Из слободы они выехали задолго до рассвета.

Валерий сел в сани-кошевку, а Томмоту показал на дровни, смутно выступавшие из тьмы возле ворот:

— Садись туда. Править будет возчик, а ты ложись да спи.

Томмот заглянул в лицо извозчику:

— Ты, Лэкес?

— Вас отпустили?

— Отпустили! Можно сказать…

— Страх тогда меня обуял! Думал, вас-то они непременно съедят…

Продрогшие на морозе кони без понуканий ударились в резвую хлынь. Болело всё тело от битья, но в дровнях на мягком сене, в меховых торбасах и в шубе да по накатанной дороге тепло и покойно было, и Томмот стал думать о том, что вот и ещё один раз всё обошлось, а что дальше — лучше не загадывать.

Лишь трое суток провёл Томмот здесь, а кажется, будто бы век тут жил. Вот когда вспомнишь истину, что жизнь человеческая не часами, не сутками меряется, а событиями и делами. Всего за трое суток он побывал в таких передрягах, что иному улуснику где-нибудь в глухомани на целую жизнь хватило бы.

«Вот оно, твоё безопасное ГПУ!» — сказал бы теперь Ойуров. Понятно, почему его так рассердило тогда нелепое представление Томмота о безопасности и о бездельном протирании штанов в ГПУ.

Трое суток. Итоги. Первое: мнимый оперативный план красных, судя по всему, принят за подлинный. Не случись отряда Строда в Сасыл Сысы , Пепеляев, пожалуй, долго бы ещё благоденствовал в Амге, собирая коней, подводы и продовольствие для похода на Якутск. Второе — остался жив. Это тоже кое-что. Вот и всё. О выходе Вишневского на перехват отряда Строда было известно, но заблаговременно сообщить об этом красным Томмот оказался бессилен. Он не смог даже встретиться со своим человеком в слободе. Да ещё вот это злополучное выступление на сходке… Да, там он, кажется, переборщил. Взятую на себя роль прямодушного, бесхитростного парня он в этом случае переиграл. Неосторожно было во всё горло славословить Пепеляева и его дружину. Но, с другой стороны, откровенная агитация, пусть и в устах простака, всё равно заметна, пожалуй… Да ещё одноглазый агент их, усердствуя, наверняка сгустил краски. Да, это урок! И ещё один урок надо извлечь, пока не поздно: этот костолом Топорков только с виду дубина. Нет, не зря он так упорно преследует Томмота, он нюхом чует, где что лежит!

Рёбра, будто стиснутые обручем, не давали ему вольно дышать, даже слабое движение вызывало боль, казалось, что тело разрывают крючьями.

«Надо уснуть, — подумал он. — На многое ли я сгожусь, если раскисну? Каждый неверный шаг, каждое опрометчивое слово в моём положении могут оказаться гибельными. Быстрей уснуть!»

Приятно теплил лицо лисий воротник дохи, тянули бесконечную монотонную песню железные подрезы саней, и нечёткие уже видения пошли перед глазами беспорядочной вереницей.

— Брат! Брат!..

Томмот, очнувшись, смахнул с лица иней.

— Что ты, Лэкес?

Тот махнул рукой на восток:

— Там… Там…

Томмот быстро опустил поднятый воротник дохи и прислушался. Издалека, из бескрайнего океана тьмы и стужи доносился сюда слитный гул, похожий на громовые раскаты. Вслушиваясь в этот гул, можно было различить частую ружейную пальбу, татаканье пулемётов и разрывы гранат. В предутреннем лютом морозе каждый звук был отчётлив и казался намного ближе.

— Где мы? — тихо спросил Томмот.

— Подъехали к Абаге.

— А там? — кивком головы Томмот указал в сторону гремящего боя.

— Сасыл Сысы, кажется. Алас такой в нескольких вёрстах от Абаги, через реку.

— Велик ли алас?

— Сасыл Сысы? Так себе, проплёшинка с озерцом, три-четыре юрты. Да в низине, как на дне чашки: вокруг крутые взлобья да лес.

— На тракте?

— Чуть в стороне…

«Как же они позволили перехватить себя в таком неудобном месте?» — взволновался Томмот, всё ещё прислушиваясь. Судя по разговорам в штабе Пепеляева, красные должны были подойти к Абаге вчера. Как видно, там и устроил Вишневский засаду. Значит, стродовцы обошли её? Может, кто-нибудь успел предупредить их? Минуя засаду, они, видимо, были вынуждены свернуть в этот тесный боковой алас.

В той стороне узенькой полоской уже пробивался рассвет. Значит, пепеляевцы напали на красных под самое утро, когда изнурённые тяжёлым походом люди крепко спали. Беда! Эх, если бы… Томмот чуть было не вырвал вожжи из рук Лэкеса, да спохватился: куда он поедет и что сделает?

Бой не ослабевал. Чаще стали слышны разрывы гранат. Белые, однако, не застали наших врасплох: вон как дерутся!

Томмот чуть успокоился.

Конь вдруг рванул и наметом понёсся по дороге на север. Лэкес, привстав на колени, нахлёстывал его вожжами.

— Чего так погнал, Лэкес?

— Это не я, а он… — Лэкес показал на едущего впереди Валерия.

Проскочив через Абагу, вынеслись на вершину крутояра и нырнули в лес. Миновав несколько перелесков, остановились на опушке большого аласа.

Подошёл Валерий.

— Лэкес, покорми коней, — приказал он и, круто взмахнув тальниковым прутом, стёганул им по снегу. — Задал Вишневский Строду!

— Что-то долго тянется бой, — Томмот сдвинул шапку на затылок, прислушиваясь. — Послушай-ка, и сейчас гремит.

— Ну и гремит — что из того? Должно, ещё не все сдались. Будто ты понимаешь что-нибудь…

Валерий вполголоса завёл какую-то песенку, потом оборвал её и громко рассмеялся.

— А ты, Томмот, вроде собаки…

— Что это? — разозлился Томмот.

— Да не ругаю я тебя, хвалю. Давеча опасался, что не сдюжишь поездку, а ты, как та собака, зализал раны, встряхнулся да побежал.

— Так что же, охать мне, ахать, дожидаясь твоего сострадания?

— Да ты не сердись, — Валерий снова засмеялся и заглянул Томмоту в глаза. — Послушай, ты почему не поговоришь с Кычей?

— А какое мне дело до чужой жены?

— Вон как! Ревнуешь, значит? Напрасно! Кыча и не думает выходить за ротмистра, это всё затеял отец.

— Чего же она тогда пила с ним, целовалась?

Рассвет уже наступал, сумерки заголубели.

— Думал, поедем к месту боя, — сказал Томмот. — Почему ускакал?

— Дураков нет. Пусть воюют сами.

С той стороны, откуда вставал рассвет, то замирали, то вспыхивали звуки уже далёкого боя. Кто там кого?