— Да, Степк, лучше бы ты мне не рассказывал…
— Он мне никогда ничего не рассказывал. Один раз только… когда на кладбище заезжали цветы отвезти, тюльпаны. Бодрый был, когда ехали, шутил даже. Попросил остановиться метров за триста, не надо дальше, говорит, Степа, а то засмеют, «скорая помощь», мол, на кладбище…
— А ты?..
— Развернулся и встал за кустами. Минут через пятнадцать вернулся он, белый весь… и таблетку незаметно в рот, а я-то в зеркальце вижу. Ну, а дорогой рассказал… тюльпаны, говорит, очень любила, самые первые…
— И все три года один?
— А разве такой может жениться…
— Вряд ли… — ответил раздумчиво Сергей.
— То-то…
— Слышь, Степа, дай закурить, если есть…
— У меня ж — табак.
— Ах ты… опять забыл, что ты «флотский» потягиваешь…
Над их головами заурчал динамик, и резкий высокий дискант объявил:
— Приготовиться машине…
— Нам, видно… — Степан убрал в карман трубку.
— …04-11… повторяю, приготовиться машине 04-11!
— Гольдинская… их бригаде новую дали, — сообщил Сергей. — За ними — мы…
— Это уж — как пить дать… — согласился Степан. — Вон, смотри, Пал Саныч в окно показывает — гору целую завернул еды, и куда столько — сам-то ест с гулькин нос…
— Да-а… Степка, за два года накрутили вы по городу витков-то…
— Не говори… И знаешь, стал я замечать, что для него каждый уголок в городе, каждый закоулок особый свой знак имеет. Высунется на ходу и смотрит, смотрит… А иной раз притормозить попросит. Езжай, говорит, здесь, Степан, потише. Само собой, не когда на вызов едем, а после или, вообще, когда смену сдаем…
— Ты хоть понимаешь… почему?
— Догадываюсь… Раза два или три остановить просил на пару минут. У Консерватории, помню… дождь идет проливной, а он вышел у троллейбусной остановки, шагами отмерил сколько-то и стоит мокнет… Ну, а потом вернулся, веселый сразу стал, что-то про смешное рассказывал…
— Н-да… как со свидания…
— И возле садика по-над Волгой, возле «Липок» этих, останавливались раз. Дак он мимо ограды, мимо решеток тех узорчатых медленно идет, как во сне… Я потом завсегда там стал замедлять ход, а то и остановлюсь… подыму капот да в мотор загляну, вроде бы там что неладно…
— Человек ты, Степка. На «скорой» тебе только и работать.
— А сам-то ты временно с нами или как?..
— Как тебе сказать, Степ… До окончания института мне еще два с половиной. Трудно зарок давать, много чего может произойти… По совести сказать, раньше я как раз думал о «скорой»… Ну, не совсем о ней, а наподобие. В деревню хотел к себе вернуться, в глубинку, в Петровский район. Врача-то у нас нет до сих пор, после меня фельдшерицу прислали, девчонку… В Поповке Григорий Иванович на пенсию собирается… Вот такой расклад. А на селе-то врач — и есть «Скорая помощь», он же и хирург, и окулист, и гинеколог, насколько возможно, конечно…
— И что же, передумал?
— Понимаешь… заинтересовала меня одна вещь. Можно сказать, за душу взяла. И вещь эта, Степка, — нервная система человеческая. От нее в общем-то все радости у человека и все горести, да и большинство болезней от нее берут начало. А вот управлять мы ею не можем пока…
— А лекарства?
— Не то это… Конечно, можно временно приглушить какие-то импульсы или, наоборот, возбудить при необходимости, но… как бы тебе это сказать. Вот смотри, выпил человек вина, ему хорошо?
— Ясное дело…
— А потом, на другой день, плохо?
— Само собой.
— Вот видишь! А ведь должно быть так, чтобы человеку всегда было хорошо… без алкоголя, без таблеток… Я не за вечное блаженство, у людей есть и будут проблемы… Но проблема нервной системы — важнейшая…
— Ишь на что замахнулся.
— Понял я, Степа, что института маловато мне будет…
Снова скрежетнуло в динамике, кашлянуло, и тот же голос объявил:
— 99-17 — на линию! Повторяю… Приготовиться машине 99-17…
— Выходи строиться, — поднимаясь, сказал Степан.
— Есть строиться, товарищ старший матрос, — покорно ответил Сергей, поднимаясь со скамьи.
