На следующий день террориста под сильным конвоем увезли в Петербург. Его ждали крепость, военный суд и смертный приговор, заменённый бессрочной каторгой…
По-своему интересно пребывание Гершуни в Шлиссельбургской крепости. Он после вспоминал в своей книге:
«Настал первый день Рождества. Гусь, каша, пирог, – как будто ничего дела, – довольно жирные. Но вот судок со сладостями. Дрожащей рукой поднимаешь крышку – и весь холодеешь: один апельсин, одно яблоко, виноград жалкий, шоколаду совсем нет!»
После полуторагодичного заключения в крепости, Гершуни был переведён в Сибирь. В 1907 году он бежал из тамошней тюрьмы в бочке с квашеной капустой. Умер за границей в 1908 году.
С осени 1902 года начались аресты эсеров. Только в Саратове было задержано 66 человек, причём найдены чистые паспорта, множество брошюр для крестьян, гектографы. В начале 1903 года прошли групповые аресты в Киеве, Екатеринославе, Курске, Одессе, Москве, Петербурге и других городах. Много было еврейской молодёжи. Киевский комитет, например, весь состоял из евреев.
Полиции стало известно, что в Киеве ждут некую террористку из Минска для устройства типографии. Это оказалась Фрума Фрумкина. Она ещё в 1902 году хотела убить минского жандармского полковника. После Киева Фрумкина намеревалась ехать в Одессу для убийства тамошнего градоначальника графа П.Шувалова, боевого офицера, участника русско-турецкой войны. Ему к тому времени было уже 73 года. Эсеры обвиняли его в попустительстве одесским еврейским погромам. В конце концов его все же убили в 1905 году. Для этой акции был подобран русский учитель, тщеславный Куликовский, осуждённый потом на вечную каторгу. Он явился на приём и убил графа четырьмя выстрелами.
Фрумкина сняла комнату. Наблюдение установило, что к ней стали носить типографские части. Провели обыск Печатный станок был замаскирован в кухонном столе, нашли и шрифт.
Сама Фумкина была чёрная, как галка, с неопрятными сальными волосами, да ещё вдобавок хромая. Её посадили в тюрьму. Там она раздобыла где-то ножик и потребовала разговора с начальником киевской полиции генералом Новицким, якобы для признания. Фрумкину привели на допрос, та начала рассказывать генералу какие-то выдуманные истории.
Тот, довольный, стал записывать. Фрумкина, кинувшись к нему, схватила за волосы и хотела перерезать горло. Новицкий с силой отбросил её рукой к стене. По шее текла кровь. За эсеровскую деятельность и покушение на Новицкого Фрумкину осудили на 11 лет каторги, которую она отбывала в Горном Зерентуе. После царского манифеста 1905 года её отправили на поселение, но Фрумкина по дороге бежала в Москву. В начале 1907 года её арестовали в Большом театре с револьвером в сумочке. Она намеревалась убить московского градоначальника Рейнбота. В Бутырках она ранила начальника тюрьмы. Казнена летом 1907 года.
В январе была арестована группа террористов дворянки Серафимы Клитчоглу. Они готовили убийство Плеве. При обыске найден распорядок министра и маршруты его передвижений в Петербурге.
В Одессе арестовали Израиля Марголина, ведшего среди тамошних евреев революционную работу, в Петербурге – Кракова, готовившего покушение на министра юстиции.
Ещё в Швейцарии Гершуни предложил Гоцу для утверждения своего возможного преемника – Азефа. Гоц кандидатуру одобрил. Когда Азеф появился в июньской Женеве 1903 года, Гоц встретил его очень радушно. Нового руководителя «Боевой организации» не нужно было искать – он стоял перед Гоцем.
Как убивали Плеве
Директор Департамента полиции А.А.Лопухин был старшим сыном в старинной дворянской семье – одной из наиболее старых коренных фамилий. Жена Петра Великого – Евдокия носила эту фамилию. Как и все такие семьи, Лопухины не могли похвастаться особенными богатствами. Но и к «оскудевшим» их причислить было трудно: Лопухин получил по наследству свыше 1000 десятин в Орловской и Смоленской губерниях. Не принадлежали к «оскудевшим» Лопухины и по способностям, по уму, по воле к житейской борьбе. Все они были наделены большой долей честолюбия, в особенности Алексей Александрович. В 22 года окончив Московский университет, он с 1886 года был зачислен на службу по ведомству Министерства юстиции и затем быстро зашагал вверх по служебной лестнице.
По своим университетским и личным связям Лопухин был близок к умеренно-либеральным кругам родовитой дворянской молодёжи. Но эти либеральные симпатии отнюдь не мешали ему делать свою карьеру главным образом на политических делах, наблюдать за производством которых ему приходилось в качестве представителя прокурорского надзора. Впервые на эту работу он был назначен в Москве в середине 1890-х, причём он контролировал и Московское охранное отделение. Обычно между начальством последней и прокуратурой шла межведомственная борьба: прокуратура в той или иной степени противодействовала попыткам охранных отделений расширить пределы своих прав. На этот раз начальник Московского охранного отделения Зубатов поступил иначе. Лопухин встретил с его стороны полную готовность посвятить во все тайны «охранки». В то время Зубатов увлёкся планами создания легальных рабочих организаций под конролем полиции и ему удавалось привлекать на сторону этих своих планов профессоров и других общественных деятелей. Тем легче привлёк он на свою сторону и молодого прокурора. Лопухин ознакомился даже с делом постановки секретной агентуры – по некоторым сведениям, он побывал и на конспиративных квартирах, где происходили свидания Зубатова с агентами, – и стал горячим поклонником Зубатова.
Подобный полицейский уклон интересов молодого либерального прокурора определил его дальнейшую карьеру. Поворотным пунктом в ней был май 1902 года. В это время Лопухин был уже прокурором харьковской судебной палаты. Только что назначенный министр внутренних дел В.К.Плеве приехал в Харьков, чтобы на месте ознакомиться с характером и размерами незадолго перед тем прошедшей по югу России волны крестьянских беспорядков: тогда они были ещё новостью. С Лопухиным Плеве встречался и раньше – у общих знакомых в Петербурге. В Харькове Плеве просил Лопухина сделать ему доклад о причинах волнений, настаивал на том, чтобы тот вполне откровенно высказал своё мнение. «Моё мнение, – рассказывал позднее об этой беседе Лопухин, – сводилось к тому, что пережитые Полтавской и Харьковской губерниями погромы помещичьих усадеб нельзя было рассматривать как явления случайные, что они представляются естественными результатами общих условий русской жизни: невежества крестьянского населения, страшного его обнищания, индифферентизма властей к духовным и материальным его интересам и, наконец, назойливой опеки администрации над народом, поставленной взамен охраны его интересов законом». Плеве, по рассказу Лопухина, согласился с этими мыслями и сообщил, что он и сам признает необходимость реформ, вплоть до введения в России суррогата конституции в форме привлечения представителей общественных организаций в состав Государственного совета. Только эти реформы, по мнению Плеве, могли спасти Россию от революции, опасность которой ему казалась надвинувшейся вплотную. Лопухин же наметил целый план работ – в духе политики Зубатова – и нашёл в Плеве сторонника. Именно поэтому результатом бесед было предложение Лопухину поста директора Департамента полиции: он должен был во всероссийском масштабе руководить теми опытами, которые до сих пор Зубатов проделывал только в Москве.
Для Лопухина в этом предложении многое было весьма заманчивым: в 38 лет он становился руководителем одного из важнейших в империи учреждений и вплотную подходил к самым вершинам правительственной власти. И молодой прокурор принял предложение перейти из ведомства юстиции в ведомство полиции.
Но далее пошло не так гладко. О далеко идущих реформах вопрос по-серьёзному вообще не вставал. Правда, по свидетельству Лопухина, Плеве вытребовал из архива все те проекты преобразования Государственного совета, целый ряд которых был составлен в царствование Александра II, но последствий это никаких не имело. Плеве рассказывал Лопухину, что ставил вопрос о соответствующих реформах перед царём, но наткнулся на решительное сопротивление. Можно даже сомневаться, делал ли он это в действительности: никаких сообщений в архивах не найдено, а по своей сути подобная реформа настолько противоречила курсу политики Плеве, всем его тогдашним заявлениям, что возможность обращения к царю кажется и сомнительной.
