кабристов, на которой присутствовало 113 человек. Собрание это происходило в нанятом помещении под видом еврейской свадьбы.

Интересна была обстановка этого празднования. В помеще­нии, где происходило собрание, никакой мебели не было, кроме стола. На стене — огромный красный флаг с надписями: «1825— 1903. Слава памяти декабристов! Да здравствует политическая свобода! Да здравствует социализм!» Рядом развешаны портреты Маркса, Чернышевского, Лассаля. Все это освещено нескольки­ми свечами. На столе — пиво, колбаса и яблоки.

В помещении сыщики изъяли около сотни революционных изданий и программу вечера:

«Декабрьское восстание и современное рабочее движение.

Ушер: Тост памяти декабристов. Присяга.

Люба: Памяти Чернышевского.

Хайкель; Памяти Балмашева.

Муня: Памяти Лекуха.

Финал: Друзья, не теряйте бодрость в неравном бою!»

На оборотной стороне программы приводился счет расходов вечеринки, а именно: «ведро пива — 1 р. 20 коп., полпуда хлеба — 50 коп., 5 селедок — 25 коп., 5 фунтов колбасы — 1 р. 25 коп., 2 фунта конфет — 50 коп., 5 фунтов яблок — 35 коп., 2 фунта са­хару — 28 коп., чай — 10 коп.».

Итого — четыре рубля сорок три копейки. На 113 человек! Вот как справляла свои празднества демократия начала века!..

Леворадикальные силы попытались использовать некоторый спад в экономике, проигранную войну с Японией, ян­варскую трагедию.

Ленин советовал «боевому комитету» большевиков: «Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду, и у студентов, и у рабочих особенно... Пусть тотчас же вооружают­ся они, как могут, кто револьвером, кто ножом, кто тряпкой с ке­росином для поджога... Отряды должны тотчас же начать военное обучение на немедленных операциях. Одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие — нападе­ние на банк для конфискации... Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых...»

Теперь уже ясно, что восстание 1905 года в большой степени финансировали Америка и Япония.

Военный агент японской миссии полковник Акаши после раз­рыва дипломатических отношений перебрался в Европу и там ус­тановил тесные связи с русскими эмигрантами-революционера­ми. В этом ему помогали международные шпионы: финский со­циалист Циллиакус и эсер грузин Деканози.

Русская политическая полиция сумела сфотографировать спи­сок, составленный Циллиакусом. Выглядел он так: