У Олисея через все лицо, прежде безупречно белое как камень алавастр, протянулся кровавый рубец от хазарской сабли. Рядом на снегу бьется в горячке Радим-Кречет, раненный в живот. Гюряту за ночь точно инеем запорошило, побелел весь, ходит между обломков и по именам окликает павших друзей, в отчаянии восклицая:

– Чужие целы, а свои мужи славные побиты! Увы! Чем оправдаюсь я?!

В последней надежде пришел посадник к Чуриле, но не открылись ворота. Гневно взирало на отступника резное солнце: ступай, Гюрята Лютич, не нашел честной жизни, честной смерти ищи!

До вечера бродил Гюрята по пожарищу, а когда над пеплом с последними талыми струйками дыма взошла луна, ушел посадник на берег Волхова, воткнул в черный от пожара снег варяжский остроклювый меч острием вверх и навалился на него всей грудью.

Хмурое утро пришло, и разбрелись новгородцы спасать уцелевшие дома и лабазы, и горько заплакал Чурило, поминая давние годы:

– Прежде всякое слово наше слышали Боги. Ветры послушны нам были и облака расходились, если играл на свирели пастух. Ныне сердиты и голодны Боги, наших привычных даров не приемлют, и лишь жертвенной кровью смог умирить я Стрибога…

Вдвоем старец и Пребрана взошли на холм, и старец проводил ее к капищу, куда не было ходу простому люду.

– Возьми, Княжья дочь, – Чурило протянул Пребране маленькую стальную секиру.

Девушка с удивлением посмотрела на топорик. Его двойное лезвие расходилось в стороны, как крылья сокола, а на рукояти темнело княжье тавро.

– Почему ты называешь Княжьим мой род? – спросила она.

– Давно это было. Семнадцать весен и зим минуло с той поры…

Чурило взял в руки гусли и, мерно перебирая струны, заговорил:

– Однажды сказал Игорь волхвам: «Хочу идти далеко на север!»

И ответили старцы:

– Проникнуть туда невозможно. Болота и чащи густые стоят на пути. Там, у самого края студеного моря лежит лесная страна. Много там злата в ручьях и камней самоцветных. Правит тем краем прекрасная ликом царица, служат ей юные девы и жены, метко стреляют из луков и бьются мечами. Мы называем их Солнцевы сестры, а престол их зовется Девьей горой. Также известно: их Боги древнее, чем наши.

Но возгорелся жаждою Игорь-воитель. Пришел, видит – красива лесная страна, и обильна рыбой и медом, златом, мехами и солнечным камнем. Женщины были прекрасны, как летние зори, и пожалел Игорь их стрелами сечь и ранить мечами. Вышла навстречу царица Девьей горы, и сказала: «Силой у нас еще никто не бывал. Если же ты победишь нас, мудрые скажут: „Вот так воитель! Женщин он победил!“, а если мы одолеем, скажут: „Женщины взяли его!“

В крепкой досаде Игорь забросил стальную секиру, метил в березу сухую, но промахнулся. В камень вошла боевая секира и утонула в нем с рукоятью. Засмеялась царица и позвала Игоря-князя на ложе, ибо ей было виденье о камне, схватившем топор.

День пролетел, минула ночь, князь проголодался изрядно и повелел хлеба и мяса и кубки с вином в почивальню доставить.

Юные девы явились на зов и принесли золотые динары и слитки. Злато звенело на блюдах и в кубках бряцало.

– Царица, разве золото сытно, а золотые монеты приятны на вкус? – Игорь гневно спросил.

И ответ получил от царицы:

– Если тебе нужен хлеб или жирное мясо, то возвратися туда, откуда ты прибыл. Ты же за золотом к нам приходил?

Так поучился Игорь мудрости женской и, прогостивши все лето, отбыл обратно, а у царицы весною дочь родилась.

Время тревожное было: с юга грозило немирное племя, с запада дымы пожарищ застили небо. Чуя беду, снарядила царица ладью, рядом с младенцем на дно положила секиру и волшебством повернула воды реки.

