– Хоть бы харчи вчера выгрузили, было бы, чем помянуть! – горевал егерь.

– Хватит причитать, – подала голос Виктория. – Эти фраера пусть сидят в избе, – она кивнула на Толстяка, его референта. – Остальные – в загон!

– Нет, – запротестовал егерь, – выбираться надо, пока снег не лег, какая теперь охота? Как-нибудь выйдем, пока колею не занесло.

– Ну, кто со мной? – позвала Виктория. Блатной сплюнул в снег и красноречиво отвернулся. Посеревший Толстяк отступил под ее взглядом. Референт ежился, переступая с ноги на ногу. Мамоныч изучал верхушки елей. Глеб демонстративно закинул карабин за плечо:

– Сбавь обороты, девушка. Заносит тебя, – предупредил он Викторию.

Виктория окинула его сквозь прищуренные ресницы, словно кожу ободрала.

– Добудем мяса, а потом ты отведешь меня к Богуре, – вновь приступила она к егерю.

– Ошалела ты, что ли, какая теперь Богура? Хана всем! Сворачиваем экспедицию!

– Три цены! – пообещала Виктория.

– Осади, красавица!

– Пять! – небрежно бросила она.

– Если такое толковище пошло, пиши пропало, – заметил Мамоныч, и сплюнул в снег. – Зарекался я баб на охоту брать. Одна канитель и крушение духа.

– Заплачу, сколько скажешь, – с легкой угрозой в голосе нажала Виктория.

– В десять крат потянешь?

Виктория кивнула.

– Ну и лады! – чиркнул ладонью об ладонь Мамоныч. – Мясца надо добыть, без расхарчовки хана, – заискивающе объяснил он спонсору.

– Толстяку лучше остаться в избушке, – приказала Виктория. – По дыму его быстрее найдут.

– Я тут зимовать не собираюсь, – запротестовал Толстяк.

– А мы вам кабанчика добудем! – пообещал Мамоныч. – Какого-нибудь «матросика», полосатые они, как арбузы. Вот мы вам такого и прикатим, а вы грейтесь в избушечке. А там, глядишь, хватятся нас, разыщут. Зверь нам теперь больше прежнего нужен. Мы теперь вроде окруженцев!

Бледный Толстяк и его румяный как яблочко референт покорно заковыляли к избушке.

Звона закрутилась по снегу, все угадав со слов хозяина. Она подкатилась под ноги Мамонычу и, умильно заглянув в лицо Виктории, села у ее ног.

– Живо, егерь! – поторопила Виктория. Очкарик шаркнул ножкой и неожиданно произнес:

– Можно и я с вами… На Богуру?

– Мадемуазель, помощники нужны? – через силу улыбнулся Глеб.

Если эта бешеная и Очкарик пойдут на Богуру, то волей-неволей он вынужден присоединиться к ним.

Крепко, как клещ в распущенной гриве, сидит Итиль в дельте Рас-реки. Исток ее вод теряется в северных лесах, откуда грозит Хазарии дикое, разбойничье племя русов. Прежде стояли их крепости на Сурожи и в горах Кавказа, и вновь ржание русских коней колеблет стены Итиля, и зимовка русского войска отмечена алым заревом в ночном небе.

В страстную субботу Радим и Олисей высадились на пристани в Хамлидже. Иудейская часть города была охвачена субботним покоем, в христианских церквах шли пасхальные службы, поэтому на человечьем рынке торговали только магометане и черные хазары-язычники.

От них Радим и Олисей узнали, что некая рабыня, по приметам схожая с Пребраной, была продана самому Прозорливцу. Черные хазары с боязливым трепетом говорили о нем и отказывались проводить к его дому. Поздним вечером побратимы зашли на постоялый двор. Радим заказал вина и мяса, но ел и пил в одиночестве. Олисей охранял друга. Исполняя правила поведения воинов на чужбине, Радим и Олисей даже на воздух выходили вместе, и пока один оправлялся, другой стоял на страже с обнаженным мечом.

На Западной стороне мерно звонили колокола, созывая христиан на всенощную службу. Олисей до утра простился с побратимом, и ушел в христианскую церковь на западной стороне Итиля. Радим остался за столом один. Белая одноухая собачонка подковыляла к нему и умильно заглянула в глаза. Радим бросил собаке кусок мяса. Съев угощение, собачонка улеглась под столом.

