Впрочем, Алексей Андреевич и сам не хотел спешить с выводами. В жизни всегда есть место для событий мистических, для чудес и явлений, к которым неприложима куцая мерка самоуверенного материализма. Однако, дабы не попасть впросак, говорить о чуде следует только после того, как все иные, рационалистические объяснения непонятного тебе явления будут внимательнейшим образом рассмотрены со всех сторон и отброшены как несостоятельные. Иными словами, надлежало хорошенько разобраться в ситуации и лишь потом делать какие-то выводы и принимать решения.
Похоже, Петр Иванович Завальнюк, этот незадачливый заготовитель пушнины, придерживался того же мнения. Да и архиерей, с благословения самого Патриарха отправляя Алексея Андреевича в здешние края, просил его, по сути дела, именно об этом — не только указать место для возведения храма, но и выяснить настоящие причины происходящего.
Рассказывая Завальнюку о целях своего визита в Сплавное, Холмогоров умолчал о многом. Говорить с атеистом о материях более тонких, чем бутылка водки и двуспальная кровать, человеку верующему всегда тяжело. Религия уже давно признает и ценит науку как испытанное средство познания окружающего мира, а вот наука, как правило, религию отвергает категорически, прямо с порога объявляя все ее постулаты в лучшем случае пагубным заблуждением, а в худшем — заведомой ложью. Делается это, надо полагать, для самоутверждения, дабы не признавать собственной неспособности до конца постигнуть этот мир во всем его величественном многообразии.
А дела в Сплавном творились воистину странные. Архиерей показал Холмогорову письма приходского священника, отца Михаила, в которых тот описывал ситуацию в поселке, прося совета и моральной поддержки. Ознакомившись с этими документами, Алексей Андреевич, помнится, подумал, что батюшке впору было просить у архиерея не совета, а неотложной помощи, однако отец Михаил этого не сделал, понимая, что епархия помочь ему не в силах, разве что неустанными молитвами да деньгами на строительные материалы. Что еще мог сделать для отца Михаила архиерей, так это, не теряя времени, отозвать его из поселка и назначить в другой приход, где работа батюшки не так сильно напоминала бы то, чем занимались первые белые миссионеры в девственных джунглях Африки, Австралии и Южной Америки.
Все выглядело бы намного проще, если бы испытываемые отцом Михаилом трудности можно было объяснить неявным сопротивлением, оказываемым распространению церковного влияния кержаками-старообрядцами, которых в здешних диких краях сохранилось преизрядное количество. Это была опасность понятная, известная и ожидаемая заранее, что делало ее куда менее грозной. Но в том, о чем доносил архиерею в своих письмах отец Михаил, Холмогорову почудились признаки какого-то мрачного языческого культа. Именно почудились, потому что информации, на основании которой можно было бы сделать конкретные выводы, в письмах почти не содержалось — похоже, отец Михаил и сам ею не обладал и оттого делился с архиереем не столько фактами, сколько предчувствиями. Некое мистическое чутье было батюшке присуще, это Холмогоров понял сразу же, а стойкость, с которой отец Михаил боролся за спасение заблудших душ своих прихожан, вызывала уважение и желание всемерно помочь батюшке в его священном деле.
Дав еще один гудок, капитан подвел катер к причалу, и тот тяжело привалился низким черным бортом к сделанным из старых автомобильных покрышек кранцам причала. Двое матросов в замызганных парусиновых робах, действуя с обезьяньей ловкостью, пришвартовали суденышко к дубовым сваям причала и перебросили с борта на берег шаткий дощатый трап с веревочными поручнями, польза от которых была чисто моральной — всякий, кто рискнул бы проверить их на прочность, неминуемо очутился бы в холодной воде. Поблагодарив капитана и кивком распрощавшись с командой, Холмогоров сошел на пристань, не касаясь поручней ладонью. Вслед за ним на берег энергичным, жизнерадостным колобком скатился Завальнюк со своим неразлучным портфелем.