Машина неслась по заснувшему городу. На пешеходных перекрестках были уже отключены светофоры. Гулко подрагивая на неровностях асфальта, скользили по мокрой мостовой колеса.
Рядом со Степаном сидел высокий сухощавый человек с редкими, гладко зачесанными на затылок волосами. Было прохладно, и он, втянув голову в плечи, кутался в легонький плащ болонью, наброшенный прямо на белый халат.
— Подожми, Степан, что-то там неладно… — попросил он.
— Даю, Пал Саныч…
— Как думаете, что может быть? — спросил сидящий сзади Сергей.
— Сам не пойму… Катя принимала, говорит, плач какой-то, рыдания. В общем, что-то неладно…
— Досталось сегодня… — пробурчал Степан. — Пятый вызов за четыре часа.
— Ты давай гони, — одернул его Пал Саныч. — Тоже мне — досталось ему…
— Да я ж не за себя… — обиделся Степан. — Мне хоть…
— Ладно, мужики, чу… приехали, это где-то здесь, за гастрономом. Рули, Степ, прямо под арку, двором проедем. Ты, Серег, приготовь пока камфору, кордиамин, думаю, это все-таки приступ… там посмотрим. Строфантин на всякий случай тоже…
Через минуту вошли в подъезд.
— Лифт не работает, Пал Саныч, — сообщил Степан.
— А какой этаж у нас?
— Примерно шестой… — ответил Сергей. — Двадцать пятая квартира.
— Пошли…
…Дверь отворила полная женщина с многочисленными бигуди на голове, покрытой тонкой нейлоновой косынкой.
— Где больной? — Пал Саныч, поставив у ног чемоданчик, сбросил плащ.
Женщина, прищурившись, окинула их недовольным взглядом и показала в глубь коридора.
Пал Саныч подошел к черной, обитой дерматином двери, дернул за ручку. Дверь была заперта. Он обескураженно обернулся, ища глазами женщину, впустившую их, но та уже скрылась в другом конце коридора, за стеклянной дверью кухни. Пал Саныч осторожно постучал в перекладину в верху двери. Подождав с полминуты, он постучал резко, настойчиво, затем с силой дернул дверь на себя. Вскоре за дверью щелкнул замок, и она слегка приоткрылась. Распахнув дверь, Пал Саныч переступил порог. Прямо перед ним стояла невысокая женщина в стеганом цветастом халатике. Бледное лицо ее было мокрым от слез. Верхняя пуговица халата была оторвана, женщина придерживала распахивающийся у шеи ворот левой рукой, и со стороны казалось, что она держится рукою за сердце.
— Ну так… что тут у вас стряслось? — Пал Саныч сделал шаг-другой, под ногами его хрустнуло битое стекло. Пол был усыпан осколками цветного фарфора, впереди, у окна, свисала сорванная со стены полка, под подоконником рассыпались вывалившиеся из нее книги.
Женщина пыталась что-то сказать, но получались только непонятные, нечленораздельные звуки.
— Сергей Семенович, быстро шприц! — обернувшись, приказал Пал Саныч.
Женщина отрицательно закачала головой, словно бы защищаясь от чего-то, протянула перед лицом руку. Пал Саныч усадил ее на тахту, достал фонендоскоп.
— Дайте мне руку, пожалуйста… так, вторую тоже давайте… пульс у вас… — Пал Саныч повернулся и только теперь увидел, что в противоположном углу, у ширмы, поперек высокой постели с тонким ажурным покрывалом лежал мужчина. Лежал прямо в одежде и обуви. Мужчина перевернулся на другой бок, и комната наполнилась его сиплым и прерывистым нетрезвым храпом.
— Пал Саныч, все готово! — в дверях стоял со шприцем и кусочком ваты в руках Сергей.
— Отставить все… подождите меня там…
— Доктор, ради бога, ради всего святого, простите… — Женщина захлебнулась в рыдании.
— Помолчите, не надо ничего говорить, помолчите… — Пал Саныч поднялся. — А знаете, я вам сейчас вот что… — Он огляделся, увидел на столе чайник на пластмассовой подставке, чашку, затем достал из нагрудного кармана целлофановый пакетик и извлек из него небольшой флакон.
— Я вам сейчас — капли. Знаете ли, прекрасное средство, и древнее к тому же… пятнадцать капель, вот, пожалуйста…