– Ты из дивного рода Дев-Берегинь, и этот топорик по праву принадлежит тебе. Плыви, дитя, на север, к Солнцевым сестрам. А спросят, зачем пришла, скажешь: «За Огнем Неугасимым!»

Старец нарядил Пребрану в волчью доху, нахлобучил высокую шапку и обвязал поясом с пестрыми узелками, чтобы всякий ведающий прочел его послание. Вдвоем они спустили на воду большую смоленую лодку, и Чурило высоко поднял руки, благословляя деву в далекий путь.

Остров Крит, наши дни

Молодой мужчина, черноволосый и смуглый, чуть полноватый, но бодрый и даже игривый от нерастраченных сил, вприпрыжку поднимался по мраморной лестнице на открытую террасу Под мышкой он держал свежий, еще пахнущий типографской краской каталог. Эта коллекция древних предметов принадлежала небольшому провинциальному музею, где он работал.

Международная культурно-просветительская организация «Хозаран» внезапно проявила интерес к фондам музея. Корпорация спонсировала выпуск каталога и пригласила руководство музея к сотрудничеству.

Встреча с представителем корпорации была назначена у моря, на загородной вилле, специально снятой для этой встречи. Абсолютная конфиденциальность встречи предусматривала запрет на Интернет и телефонные переговоры, поэтому на Крит старший научный сотрудник С*-кого краеведческого музея Лобус был вызван письмом, переданным по дипломатической почте через посольство одной из ближневосточных стран.

Как молодой перспективный ученый, к тому же пользующийся особым доверием руководства, Лобус мог прибыть на Крит вполне официально, но был вынужден выполнить условия договора. Смешавшись с толпой туристов, он два дня с отвращением жарился на белом песке в окрестностях Гераклиона и бродил по уцелевшим залам минойского дворца-лабиринта вслед за толпой экскурсантов, не предполагая, что каждый шаг по музейным залам приближает его к загадочной цели всего его путешествия на Крит.

Лобус немного знал английский, и тема экскурсии внезапно показалась ему интересной. Он остановился и наклонил голову, прислушиваясь к монотонному голосу гида.

– Само название лабиринт происходит от слова греческого лабрис – двусторонний топор, – вещал гид. – Его использовали в жреческих культах времен матриархата. – Гид указал на витрину с топориками.

Рубящая часть лабрисов была изготовлена из зеленоватого, прозрачного оникса, и они казались сувенирными поделками. На фреске, рядом с витриной, была изображена красивая женщина в тунике с двусторонним топориком в руках.

Лобус в явном замешательстве зашарил по карманам в поисках платка.

Он совсем недавно видел такой топорик. Но где? В Москве, в Пушкинском музее, среди сокровищ древней Трои? Да, там тоже выставлялись лабрисы из оникса и яшмы. Нет, скорее в Киевском музее истории Украины, в зале Трипольской культуры. Но те топоры были сделаны из камня и мало походили на изящные минойские игрушки.

Лобус совсем растерялся. У себя, в родном С*? Но в музее, который он представлял, среди экспонатов не было лабрисов. Он больше не слушал гида, перелистывая воспоминания, как страницы каталога, но ничего не мог вспомнить.

Представитель заказчика господин Сафарди ожидал его на террасе на берегу моря. Сафарди был приблизительно одних лет с Лобусом, в тот день они оба надели темные солнцезащитные очки и одинаковые белые костюмы. Однако рано располневший Лобус явно проигрывал сухощавому, тренированному Сафарди.

– Лобус… – представился гость, не решаясь протянуть руку. Он впервые так близко встретился с иностранцем и даже испытал некоторое стеснение перед лоском Сафарди, поэтому вместо рукопожатия и предусмотренного обмена паролями он протянул раскрытый каталог. Против ожиданий яркие картинки не заинтересовали заказчика. Он равнодушно пролистнул коллекцию хазарских монет из раскопов Саркела, почерневших, обглоданных временем клинков и золотых поясов, которые носили хазарские наемники.

– Что это? Какая прелесть! – вдруг изумился Сафарди.