Холмогоров посторонился, давая дорогу грузовику, который задним ходом пятился к причалу. С катера на причал уже скатывали бочки с бензином и соляркой. Над пристанью, как всегда в подобных случаях, стоял густой беззлобный мат — привычная музыка, сопровождающая любое дело, затеянное братьями-славянами. На вытоптанной площадке перед пристанью околачивалось десятка два местных жителей обоего пола — курили, переговаривались, подавали советы грузчикам, а то и просто молча глазели, от нечего делать наблюдая за ходом разгрузки, — для них это было какое-никакое, а все-таки событие, яркое пятно на сером фоне однообразных будней.
Холмогоров огляделся. Его спутник, заготовитель пушнины Петр Иванович Завальнюк, уже втолковывал что-то человеку в несвежей милицейской форме. Это напоминало беседу двух колобков, только участковый, в отличие от Завальнюка, выглядел изрядно опустившимся, не таким энергичным и жизнерадостным да вдобавок еще и сильно испитым.
Человека, который хотя бы отдаленно походил на священнослужителя, среди встречающих почему-то не оказалось. Это было не совсем обычно, тем более что архиерей твердо пообещал предупредить отца Михаила о прибытии московского гостя. Впрочем, Холмогоров тут же нашел объяснение этому. Связь в здешних местах оставляет желать лучшего. Неизвестно даже, проведена ли сюда телефонная линия. А если и проведена, то линия проводной связи, протянутая через никем не считанные километры тайги и горных распадков, штука крайне ненадежная. Радиостанции же во все времена работали с пятого на десятое, через пень-колоду, ибо прохождение радиосигнала пребывает в досадной зависимости от расстояния, атмосферных явлений и даже рельефа местности. Так что отправленное архиереем сообщение могло до отца Михаила попросту не дойти или дойти в искаженном, вводящем в заблуждение виде.
«Не беда, — подумал Холмогоров. — Поселок невелик, так что найти в нем дом священника не составит особого труда. Только бы с ним самим все было в порядке. Бывает ведь и так, что церкви горят вместе с настоятелями…»
Последняя мысль окатила его леденящим ознобом. Холмогоров поискал взглядом горелое пятно на склоне горы, но не нашел — его заслоняла шиферная, поросшая изумрудным мхом крыша склада. Но он знал, что пятно есть; даже не видя пепелища, Алексей Андреевич ощущал смутную угрозу, невидимым, но осязаемым куполом накрывшую это место. Что-то здесь было в высшей степени неладно, и, чтобы понять это, не требовалось обладать каким-то особенным даром — хватило бы обычной интуиции.
Ничем не выдавая охватившего его волнения, Холмогоров направился к ближайшей кучке местных жителей и, вежливо поздоровавшись, осведомился, как ему пройти к дому священника.
Эффект, произведенный этим невинным вопросом, лишь укрепил его подозрения. Мужчина, к которому он обратился, шарахнулся от него, как извозчичья лошадь от парового автомобиля, и, невнятно буркнув: «А я почем знаю?» — бочком подался в сторону и затерялся в толпе. Не рискуя больше пытать счастья с мужчинами, Холмогоров решил побеседовать с какой-нибудь богомольной старушкой, выделив ее из общей массы поселян по платку на голове и особому выражению лица. Однако из этой затеи тоже ничего не вышло: под взглядом Алексея Андреевича мелкие группки зевак дробились на составные части, таяли и исчезали. Люди отводили глаза, отворачивали лица и старались как-нибудь незаметно, не привлекая к себе внимания, убраться подальше от ищущего взгляда приезжего. Несомненно, аборигены приняли Холмогорова за коллегу отца Михаила, и их странное поведение при виде человека, которого они считали священником, прямо указывало на нечистую совесть. Попытавшись представить себе, что могло заставить население целого поселка мучиться угрызениями совести, Холмогоров испугался.
Тут его крепко ухватили сзади за рукав. Алексей Андреевич круто обернулся, вздрогнув от неожиданности, но оказалось, что это всего-навсего Завальнюк.
— Я тут побеседовал с участковым, — сказал заготовитель, утирая потный лоб несвежим носовым платком. — Перегаром от него разит на всю пристань, но это так, между прочим. Плохи ваши дела, Алексей Андреевич!