За кипарисами встала большая ржавая луна, чуть на ущербе, и, глядя на ее печальный, болезненный лик, Радим задремал, положив голову на руки. Резкий гортанный крик разбил хрустальную тишину. Раздался истошный визг. Рука Радима привычно нащупала крыж меча и, выхватив его из ножен, рус выскочил во двор. Два араба, должно быть, обкурились в курильне ядовитого желтого тумана и едва держались на ногах. Плечистый богатырь в белом тюрбане поймал арканом белую собачонку и душил, бормоча проклятия. Радим с ходу перерубил аркан. Хрипя и поскуливая, собачонка уползла под крыльцо. Рассвирепевший гигант выхватил саблю, второй замахнулся на руса кривым ятаганом. Радим высоко занес меч и, словно танцуя, пошел на двоих. Запели лезвия, рассекая синий ночной воздух, и богатырь в белом тюрбане завалился набок, как упавший сноп. Другой с неожиданной резвостью метнулся через двор и нырнул под ковер, прикрывающий дверь хижины. На ковре была вышита большая белая ладонь, а под ладонью Пророка любой магометанин чувствовал себя в безопасности.

Тяжело похмелье в чужом пиру. После трех выпитых чар Радим пропустил удар кривой сабли, из правого плеча брызнула кровь. Зажимая рану ладонью левой руки, он пошел к дамбе, на западную сторону. Топот и вопли догнали его на пустой торговой площади. Одиноко бредущего руса взяли в кольцо гвардейцы-мусульмане. Княжий сотник левой рукой выхватил меч, и он дорого продал бы свою жизнь, если бы не плечо. После короткой битвы раненого руса бросили в зиндан.

На заре в вишневом саду запели птахи и разбудили Пребрану. Едва проснувшись, она надела широкое хазарское платье с застежками спереди и побежала кормить сына, но в это утро золоченая колыбель под шелковым пологом оказалась пуста. Служанки-хазаринки знаками объяснили ей, что ночью ее ребенок умер. Как белая чайка билась и стенала солнцеволосая, зычно кричала, чтобы принесли ей хоть мертвого сына.

На голос Пребраны вышел Тоху-Боху и объявил, что отныне она свободна. Пусть берет все, что сможет унести из его дома. Евнухи вынесли во двор сундуки с жемчугами, цветными каменьями и платьями из тонкого шелка, таким был выкуп за дивного ребенка.

Без памяти выбежала Пребрана за ворота. Мимо нее проскакал отряд арабских наемников с кривыми саблями наголо.

– Вот он, кафир, что убил племянника визиря. Пусть ответит! – вопил меднолицый араб.

На веревке тащили спотыкающегося пленника. В раненом, смертельно бледном русиче Пребрана узнала Радима, и вместе с толпою побежала за ним. Пленного приволокли к дому багдадского визиря. В Итиле было трое судей, вершащих суд над хазарами, магометанами и христианами, но для язычника-руса избрали самую строгую меру и отдали его на суд пострадавшим.

У дверей судилища Пребрана увидела Олисея и с плачем упала ему на грудь. В тот же день они узнали приговор: за убийство знатного араба, Радима бросили в глинобитную башню-зиндан. Осужденному язычнику не давали ни воды, ни пищи, ожидая пока Аллах заберет его душу. В отсутствии пищи русы могли получать силы от солнца, но брошенный в темницу русич умирал в несколько дней.

Пребрана отдала золотую гривну судье и выкупила меч Радима. По закону ей можно было попрощаться с мужем, но стражникам велено было обыскать русинку, чтобы не пронесла она в складках одежды оружия или кувшин с водой.

Горькой оказалась радость свиданья. Без солнца и воды ослаб Радим, и не было у него сил даже встать навстречу жене.

– Сын у нас, Радимушка! – прошептала Пребрана.

Едва качнул головой Кречет, точно не верил, что у него есть сын, и закрыл изможденные веки. Масляная лампа, которую принесла Пребрана, почти погасла, и тени сливались с чернотою стен. И видела Берегиня, что до утра не дотянет Радим, низко склонилась она над умирающим и развязала широкое платье. В темном зиндане стало светло от нагого жемчужного тела. Груди тугие, полные силы стали для витязя чашей спасенья и влагой бессмертья. Млеком святым прежде питали волшебницы Вилы царей и героев, и возвращали к жизни любимых. Эта небесная влага жизнь разбудила в Радиме и воскресила уснувшую волю.